Форум » ТРАДИЦИЯ И ТРАДИЦИОНАЛИЗМ » ЭМПИРИЧЕСКИЙ ТРАДИЦИОНАЛИЗМ » Ответить
ЭМПИРИЧЕСКИЙ ТРАДИЦИОНАЛИЗМ
goutsoullac: Эмпирический традиционализм Валентин Чередников Основа традиционного мира и парадигмы премодерна – это признание того, что над миром вообще и человеческим миром в частности господствует метафизический Высший Принцип. Его владычество этернально, и все временные проявления подчинённых ему ноуменов и феноменов, в том числе неизбежные нисхождения, так или иначе подвластны воле Божества. Нынешняя деградация – это отдаление от первоначала. Однако при условии, что всё подчинено Его воле, имеет ли серьёзное значение в вечности то, что точка Б (мир) отстала от точки А (Первопринципа) на энное количество времени? Даже растянутая и качественно изменённая, связь между ними остаётся неразрывной. В противном случае мир просто рассыпался бы на части. Без такого фундамента мы жили бы во Вселенной сартровской «Тошноты». Но традиционалисты и сторонники теологии богооставленности превращаются в эмпириков, если считают, что Высшего Принципа теперь уже нет или что он нас оставил. Вполне эмпирический аргумент: этого нет, потому что этого не видно. С чего началась современность? С эпохи ли Возрождения, или с Филиппа Красивого, или с Декарта, или с Великой французской революции, или с изобретения паровой машины? Вряд ли. Скорее, современность была зачата в книгах де Местра и родилась в традиционализме Генона. Подобно тому, как капитал обрёл метафизическую плоть благодаря Марксу, модерн как проблема, как парадигма, а для большинства и как символ веры вышел из лона «Кризиса современного мира». Генон – эмпирик, когда он пишет, что иерархии, традиционных ценностей и почитания Высшего Принципа в последние времена не видно. Само название его книги – откровенная тавтология. Современность сама по себе и есть кризис. Так что, возможно, точнее было бы говорить о современности как одном из кризисных состояний традиционного мира. Традиция ниоткуда не приходит и не уходит никуда. В общем-то, люди Традиции, какими бы неадекватными они не казались сегодня, говорят о status quo. Нет ничего, что не имело бы отношения к Традиции. Хотим мы того или нет, способны мы на это или не способны, в любом случае мы живём по моделям древних мифов и пророчествам сакральных текстов. Действительно, нет ничего нового под Солнцем! Глобализация возникла с появлением первой деревни, капитализм начал подавать признаки жизни ещё при Зигфриде, философия началась с досократического материализма, экологические катастрофы сформировали нынешний облик Земли, популярная культура использует ритмы и знаки по крайней мере тысячелетней давности, первым государством был ад, а предком телевидения была ныне утраченная сущность, в отношении которой впервые в истории Вселенной было произнесено на праязыке слово «доколе». Таким образом, основные достижения нашей цивилизации представляют собой большей частью простые заимствования. Даже то единственное, что не позволяет нам с полной уверенностью произнести фразу «На всё воля Божья» - я, конечно же, имею в виду диск «Шедевры оперы в рок-обработке», - всё равно, благодаря исполнению матросским хором «Летучего голландца» Рихарда Вагнера имеет какое-то, пусть и очень отдалённое, отношение к потустороннему владычеству. Постмодерн виртуален. Но и модерн – не реальность, а интеллектуальная конструкция. Модерн приходит к нигилизму. Постмодерн выходит из него. Первого нет в итоге, второго нет изначально. Если понимать модерн в кантовском смысле, как совершеннолетие, то есть самостоятельность и самодостаточность человека, то это невозможно в принципе: человек всегда несамостоятелен и недостаточен. Модерн – это утопический проект (недаром ему предшествовала целая череда великих утопий), фантазия, или даже сказка, о каком-то другом – постчеловеческом, Божественном – виде существования, - о спинозовской causa sui. И если постмодерн – это то, чего нет, то модерн – это то, чего не было. Над векторами, монадами, таблицами индукции, геометрическими доказательствами, вольтерьянскими остротами, антиномиями, категорическими императивами, научными фактами и натуралистическими романами всегда проглядывает Высший Принцип, или Бог. Стержень рассуждений Бэкона – натурфилософский, магический. Стержень рассуждений Декарта, Спинозы, Лейбница, Беркли, Шеллинга – религиозный. Также и пафос, например, Ламетри, по природе своей магический, а пафос Вольтера – религиозный. Когда Генон критикует идеализм и спиритуализм как перенесение материализма в сферу духовного, не критикует ли он в своём эмпиризме тот же древний как мир манифестационизм с его волшебной всепроникающей материей? С другой стороны, теория богооставленности, к которой склоняются традиционалисты – что это, как не мистическая разновидность деизма? Деизма, неверного в принципе, так как Бог – не только не часовщик, но и не беглец, и не брезгливый капризник. Эмпирический традиционализм соглашается с констатацией смерти Бога в современном мире. Но имеет ли фраза Ницше «Бог умер» абсолютный смысл? Он действительно умер, и мы даже знаем почему, но в мире «вечного возвращения» это далеко не последний факт относительно Бога. Поскольку в основе традиционного символизма лежит закон тождества, но совершенно неуместен закон исключённого третьего, можно предположить, что в нём действует логика в духе Николая Васильева: «А» в ней может быть и «не-А». То есть, премодерн может быть и отрицающим его модерном, и постмодерном. Премодерн – это единственная цельная парадигма. Остальные – только проекты, вышедшие из библиотек и кабинетов интеллектуалов. Генон, по всей видимости, слишком верил в человека, когда предположил, что последний, словно какой-то корыстный титан, способен идти вопреки Вселенной, подчинённой Божеству. Генон сам поверил в иллюзию, которую разоблачал. В одной из лекций Александр Дугин говорил, что ХХ век был более древним в русской истории, чем, например, XIII или IX. Это так, и не только в отношении России: вся культура последних ста лет – магическая, мифологическая, мистическая, религиозная: от Блока до Кубрика, от Джойса до Led Zeppelin, от Кафки до Пелевина, от Эда Вуда до высокобюджетных голливудских фильмов. Самая современная из современных культур – американская – в истоках своих основывается на холизме, манифестационизме, циклизме, misterium tremendum романтиков США, а истокам этим не более двухсот лет! Или почему, например, современный Поппер и постсовременный Делёз основные силы свои направляют против Платона, такого, казалось бы, далёкого от интересов современного мира? И каков итог? Поппер в своём утверждении Запада разрушает сам фундамент западной цивилизации – идеал античности и утопии Возрождения, а Делёз, в своём утверждении плоского, виртуального и ризоматического, заканчивает жизнь прыжком из виртуального в подлинную трансцендентность, и делает это иерархически: сверху вниз. Нынешние времена, без сомнения, демонические. При этом демоническое – это неотъемлемая часть мира премодерна. Но были ли когда-нибудь светские времена? Возможна ли вообще секулярность в мире, целиком и полностью подчинённом воле Бога? Современность и постсовременность – всего лишь туман, идя сквозь который, мы ощущаем под ногами всё ту же землю, по которой ходили наши праотцы. Традиционалисты, которые всерьёз принимают этот туман, и верят в ложь, ими же разоблачаемую, являются эмпириками, чья критика основывается исключительно на опыте и чувственных данных. Если абстрагироваться от свойственного радикальным традиционалистам и консервативным революционерам эмпирического отрицания современности, то мы обнаружим у них ту основную идею, которая от гностиков через «Братьев Карамазовых» Фёдора Достоевского переходит в мистический анархизм Вячеслава Иванова и Георгия Чулкова: это идея тотального неприятия мира. Не вымышленной конструкции модерна, но мира как такового, во всей его полноте, - отрицания той безразличной Вселенной, в которой прекрасное рука об руку идёт с беспощадностью, в которой удивительные существа, от микроскопических бактерий до фиалок, от насекомых до тропических птиц, от ведущих телевикторин до представителей человечества вынуждены участвовать в процессе обмена веществ и борьбе за выживание, а в худшем случае ещё и компенсировать угасающий энтузиазм чтением теософской литературы. Традиционалистское анархическое неприятие мира заключает в себе признание только одного основополагающего качества космоса – его красоты. Для человека эстетически ориентированного это качество самодостаточно, но для тех, кто смотрит на мир также с этических и религиозных позиций, оно сопряжено с непомерными жертвами. Замечу, что под эстетически ориентированным человеком я вовсе не подразумеваю эстета в духе Уайльда и Бёрдсли, так как это был бы человек искусства, а само оно глубоко религиозно по своей природе. Светского искусства вообще не существует. И, соответственно, то, что противоречит требованиям художественного творчества, антирелигиозно. Плохо написанное толкование на Библию имеет меньшее отношение к религии, чем талантливое описание отхожего места. Вовсе не денди принимают отвратительные стороны мира, - эти эстеты как раз крайне консервативны (о чём писал, в частности, Отто Манн) и максимально гуманны. Грязь мира допускают и оправдывают те эстетически ориентированные люди, которые отдыхают (конечно же, не без пользы для кругозора), перелистывая толстые журналы, где на одном развороте можно увидеть и фотографии жертв апартеида, и обложку рекомендуемого мистического бестселлера, и рецепт постного пирога, и миловидную девушку в шубе, изготовленной из 150 шиншилл или иного количества каких-нибудь других зверьков, которых всего неделю назад она заботливо кормила суши и приготовленным в пароварке рисом. Это люди, настолько самоотверженно преданные красоте Вселенной, что готовы убивать себя и саму эту Вселенную ежедневно, лишь бы только, возвращаясь вечерами с работы, видеть из окон маршруток и собственных автомобилей переливающиеся огни витрин и мерцание рекламных щитов. Отвергая всё это, эмпирический традиционализм отрицает вовсе не вымышленную им современность, но то же самое, что отрицали аскеты и бунтари древности: космос, всё так же, как и в самом начале, подчинённый Божественной воле. В этом вечном «Нет» бытию – прохождение страшного испытания, которое Бог даёт всем существам. Но вовсе не в декадентские времена Захер-Мазоха, а гораздо раньше большинство людей истолковало такое испытание как особый род извращённого удовольствия, или, в более широком смысле, как прелесть. Идеализация прошлого ничем не отличается от идеализации настоящего. Концентрационный мир как следовал, так и продолжает следовать логике Высшего Принципа, преподающего нам урок выхождения за пределы действительного и возможного через перманентную инициацию. В наше время «А» и «не-А» обнаружили свою противоположность и одновременно своё единство с такой очевидностью, какой не было, наверное, никогда раньше. Тёмная, демоническая сторона всеобъемлющего Первоначала сегодня проступает с особой отчётливостью. Но рано или поздно, в соответствии с диалектическим принципом, или ведомая Божественной волей к метаморфозам и круговращениям, она вновь станет светлой. Единственная проблема может заключатся в том, что после этого чудесного превращения о нашем мире кто-нибудь скажет: «Свет горит, а дома никого». Валентин Чередников
Ответов - 7
goutsoullac: Максим Борозенец Я тут подумал - а ведь Бронзовый век начался не потому, что кузнецы вдруг взяли открыли все качества сплава меди с белыми металлами - оловом, свинцом, цинком и т.п. Ведь это был прежде всего сакральный обряд иерогамии - оплодотворения женской меди (Венеры - Матери-Земли) мужским вкраплением... Платон в своих диалогах об Атлантиде упоминает загадочный металл "орихалк" - некоторые исследователи определяют его как природный сплав золота и серебра - то есть ту же иерогамическую манифестацию. Уже в эпоху Модерна широко начал употребляться сплав "латунь" - от лат. Latona < греч. Letho - мать Дианы (серебро) и Аполлона (золота) - очередная манифестация того же принципа. К чему это я все? Да к тому, что даже Бронзовый век с его "неолитической революцией", расслоением общества, расцветом наук и искусств, языков и религий - можно назвать тем же самым Модерном. Накопленные брахманами и кшатриями знания получают вдруг практическое применение в среде третьего сословия и происходит бум, всплеск, взрыв - переход на новый качественный уровень истории, на новый виток Спирали. Например, большинство реконструируемых индоевропеистами сакральных протокорней происходят именно из сельскохозяйственного дискурса, т.е. из аграрных культов. Ни о какой "аномалии" Модерна не может быть и речи! Модерн - абсолютно органичная часть Традиции, точнее - ее трансформационный этап, которых бывало много в течение человеческой истории. Модерн - это гигантское Зеркало, в котором Традиция встречает саму себя и переживает катарсис, т.е. очередной Великий Юл.
Василиса: Валентин Чередников Всеединство (Всё в Одном) - это основа мистицизма, на которую опирались, в частности, платоники. Но почему же тогда Плотин, например, с таким недоверием (если не сказать стыдом) относился к матеиальному миру? И откуда у самого Платона это разграничение эйдетической реальности и теней? Одним из ответов на этот вопрос может послужить органическая метафора Вселенной. Если мы воспринимаем мир как тело, то мы видим его холистически, как единое целое. Но в то же время в теле присутствует определённая иерархия, неравноценность процессов. Модерн - это преиодически приходящие этому телу в голову мысли. В индийской философии, как говорил (ссылаясь на Мераба) Пятигорский, мышление случается. Но в принципе оно невозможно. Существует только видение. Модерн - это не столько даже мысль о невозможном, сколько мысль как невозможность сама по себе. Он предельно интеллектуален, - настолько, что не может покинуть пределы разума и стать чем-то более самостоятельным, нежели вымышленный проект. Катарсис - это то, к чему приводит кого-то или что-то сама логика судьбы. Модерн же находится вне этой логики, возникая словно бы из ниоткуда. Так что модерн - это не часть Традиции, но череда безотносительных к ней вспышек, восприятие которых как света приводит идущих на него к неминуемой гибели: они то загораются, то гаснут, не представляя собой ничего и ни приводя ни к чему, кроме пустоты. Но парадокс в том, что пустота Божественна.
goutsoullac: Олег Гуцуляк Рождение европейской рациональности означало не «освобождение от культуры», но возникновение новой культуры, отличной от всех традиционных культур вместе взятых. Поэтому все «метонимии» и «метафоры», «миф-константы» и «концепты», являющиеся «молекулами» традиционных культур, в ней не работают, они были «выгружены» (disembedded) из европейского общества. Коммунизм, нацизм, исламизм – не более чем «троянские программы», проникшие через плохо защищенные «порты» и пытающиеся загрузить и запустить нужные удаленному злоумышленнику «проги».
Василиса: "Вопрос о tradition primordiale связан вопросом о Рене Геноне. Тут требуется осторожность. Похоже, речь идет о платоническом «первоедином» диалога «Парменид» и о разнице языческого и христианского неоплатонизма. Тот и другой признают высший Принцип и его эманации (интеллект, разум, душа и т.д.). Расхождение вот в чем: для язычников нет возвратного движения к центру, эманации первоединого растворяются в хаосе, тогда как для христиан подобный возврат есть «путь, истина и жизнь». Христианские неоплатоники – Скотт Эриугена, Бонавентура, далее Николай Кузанский – признают крайний минимум света в глубине тьмы, что обеспечивает «путь наверх». Миссия Рене Генона так или иначе связана с идеей спасения избранных от «царства количества». Его идея касательно первичной традиции подразумевает начало, цикличность и прочие платонические категории. Всё это, понятно, совершенно чуждо язычеству." Из интервью Е.В. Головина для "Философской Газеты" 2004
Василина: (c) Тимофеев Ньургун Думаю, проблема с "восприятием коррупции" состоит в том, что ее всегда мыслят исключительно в качестве рационального поступка, а именно как вполне осмысленный способ обогащения в обход общепризнанных правил. Но с точки зрения психоаналитика в коррупции нет ничего рационального, ибо та прибыль, которую субъект извлекает от занятий коррупцией, является не столько экономической (даже несмотря на вполне реальный доход), сколько чисто либидинальной: совершенно очевидно, что пресловутую "вещь, которая плохо лежит" коррупционер вполне мог бы получить легальным способом, но сам факт того, что она достается ему совершенно бесплатно, тогда как все остальные вынуждены за нее платить или работать в три пота, доставляет ему ни с чем не сравнимое садистическое удовольствие, которое, вслед за Ницше, вполне можно было бы назвать рабским — ибо это есть удовольствие раба, шалящего за спиной у своего Господина. При этом нельзя сказать, что Господин ничего не знает о рабских проделках, скорее он наоборот им потворствует, поскольку именно подобные маленькие шалости по типу "другим нельзя, а мне можно" являются наиболее надежным гарантом преданности со стороны раба.
Василина: (c) Тимофеев Ньургун Мы слишком переоцениваем рациональность историко-политических процессов и вообще обыденной жизни. Это не значит, конечно, что кругом все иррационально и что мир лишен всякой осмысленности и порядка. Скорее наоборот. Это значит только то, что многие причинно-следственные связи складываются не только там, где мы привыкли их видеть (благодаря многочисленным экранам науки, литературы, философии или даже религии), но и там, где никто и не думал их искать — кроме Фрейда, разумеется.
Василина: (с) Тимофеев Ньургун Мне никогда не нравился Ги Дебор с его концепцией "общества спектакля", поскольку, на мой взгляд, критика современности "слева" ничем не отличается от критики современности "справа", то есть речь идет об одном и том же фундаменталистском нытье. Утверждать, что современность лишает человека некой подлинности существования, подменяя привычные ценности обманками и суррогатами, значит принципиально не понимать, что такое Современность, ибо с самого ее начала субъект только и делает, что занимается безостановочным нытьем — начиная от критики церкви, морали и государства, кончая критикой нравственной распущенности и беззакония. Нет лучшего способа обозначить свою принадлежность к современности, чем заниматься ее критикой. Собственно, именно этот момент отрицания субъектом наличной действительности Ницше называет "нигилизмом", говоря о современности как об "эпохе нигилизма". Иначе говоря "нигилизм" в исторической перспективе предстает не как утрата или состояние отпадения от изначальной подлинности, а, наоборот, как присвоение субъектом чего-то такого, чего раньше не было — то есть буквально Ничто. И занимаюсь этим последние пять лет, наверное. Я верю в действительность слов Хайдеггера о том, что "нигилизм" знаменует собой определенную историческую эпоху развертывания самого бытия. То есть это судьба, из этого нельзя ускользнуть. Но Хайдеггер замечает, что мы вполне можем осмыслить начинающееся завершение "нигилизма", как следует продумав сущность текущей эпохи. И то, что нам предстоит продумать, это не какая-нибудь глубоко сокрытая задняя мысль, а нечто расположенное совсем близко — нечто расположенное ближе всего к нам, мимо чего мы постоянно проходили мимо. Но именно это наиближайшее, очевидное, лежащее у всех на виду, является, по мнению Хайдеггера, наиболее сокровенным и важным.
полная версия страницы