Форум » ПОЛИТОЛОГИЯ-СОЦИОЛОГИЯ-ЭКОНОМИКА » КАПИТАЛИЗМ : ГЕНЕЗИС - АНАЛИЗ - ПРОГНОЗ » Ответить
КАПИТАЛИЗМ : ГЕНЕЗИС - АНАЛИЗ - ПРОГНОЗ
Admin: Классики против классиков "... "капитализм создала европейская самка (Weibchen)", с ее любовью к нарядам и сладенькому, она способствовала тому, что рядом с военным производством появляются мануфактуры, выпускающие кружева, сахар, шоколад и т.п., товары, потребляемые сначала почти исключительно придворными дамами, но затем распространяющиеся среди провинциальных барышень, а потом и среди жен и дочерей буржуа". Это Вернер Зомбарт ("Капитализм и роскошь"). Отчасти в вольном пересказе комментатора. Вот так-то. И не надо тут со своим Максом Вебером под ногами болтаться. Абсолютное игнорирование гедонистической составляющей, не говоря уже о полном забвении "женского фактора" в истории капитализма, когда-нибудь сделают книжку про "Протестантскую этику" макулатуркой для растопки. Хотя и Зомбарт малость недотянул. Насколько прикольнее первая процитированная фраза звучала бы, если бы имела такой вид: "капитализм создала европейская сучка".
Ответов - 32
Admin: (с) Ярослав Золотарев: Тут все верно, индустриальное общество как раз первый в истории человечества период господства баб (и пидарасов как мужской версии бабы). Собственно почему, в частности, левацкая идеология глубоко капиталистична по сути и соответственно реакционно, потому что поддерживают феминизм и прочий маразм. Куда уже больше феминизма, когда бабские ценности в обществе господствуют и так, мужчины преследуются как юридически, так и в культуре, обложены дополнительными налогами и живут в несвойственном белому мужчине обществе, если уже к этому (текущему) состоянию еще добавлять феминизма, то я не знаю, что начнется, террор против всех непидоров вероятно. Постиндастриал, похоже, будет временем господства асексуалов, тоже первым в истории человечества, поскольку киберотшельник, основная культурная и экономическая фигура эпохи, это, конечно, новая инкарнация монаха либо шамана, просто колдовство осуществляет над программами. There are no girls in the internets, anyway. Собственно, почему вся левая сволота и противится, порево свое вонючее распространяют, разводят по максимуму материальную и духовную пидорастию, поскольку новый культурный тип левакам глубоко антагонистичен и непонятен, для любого левака "нормальный человек" предстает в виде истеричной и продажной бабенки, все иные типы личностей просто не воспринимаются. "Как говорил покойный адмирал Нахимов, лучше пидар на рее, чем акула в трюме" (с):
Admin: "Исследование 2007 года выявило, что 30% выпускников влиятельной Южной Баптистской Богословской Академии считают себя кальвинистами и уже по определению поддерживают его идею «милости Господней и благодати»: порочности человека (порабощенного грехами), безоговорочное предопределение (Господь выбирает тех, кого будет спасать, не по заслугам, а из милости), ограничение в искуплении (Иисус искупил все грехи раз и навсегда), неопровержимая милость Господня (те, кого Господь решил спасти, не смогут противостоять Его милости) и непоколебимость святых (те, кого Господь решил спасти, всегда будут верить в Него). Альберт Молер, ректор Южной Баптистской Богословской Академии, заявляет, что вообще любой христианин, который хочет, читая Библию, узнать, каков же Бог, «в итоге придет к таким выводам, которые традиционно считаются кальвинистскими»". http://jesfor.livejournal.com/406630.html
Admin: Как на мой взгляд, противостояние Европы и Америки порождено сугубо экономическими интересами некоторых европейских транснациональных корпораций, которые в основном разместили свои офисы в Англии, ибо заинтересованы в более гибком налоговом законодательстве и государственных бюджетах европейских стран, потому, что в основном обеспечивают заказы для военно-промышленного комплекса. На Западе просто идет борьба между носителями двух векторов развития рыночной экономики - между носителями американской системы либерально-экономического правления республиканского направления (либералы - в экономике, консерваторы - в политике) и англо-голландской системы финансового правления демократического типа (консерваторы - в экономике, либералы - в политике). Между носителями философии идеализма Платона и философии эмпиризма Канта...
Василиса: Роман Ганжа Карл Поланьи. Великая трансформация: Политические и экономические истоки нашего времени / Пер. с англ. А.А.Васильева, С.Е.Федорова, А.П.Шурбелева. Под общ. ред. С.Е.Федорова. СПб.: Алетейя, 2002. 313 с. Карл Поланьи (1886—1964) — не просто влиятельный историк экономики (economic historian) и социолог, но и легендарная личность с уникальной судьбой. Родился в Вене, вырос в Будапеште, воевал на русском фронте, в двадцатые годы, снова в Вене, работал редактором центрально-европейского делового еженедельника «Der Oesterreichische Volkswirt». По долгу службы ему стали известны взгляды венца Людвика фон Мизеса и его студента Фридриха фон Хайека. Будущие отцы неолиберализма (известного также под именами «тэтчеризм», «рейганомика» и «вашингтонский консенсус») воплощали точку зрения, контрадикторную идеям самого Поланьи. Которые, на тот момент определяемые им как социалистические, послужили причиной вынужденного отъезда в Англию в 1933 году. Там он читает лекции для Workers Educational Association (вечерние и заочные курсы, в основном обеспеченные преподавательским составом английских университетов). Разрабатывая лекционные курсы, основательно погружается в английскую социальную и экономическую историю. Эти материалы и послужили основой для «The Great Transformation», написанной в 1940—1943 гг. в Bennington College, Vermont, где Поланьи пребывает в качестве visiting scholar. Книга опубликована в 1944, одновременно с ключевой работой фон Хайека «The Road to Serfdom» (University of Chicago Press), содержащей критику политики New Deal. В 1947 году Поланьи приглашен на факультет социологии Колумбийского университета на должность adjunct professor. Однако его жене (известная венгерская революционерка Ilona Duczynska) было отказано во въездной визе. Поланьи селятся в Торонто, откуда Карл ездит на работу в Нью-Йорк. При жизни выходит еще одна большая работа, «Trade and Markets in the Early Empires» (New York: Free Press, 1957), написанная при участии Конрада Аренсберга и Гарри Пирсона. В настоящее время штаб-квартирой международного сообщества ученых, работающих в «традиции Поланьи», является Karl Polanyi Institute of Political Economy (Concordia University, Montreal, Quebec). Книжная продукция института, в том числе посвященная жизни и творчеству Поланьи, публикуется в монреальском издательстве «Black Rose». Следует также упомянуть младшего брата Карла, Майкла Поланьи, известного философа и социолога науки, автора книги «Личностное знание». Книга состоит из трех разделов. В первом («Международная система») и третьем («Ход трансформации») описывается окончательный крах цивилизации XIX века, наступивший в 1930-е годы. Во втором, самом большом разделе («Подъем и крах рыночной экономики»), анализируется другая трансформация, которая как раз и привела к установлению этой цивилизации. Так что в книге идет речь о двух трансформациях, вторая из которых явилась естественной реакцией на первую. Источником и порождающей моделью рухнувшей системы был саморегулирующийся рынок. «Мы намерены показать, что идея саморегулирующегося рынка основывается на самой настоящей утопии. Подобный институт не мог бы просуществовать сколько-нибудь долго, не разрушив при этом человеческую и природную субстанцию общества; он бы физически уничтожил человека, а среду его обитания превратил в пустыню» (с. 13—14). Это и есть центральный тезис книги. Система развалилась потому, что общество, противодействуя однажды установленному рынку, мешало ему саморегулироваться, в результате чего рынок обрушился вместе с обслуживающей его социальной организацией. Уникальность цивилизации XIX века заключалась именно в том, что она, вопреки правилам, искусственным путем основала самое себя на фундаменте определенного и ясно очерченного институционального механизма. Этим механизмом была международная банковская система и финансовая олигархия как ее ядро. Для своего функционирования эта система нуждалась в мире — явлении, немыслимом в XVIII веке. И когда она рухнула где-то на рубеже веков, мировая война последовала с логической неотвратимостью. Тут аргументация Поланьи приобретает неожиданный оборот: «В соответствии с понятиями этого века первое послевоенное десятилетие воспринималось как революционная эра, в свете же нашего недавнего опыта оно получает совершенно иной смысл. Основная тенденция десятилетия была глубоко консервативной, отражая почти всеобщее убеждение в том, что лишь восстановление довоенной системы <…> способно возвратить людям мир и благоденствие. Крах этой попытки вернуться в прошлое и вызвал трансформацию 30-х гг.» (с. 34). В этом широком смысле ориентации на идеалы «буржуазных» революций, и в более узком смысле непоколебимой веры в золотой стандарт, «Ленин и Троцкий <…> принадлежали к западной традиции» (с. 35). Вера в золотой стандарт была верой эпохи. Замысел его восстановления «был самым грандиозным предприятием в истории нашего мира» (с. 37). И этот замысел потерпел крах. В 1923—1926 гг. основные европейские страны, и победившие, и побежденные, стабилизировали свои валюты. Однако уже в 1931 году от золотого стандарта отказалась Великобритания, а в 1933 — Америка. Мировая экономика исчезла. История почти мгновенно изменила свой ход. Исследование причин катаклизма Поланьи начинает с обращения к эпохе промышленной революции: «мы решительно утверждаем, что после того как в коммерциализированном обществе начали использоваться в производстве сложные машины и агрегаты, практическое формирование идеи саморегулирующегося рынка стало неизбежным» (с. 52). Чтобы такое сложное производство окупало себя, все элементы процесса, в том числе сырье и труд, должны находиться в открытой продаже. Но сырье — это просто другое название для природы, а труд — для человека. Чтобы сделать очевидным катастрофический характер превращения природы и человека в товар, Поланьи совершает экскурс в историю экономики. Вплоть до нашей эпохи, утверждает Поланьи, не существовало экономики, которая, хотя бы в принципе, управлялась законами рынка. Прибыль и доход, получаемые посредством обмена, никогда не играли важной роли. Склонность «естественного человека» к прибыльным занятиям, к которой апеллировал, например, Адам Смит, — не более чем фикция. «Недавние изыскания историков и антропологов привели к замечательному открытию: экономическая деятельность человека, как правило, полностью подчинена общей системе социальных связей <…> экономическая система приводится в действие неэкономическими мотивами» (с. 58). Думается, где-то здесь в оригинальном тексте и появляется словечко embeddedness, или по крайней мере породивший его глагол (точнее, past participle) embedded. Употребление этих выражений у Поланьи носит терминологический характер, что, к сожалению, не отражено в русском переводе. В соответствующих контекстах переводчики используют глаголы «подчинять», «погружать», «встраивать» и производные от них. Есть мнение, что Поланьи в данном случае был инспирирован категориальным аппаратом английских угледобытчиков, которые, как было известно Поланьи из истории горного дела, в свое время столкнулись с проблемой извлечения угля, который был основательно embedded в скалистую стену шахты. Итак, если нормальным состоянием экономики является ее погруженность в общество, то в рыночной утопии общество модифицируется таким образом, чтобы эффективно погрузиться в экономику. Не следует думать (как это делал, например, Фернан Бродель), что, согласно Поланьи, в XIX веке экономика на самом деле была эффективно выгружена (disembedded) из общества. Тезис Поланьи как раз в том, что этого не могло произойти. Традиционные экономики управляются принципами, которые сами по себе не являются экономическими: это взаимность (reciprocity), перераспределение и принцип домашнего хозяйства (греческая oeconomia). Действенность этих принципов обеспечивается институциональными моделями симметрии, центричности и автаркии. Ярким примером сложнейшей торговой системы, сам принцип работы которой исключает мотив прибыли и склонность к меновой торговле, является (или, скорее, уже являлось) «кольцо Кула» в Западной Меланезии. К месту пришелся и Аристотель, который «указывал <…> на глубокое противоречие между изолированно действующим экономическим мотивом и социальными связями» (с. 67). Если классическая рыночная доктрина начинает с «естественной» склонности индивида к обмену, дедуцирует из нее необходимость появления местных рынков и разделения труда и, наконец, выводит отсюда неизбежность торговли, в конечном счете внешней и в том числе дальней, то на самом деле исходным пунктом является географически обусловленное наличие дальней торговли, которая изначально напоминает не столько обмен, сколько рискованное путешествие, охоту, пиратство или войну. Местные рынки обустраивались (посредством сложной системы запретов) так, чтобы исключить мотив личного обогащения путем обмена. Города возникли не столько для защиты рынков, сколько для предотвращения их экспансии в сельскую местность. «Фактически внутренняя торговля в Западной Европе возникла благодаря вмешательству государства <…> [поскольку] города всячески противодействовали формированию национального, или внутреннего, рынка, которого так упорно требовали капиталисты-оптовики» (с. 76—78). В XV—XVI вв. городам была навязана система меркантилизма, которая, однако, вовсе не предполагала стопроцентно свободную и конкурентную торговлю. Рынки не мыслились без жесткого регулирования. Пока не наступила промышленная революция. Которая потребовала организации по рыночной модели основных факторов промышленности, а именно труда, земли и денег. Которые, — и это один из центральных аргументов Поланьи, — суть фиктивные товары, не предназначенные на самом деле для продажи. Труд неотделим от самой жизни, земля синонимична природе, а реальные деньги — это просто символ покупательной способности, которая, «как правило, вообще не производится для продажи» (с. 87). Рыночная экономика, следовательно, зиждется на фикции. В том смысле, что она несовместима с основами человеческого бытия. Основы эти суть выживание человека как вида и сохранение среды его жизнеобитания. Поланьи детально анализирует, как в 1795 году, когда был смягчен акт об оседлости 1662 года и рынок труда готов уже был возникнуть, благодаря принятой собравшимися в Спинхемленде беркширскими мировыми судьями системе денежной помощи бедным (бедными тогда считались все, кто должен был работать, чтобы жить) в дополнение к заработной плате создание этого рынка задержалось до 1834 года (Акт о Реформе закона о бедных). Несмотря на то, что система Спинхемленда обеспечивала «право на жизнь», в сочетании с несправедливыми законами против рабочих союзов 1799—1800 гг. (профсоюзы разрешили лишь в 1870 г.) она привела к падению заработной платы и массовому пауперизму. Значение этой ситуации трудно переоценить: «все наше социальное сознание формировалось по модели, заданной Спинхемлендом» (с. 99). Именно благодаря спорам вокруг Закона о бедных и фигуры паупера открытие общества произошло в форме политической экономии. И, что в конце концов и определило облик рыночной цивилизации, форма эта была натуралистической. Нищета и голод были укоренены в самой Природе, и самым эффективным способом борьбы с нищетой было объявлено естественное воздействие голода, принуждающее паупера продавать свой труд. «Открытие политической экономии стало поразительным откровением, которое чрезвычайно ускорило трансформацию общества и создание рыночной системы, тогда как важнейшие машины были изобретением необразованных ремесленников, порой едва умевших читать и писать. А потому духовными родителями технической революции, подчинившей человечеству силы природы, было вполне справедливо считать не естественные науки, а науки общественные» (с. 136). На практике же оказалось (только этого никто не хотел замечать), что сам по себе принцип laissez-faire не способен естественным образом породить свободный рынок (это и означает, что никакого выгружения не произошло). Потребовалось громадное расширение административных функций государства и обеспечение идеальной прозрачности общественного механизма для чиновничьего взгляда. Поланьи сравнивает бюрократическую организацию «свободного рынка» с «Паноптикумом» Бентама (с. 157). Таким образом, принцип «невмешательства» на деле привел к невероятному увеличению масштаба вмешательства. «Этот парадокс дополнялся другим, еще более удивительным. Экономика laissez-faire была продуктом сознательной государственной политики, между тем последующие [начиная с 1870 года] ограничения принципа laissez-faire начались совершенно стихийным образом» (с. 158). Развитие рынка было задержано здоровым и прагматичным стремлением общества к самозащите. (Тогда как либерал видит здесь антилиберальный заговор аграриев, фабрикантов и профсоюзов. Такой классовый взгляд на историю сближает либерализм с марксизмом. Поланьи критикует принцип объяснения посредством апелляции к классовым интересам на с. 170—171.) В основе этих «коллективистских» и «протекционистских» мер (социальное законодательство, фабричные законы, аграрные тарифы, земельные законы, централизация банковского дела, таможенные пошлины) лежал не экономический, а социальный интерес, который, в обобщенном виде, состоял в том, чтобы вывести фиктивные товары из сферы влияния рынка. Особенно важной была роль Центробанка: «Под эгидой принципов международного сотрудничества неосознанно возводились неприступные бастионы нового национализма в виде центральных эмиссионных банков <…> Полностью монетаризованные сообщества не смогли бы выдержать разрушительных последствий резких перемен в уровне цен, обусловленных поддержанием стабильного товарообмена, если бы нарушение экономического равновесия не смягчалось политикой независимого центрального банка» (с. 219). Номиналистическая утопия либерализма, объявившая нации и деньги лишенными реального существования, неизбежно корректировалась реалистической политикой правительств и ЦБ. На рубеже 1870—1880-х гг. «нации превращались в органическое целое, которое могло жестоко пострадать из-за потрясений, обусловленных любого рода поспешной адаптацией к требованиям внешней торговли и валютного курса» (с. 235). Именно протекционистским требованием стабильности валюты, а не мифическим заговором империалистов, объясняется активная колониальная политика после 1880 года. В последней части книги Поланьи вновь обращается к событиям двух послевоенных десятилетий. Тут особенно интересной представляется трактовка феномена фашизма как программы реформы рыночной экономики путем ликвидации демократических институтов, лишения личности «естественных человеческих свойств» и отрицания идеи «человеческого братства». Появление фашизма не связано с местными причинами. Более того, термин движение к фашизму неприложим, фашизм вообще не связан с феноменами «массовости». «Гитлера в конечном счете привела к власти феодальная по своим симпатиям клика, стоявшая вокруг президента Гинденбурга, точно так же как для Муссолини и Примо де Ривера дорогу <…> открыли их монархи» (с. 258). Фашизм — это скорее сдвиг, нежели движение. Его предпосылка (как и социализма) — отказ рыночного общества нормально функционировать. В этом смысле фашизм не следует путать с контрреволюцией или националистическим пересмотром итогов мировой войны, ибо в этих двух случаях речь идет всего лишь о восстановлении status quo. «Фактически роль фашизма определялась одним-единственным фактором — состоянием рыночной системы» (с. 263). Так, в короткий период восстановления золотого стандарта фашизм практически исчез со сцены. Зато после 1930 г., когда рыночную экономику поразил тотальный кризис, фашизм за несколько лет превратился в мировую силу, сделав ставку на окончательное уничтожение рыночных институтов. Неявный потенциал этой на первый взгляд несколько туманной трактовки на самом деле очень велик. Дело в том, что большинство теорий фашизма и тоталитаризма сводятся к констатации одержимости фашиста какой-то непонятной и чуждой логикой, или какой-то навязчивой идеей, фантазмом, комплексом и т.д. Одержимость инстинктом, одержимость движением к некой коллективной цели, одержимость слепой верой, одержимость массовостью и коллективной телесностью как таковой, одержимость формой. Разумеется, в сочетании с трансформацией собственного «я», с устранением каких-то специфически человеческих качеств. (Поланьи также пишет о лишении личности естественных человеческих свойств, одним из которых, вероятно, является свойство доброкачественной социальности, выражаемой термином «братство». Однако в контексте прочих его утверждений это сомнительное заявление имеет некоторый смысл.) «Фашист» чаще всего является воплощением того или иного метафизического концепта, например, «антитрансценденции» (Эрнст Нольте). Или выясняется, что фашист стремится укоренить культуру и жизненный мир человека в природе, вне истории. Или что фашизм состоит в массовой идентификации с некой воображаемой фигурой. Короче говоря, фашист мыслит (если вообще мыслит) и действует несколько иначе, чем обычный человек в обычных обстоятельствах. Тогда конструктивное ядро утверждений Поланьи можно эксплицировать следующим образом. Независимо от того, существует ли массовое фашистское движение и как именно устроена психика тех или иных «фашистов», следует четко различать стадии «фашистского сдвига». В тот момент, когда мировая экономика исчезает подобно следу на песке, определенные влиятельные лица, действуя вполне рационально (или, что то же самое, социально), пытаются сохранить свой высокий статус, но уже не на экономических, а на «чисто социальных» основаниях, для чего им требуется полная изоляция страны и возможность «конструировать» социальные отношения. К власти приводятся «фашисты». После чего действительно устанавливается социальный порядок на каких-то произвольных основаниях, возможно, по абстрактной «сословно-монархической» или «кастовой» модели, и не всегда в пользу тех самых лиц. На этой стадии в процесс перераспределения статусов включается множество людей, которые опять же могут преследовать самые разные интересы. Фашизм — это как бы реванш социального, вдруг высвободившегося из-под гнета экономических отношений. Если бы в результате перестройки социума не было создано никаких концлагерей и гетто, а была бы установлена, скажем, идиллическая система взаимных даров, публичных форумов и совместных трапез, произошедший «сдвиг» и в этом случае следовало бы квалифицировать как «фашистский». Остается выяснить, была ли Вторая русская революция рубежа 1920—30-х гг. «фашистской» по своей направленности. Поланьи не дает на этот счет четких указаний, однако, скорее всего, склоняется к тому, что не была. Если на первой стадии «фашистского сдвига» некие лица используют ситуацию для защиты своих сугубо «классовых» интересов, то сталинский поворот продиктован необходимостью приспосабливаться к новым мировым обстоятельствам с точки зрения «национального» интереса. Это нехитрое различие открывает простор для критического пересмотра спекулятивных концепций тоталитарности и тоталитаризма.
Василиса: Александр Елисеев 29 декабря 2009 г. Магия Капитала. Часть II Капитализм произрастает из рынка, товарно-денежных отношений. Это очень тревожная и опасная сфера человеческой деятельности, которая представляет собой периферию плотно-вещественного мира. Любой участник рыночного обмена как бы находится в пограничном районе, причем речь идет о границе с небытием От оберега – к идолу Капитализм произрастает из рынка, товарно-денежных отношений. Это очень тревожная и опасная сфера человеческой деятельности, которая представляет собой периферию плотно-вещественного мира. Любой участник рыночного обмена как бы находится в пограничном районе, причем речь идет о границе с небытием. Здесь очень легко переступить черту и попасть под магическое очарования первозданной бездны, вобрать в себя ничтожащий хаос. Сама рыночная периферия весьма активна – в силу того, что является проводником хаоса. Более того, стараниями разного рода магов, она приобретает черты центра земного бытия и выдается за таковой. К примеру, экономический детерминизм, общий для либерализма и коммунизма, направлен именно на то, чтобы выдать периферию за центр. В то же время сторонники Традиции ставят во главу угла не экономику с ее неизбежной фиксацией на обмене, но именно политику с ее фиксацией на власти. С точки зрения правого, традиционалиста – власть есть нечто неизменное, передающееся из рода в род – по наследству (монархический принцип). В то же время для сторонника Модерна (либерала или марксиста) власть выступает как политическое продолжение рынка и обмена. Отсюда и требование постоянной смены носителей власти. Рынок и присущий ему обмен принципиально неустранимы, ибо они (также как смерть, например) выражают поврежденное состояние этого мира. Люди отчуждены друг от друга, вот почему они вынуждены вступать в отношения обмена. При этом становится очевидным состояние отчуждения от Творца, которое и символизирует сам обмен. Взять, к примеру, самый простейший, натуральный обмен — скажем, яблока на гвоздь. Некто ковал гвоздь, а другой некто выращивал яблоко. Оба они, в процессе обмена, прощаются со своим творением, отчуждают его от себя. То есть, даже в этом случае происходит символическое отчуждение творения от Творца. Но и это еще не все. Для каждого участника обмена качественная особенность вещи – «самобытность» яблока и гвоздя — перестает быть чем-то важным само по себе. Важным становится то, что находится по ту сторону самых разных качеств, что как бы все уравнивает и делает подвластным обмену. Иными словами, на первый план выходит количество. Но абстрактное количество нуждается в некоей конкретизации, для чего и потребны деньги, которые становятся его зримым и материальным символом. В древности денежное обращение выполняло, прежде всего, сакральные функции. «Изначально… деньги, вернее монеты – традиционный предмет, используемый в сакральных ритуалах, чья символика восходит к мандале, магическому кругу, - пишет О. В. Фомин. — … В Индии металлические пластинки с нанесенными на них сакральными знаками – так называемые янтры – до сих пор используются для концентрации сознания. В Древней Греции монета – «проходной билет» на Элевсинские мистерии… Никакой экономической функции в первоначальном бытовании монеты мы решительно не обнаруживаем… Слияние сакральной функции с экономической, по всей видимости, обусловлено холистической интенцией, стремившейся все подчинить сакральному, все вовлечь в его сферу…» («Денница-капитал и его отчуждение») От себя добавим, что в традиционном обществе деньги рассматривались как некий оберег, защищающий человека от экспансии небытия. Отсюда и круглая форма монеты, ведь окружность – это обережная граница. (Достаточно вспомнить Хому Брута, рисующего круг мелом.) Монета указывала человеку на то, что обмен ограничен (круг – граница) и его нельзя возводить в абсолют . В современном обществе деньги перестают быть оберегом. Сначала они становятся бумагой, что уже есть проявление некоего утончения, виртуализации (как формы идеализации). Потом возникают «виртуальные деньги», которые уже есть практически полная абстракция. Таким образом, обмен конкретных вещей воспринимается как некое таинство, которое воплощается в чем-то «духовном». Деньги воспринимаются как незримые, «духовные», «ангелические» сущности, выступающие посредником между божественным капиталом и людьми. А на зримом своем уровне (банкноты, монеты, карточки и т. д.) они являются совокупностью идолов, обильно смазанных кровью. Равенство как орудие небытия Важнейшим, если не центральным, моментом магии Капитала является эгалитаризм. Жрецам накопления нужно свести все вещи к одному знаменателю — с тем, чтобы обосновать возможность всеобщего и тотального обмена. Именно с этой целью на рынок идей была брошена идея политического равенства, которая увлекла за собой столько наивных мечтателей. Эгалитаристы заявили о том, что все люди равны, а, следовательно, все они могут решать важнейшие, политические вопросы, связанные с управлениями целых государств. Тем самым признавалась возможность и необходимость менять власть, ведь ее носители – равны друг другу, и никто из них не обладает какими-либо исключительными отличиями. Сама смена нужна и для того, чтобы еще раз подчеркнуть главенство обмена, и с тем, чтобы облегчить накопление капитала. На демократическом Западе выборы, в ходе которых и происходит смена власти, устроены так, что требуют огромных денежных затрат. Поэтому и победить на них могут только ставленник Капитала. Возникает вопрос – но если все вещи равны и могут быть сведены к одному общему знаменателю, то чем же является этот самый знаменатель? Здесь все очевидно. Достаточно предположить (чисто гипотетически), что «вещи» абсолютно равны друг другу, не отличаясь ничем. Тогда они должны совпадать в одной точке пространства и в одной точке времени, так как различия в месторасположении и длительности есть важнейшие проявления неравенства одного другому. Но в этом случае все «вещи» должны быть сведены к одной, существовать как нечто одно. Причём это одно не может иметь и внутренних различий, ведь тогда будет существовать неравенство целого и части, а также — одной части и другой. Итак, перед наблюдателем возникает нечто сугубо единственное и лишённое какой-либо структурности. Проще говоря — небытие. Таким образом, эгалитаризм утверждает первенство небытия (недобытия), которое выступает божеством плутократов. Именно ему и уподобляется общество Модерна, внутри которого происходит ликвидация всех качественных различий. Начальным этапом этой ликвидации является упразднение сословий, региональных ассоциаций, ремесленных цехов и других институтов, обеспечивающих многообразие внутри наций. На место человека Традиции, принадлежавшего сразу же к нескольким социокультурным мирам, становится человек Модерна, который живет в одномерном, плоском мире тотального количества. Смешение различных социально-психологических типов ведет к образованию однородного общества, в котором все чрезвычайно похожи друг на друга — право-субъектностью и стилем жизни. При этом социальное смешение неотвратимо ведёт к смешению этническому, ведь нация, ставшая однородной внутри себя, теряет «чувство дистанции» вообще и легко расстаётся со своими отличительными признаками. Более того, «на повестку дня» встаёт половое смешение. Таким образом, маги Капитала ведут в небытие целые социальные и национальные коллективы. Эгалитаризм против эгалитаризма Между тем, надо иметь в виду, что эгалитаризм эгалитаризму – рознь. Одно дело – либеральное равенство и совсем другое – социалистическое уравнение. Возьмем, к примеру, коммунистов. Как радикальные и честные сторонники Модерна, они требуют дополнить политическое равенство равенством социально-экономическом. Но это совершенно не входит в планы магов Капитала. Отрицая политическое неравенство, они стоят за неравенство экономическое, которое затрагивает сферу количества. Им нужно, чтобы капитал сосредотачивался в нескольких, немногочисленных центрах. Тогда он сильнее «выражает» хаос и надежнее подчиняет своих же собственных хозяев. [ii] Социализм же, при своем возникновении потребовал ограничить концентрацию капитала и даже обобществить сам капитал. А это было невыполнимо без ограничения прав собственников – в том числе, и политических. Классик русского традиционализма К. Н. Леонтьев утверждал, что коммунистические порывы будут нарастать «пока не ограничат надолго прямыми узаконениями и всевозможными побочными влияниями как чрезмерную свободу разрастания подвижных капиталов, так и другую, тоже чрезмерную свободу обращения с главной недвижимой собственностью ≈ с землею, т е свободу, данную теперь всякому или почти всякому продавать и покупать, накоплять и дробить поземельную собственность. Коммунизм, думая достигнуть полного равенства и совершенной неподвижности путем предварительного разрушения, должен неизбежно, путем борьбы своей с капиталом и попеременных побед и поражений привести, с одной стороны, действительно к значительно меньшей экономической неравномерности, к сравнительно большему противу нынешнего экономическому уравнению, с другой же, к несравненно большему противу теперешнего неравенству юридическому, ибо вся история XIX века, освещенная с этой стороны, и состояла именно в том, что по мере возрастания равенства гражданского, юридического и политического увеличивалось все больше и больше неравенство экономическое и чем больше приучается бедный нашего времени сознавать свои гражданские права, тем громче протестует он противу чисто фактического властительства капитала, никакими преданиями, никаким мистическим началом не оправданного. Коммунизм в своих буйных стремлениях к идеалу неподвижного равенства должен рядом различных сочетаний с другими началами привести постепенно, с одной стороны, к меньшей подвижности капитала и собственности, с другой ≈ к новому юридическому неравенству, к новым привилегиям, к стеснениям личной свободы и принудительным корпоративным группам, законами резко очерченным, вероятно даже, к новым формам личного рабства или закрепощения…» («Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения»). То есть, в политическом плане социалисты выступали как бессознательные (по большей части) противники западной, либеральной демократии. В то же самое время они стремились соединить несоединимое – социальное равенство и политическую демократию. Отсюда и термин – «социал-демократия», которым пользовались и пользуются многие сторонники социализма. В конечном итоге, большинство социалистов выбрало демократию, что привело к фактическому отказу от социализма в пользу либерализма (в его левой, социал-реформистской версии). Тем не менее, пророчество Леонтьева сбылось в России, слабо затронутой развитием капитализма. Здесь победа коммунистов-радикалов (большевиков) привела к построению сталинского «военно-феодального» социализма, что надолго затянуло процесс образования мировой торговой республики. (Сегодня этот процесс именуется глобализацией.) Экономический эгалитаризм ударил по эгалитаризму политическому, и змея Модерна больно укусила себя за хвост. Эгалитаризм без эгалитаризма Правым также придется взять на вооружение экономический эгалитаризм, если только они хотят сделать что-то серьезное, а не «заниматься консерватизмом». В области политики (а это область, прежде всего, качества) необходимо автократическое и аристократическое неравенство. А в сфере экономики (как в сфере, преимущественно, количественной) потребно именно что равенство. Конечно, речь идет о равенстве приблизительном (политический эгалитаризм тоже весьма приблизителен и заключается, скорее в равенстве возможностей). И уж, само собой, нет и речи ни о какой о уравниловке в плане доходов. Необходимо не только обобществить крупный капитал, но и децентрализовать его, создав совокупность небольших общин (артелей), находящихся в собственности трудовых коллективов. В СССР коммунисты не столько обобществили капитал, сколько огосударствили его, сосредоточив гигантские промышленные ресурсы в руках крупных бюрократических структур. (Отсюда, кстати, и та легкость, с которой произошла либеральная революция 1991 года, приведшая к беззастенчивому и крупномасштабному «распилу» общенародной собственность.) Иными словами, в вопросе об организации собственности, коммунисты действовали примерно также, как и капиталисты. Впрочем, это было, во многом, обусловлено требованием форсированной индустриализации, которая предполагала сосредоточение ресурсов в нескольких «прорывных» центрах. Индустриализм, который есть порождение капитализма, еще не был исчерпан, вот почему он требовал типично капиталистических форм организации. Сегодня же, в условиях вызревания постиндустриального (информационного) общества, возникла уникальная возможность перехода к совсем иной модели организации промышленного производства. Автоматизация позволит производить гигантскую, по объему, работу, имея в распоряжении небольшой коллектив тружеников, которые в то же время являются собственниками всего предприятия. Современная экономика характеризуется весьма драматическим сосуществованием гигантских, разветвленных промышленно-финансовых структур и множества мелких (средних) предприятий. Социально-экономический эгалитаризм, сопряженный с мощнейшим рывком в области научно-технического развития, станет таким порядком, при котором взаимодействовать будет множество примерно равных (по объему) мелких общин-предприятий. [iii] А автократия (самодержавная монархия), прямо вытекающая из политического неравенства, будет всемерно сдерживать поползновения различных протолигархов, пытающихся захватить собственность трудящихся. [iv] По сути, эгалитаризм, в рамках такой модели, перестает быть эгалитаризмом, но становится условием, необходимым для осуществления политического неравенства.лено, тм ованием обусловленоации) производством не столько товаров, сколько образов и смысловещей, так сказать, на дому. овс Возникает вопрос о судьбе частной собственности – не поступят ли с ней по коммунистически? Разумеется, коммунистическое отрицание частника не нужно и вредно. В условиях политической автократии, экономического эгалитаризма и постиндустриальной децентрализации мелкая трудовая частная собственность сохранится и будет практически неотличима от мелкой коллективной. Иными словами, произойдет не отмена частной собственности, но ее «снятие» — интеграция в собственность общественную (без потери самостоятельности). При этом экономика станет, во многом, натуральной (естественной), то есть ориентированной на потребление самими же производителями. Научно-техническое развитие, свободное от плутократических оков, позволит производить множество нужных вещей, так сказать, на дому. Один только синтезатор пищи сделает возможным существенно сократить сферу обмена. Что же до производства, то оно станет производством не столько товаров, сколько идей, образов и смыслов. Восточные славяне верили, что если в рот умершему оборотню не положить монету, то он станет упырем. Сам же оборотень, как очевидно, есть один из наиболее зловещих символов тотального обмена – в процессе оборотничества человек превращается в животное, и наоборот. В результате он становится чем-то средним между человеком и животным. Вампир же заходит еще дальше – он становится мертвецом, а потом возвращается из мира в мертвых – как не-живое и не-мертвое (обменивая смерть на жизнь). Капитализм как раз и основан на оборотничестве и вампиризме. Маги Капитала стремятся обратить все в товар, подлежащий обмену, и они же наделяют мертвые богатства и средства производства чертами живого существа. При этом, капитализм относится к окружающей реальности как к своей жертве, из которой надо высосать как можно больше жизненных соков. [ii] Процесс концентрации капитала сопровождается его обезличиванием и порабощением самих владельце. «На протяжении столетий олигархические династии, как некие жреческие касты, преданно служат своим богам – фондам, - пишет А. Ваджра. - А так как деньги можно накапливать бесконечно, то для этих семей служение фондам становится смыслом жизни, причем на протяжении целого ряда поколений. Таким образом, эти родовые кланы становятся живыми придатками фондов. Как говорит американский экономист и общественный деятель Линдон Ларуш: «Семья уже не владеет реально фондом. Фонд владеет семьей, как, например, в случае семьи Тюрн унд Такис в Европе. Это фонд, а принц – всего лишь наследник фондов. Вы можете наблюдать это во всем мире: корпорации, богатые семьи создают фонды. Например, семья Рокфеллеров. У нее нет больших денег. Есть миллионы, но не миллиарды. Миллиарды заключены в фондах. Таким образом, мы имеем здесь безжизненную коллекцию мертвых душ». («Путь зла. Запад: матрица глобальной гегемонии»). Часть I [iii] К слову, на Западе уже хорошо известен феномен «виртуальных корпораций», которые представляют собой коллективы собственников-сотрудников. Их креативность настолько высока, что они не зависят от рыночной конъюнктуры, но, напротив, во многом ее же и формируют. [iv] Коммунисты, как люди Модерна, декларировали свою приверженность демократии. На практике это выразилось в так называемой «коллегиальности», которая, при Хрущеве и Брежневе, была властью различных – партийных, ведомственных и т. д. – кланов. (Отсюда, и разоблачение сталинского вождизма и культа личности.) Когда же эти кланы окрепли, то они сбросили маску коммунистов-социалистов – под разговор о демократизации.
Василиса: Александр Елисеев17 ноября 2009 г. Магия Капитала. Часть I «Жил отважный Капитал, В дальних банках обитал, И не раз он попирал идеал, Но однажды дед седой, Потрясая бородой, Доказал, что Капитал совсем худой: И в труде, И в бою Он присваивает долю не свою...» (М. Успенский. «Кого за смертью посылать?») Капитал, «воплощающийся в капиталисте», есть результат магического взаимодействия с небытием. Иначе говоря, капитал есть символ небытия и его экспансия в нашем, плотно-вещественном мире. В более же широком смысле, небытие это и есть капитал, ведь символ реально содержит в себе символизируемое, хотя и не тождественен ему Вещественное, слишком вещественное В данном очерке будет дана попытка осмыслить мистическую сущность капитала и капитализма. Поэтому политэкономическая его трактовка интересует нас, как говорится, постольку поскольку. Все определения капитала, данные в научных исследованиях и словарях, не могут нас удовлетворить, хотя и способны наметить какие-либо ориентиры. В целом же все они грешат приземленностью и выводят капитал из общественных отношений. Капитал здесь представляется чем-то вполне вещественным. Так, в словаре В. Даля читаем: «КАПИТАЛ м. денежное имущество, богатство в деньгах; наличные деньги, наличность; истиник». А вот определение, данное «Современным экономическим словарем»: «КАПИТАЛ… в широком смысле это все, что способно приносить доход, или ресурсы, созданные людьми для производства товаров и услуг. В более узком смысле это вложенный в дело, работающий источник дохода в виде средств производства…». Несколько более сложное представление о капитале составил К. Маркс, подчеркнувший отличие капитала от вещи. «... Капитал, - писал он, - это не вещь, а определенное, общественное, принадлежащее определенной исторической формации общества производственное отношение, которое представлено в вещи и придает этой вещи специфический общественный характер». Опираясь на этот подход «Большая советская энциклопедия» просвещала читателей следующим образом: «Капитал (нем. Kapital, франц. capital, первоначально — главное имущество, главная сумма, от лат. capitalis — главный), экономическая категория, выражающая отношения эксплуатации наёмных рабочих капиталистами; стоимость, приносящая прибавочную стоимость. К., сосредоточенный в руках капиталистов, служит средством присвоения прибавочной стоимости; представляет собой историческую категорию, т. е. свойствен определённой общественно-экономической формации». Тут уже капитал выступает как некая абстракция, а его рассмотрение происходит на стыке политэкономии и философии. Причем, что характерно, у основателя «научного социализма» иногда отчетливо звучат этакие мистические нотки. В свое время А. Чадаев представил любопытнейшее прочтение Маркса: «Капиталы – это такие особые паразитические существа, чья цель существования – расти неограниченно и бесконечно. Их рост происходит посредством превращения денег в товар и обратно в деньги, но сами они – не деньги и не товар, а нечто другое, особенное и невыразимое. Изначально они ещё не обладают собственной волей и витальностью – но они обретают их, поселяясь в душу человека – капиталиста, который сам первая жертва капитала. Буквально: «…капиталист, т.е. как олицетворённый, одарённый волей и сознанием капитал». ( «Конспирология марксизма» ) От этой цитаты начинают бегать мурашки по кожи. Человек, ставший вместилищем чего-то внечеловеческого – это уже сюжет для фильма ужасов. Но все равно, даже и у Маркса, капитал это слишком очевидное и вещественное, великолепно «просчитываемое» на рациональном уровне. А, между тем, сама капиталистическая экономика действует в режиме хаоса, не случайно же говорят о «невидимой руке рынка». Причем, сами адепты капитала относятся к нему как к некоему божеству. Так не пора ли копнуть глубже? Периферия бытия Копнуть придется не просто глубоко, но очень глубоко – в ту область, которая находится ниже сугубо вещественного уровня. Очевидная, плотно-вещественная реальность, которая окружает нас – это вторичная материя (materia secunda). Но есть еще и первичная материя (materia prima), созданная в начале всех начал. Это именно о ней пишется в самом начале «Книги Бытия»: «Земля была безвидна и пуста, и Дух Божий носился над водой». Можно также отождествить эту первоматерию с изначальным хаосом, о котором говорят языческие мифы. Первоматерия – это небытие (греч. – «меон»), понимаемая как нечто до-вещественное, лишенное каких-либо качественных определений. В то же самое время materia prima есть не только и даже не столько небытие, сколько недобытие. Православные богословы предостерегают от смешения ее с Ничто, из которого (ex nihilo) была сотворена вся реальность. Первоматерия – это «меон», тогда как ничто – это «укон». Меон сотворен, в то время как укон («nihil») – выражение отсутствия какого-либо бытия до творения. Его даже нельзя представить себе абсолютной Пустотой, находящейся вне Бога. «…Нельзя объективировать первичное «ничто», — писал В. Лосский. – Nihil здесь просто означает то, что «до» сотворения ничего «вне» Бога не существовало. Или, вернее, что эти «вне» и «до» абсурдны абсурдны, если они обусловлены именно сотворением. Пытаться мыслить это «вне» значит столкнуться с «ничто», то есть с невозможностью мыслить». («Догматическое богословие») Первоматерия представляется как «универсальная субстанция», «чистая возможность» и «абсолютно неразличимая и недифференцированная потенциальность» (Р. Генон). Вот из ее-то потенциальности и сотворены все «вещи» мира, перешедшие из возможности в реальность. Вообще же, в первоматерии заключена возможность абсолютно всего качественно определенного. Именно это и позволяет говорить о некотором сходстве первоматерии с Абсолютом. (У язычников материя, в виде до-космического Океана, есть нечто совечное богам.) В известном смысле, Первоматерия — это некий «низший абсолют», являющийся зеркальной противоположностью Абсолюта. Нужен этот «абсолют» для того, чтобы человек имел возможность выбора. Не будь внутри нас некоего «абсолютного» дна — и мы не имели бы возможность двигаться от Бога в противоположную сторону. Но, не имея такой возможности, человек был бы обречен двигаться только к Богу, выступая как некая безвольная марионетка. Имея возможность выбора, человек может обратить ее во зло. Собственно говоря, зло и есть движение к небытию (оно же – недобытие, оно же – не-сущее). Св. Григорий Нисский писал: «...Ум, уклонившись от стремления к истинному добру, обратился к не-сущему, признав, по лукавому внушению обольстителя и изобретателя зла, добром противоположное добру...» Из всего этого логичным было бы предположить, что силы зла (подрывные силы) должны быть устремлены именно к меональному небытию, к хаосу, к первоматерии. Судя по всему, эти силы воспринимают дно онтологии как источник могущества, который способен дать власть над миром и, более того, открыть двери в иные измерения. И тут уже налицо магическое взаимодействие с первоматерией, которое, само собой, происходит при активном участии инфернальных сущностей. Именно эта магия и сообщает могущество пресловутым «акулам капитала». «Невидимая рука рынка» действует в результате применения магических практик, которые воздействуют на воды изначального хаоса. Показательно, что сам капитал с его ликвидностью, символически ближе именно к стихии воды. Показателен и образ капитала, переливающегося из одной точки мира в другую; капитала, размывающего национальные границы. Кстати, не случайно капитализм создавался усилиями «морских» сообществ. Еще К. Шмит указывал на связь капитализма и морской стихии. История демонстрирует эту связь со всей очевидностью: Венеция, Голландия, Англия и США – все эти оплоты торгового строя теснейшим образом связаны с морской экспансией и морской торговлей. В то же время континентальная Россия упорно сопротивлялась капитализму на протяжении всей своей истории. Она позднее, чем какие-либо другие европейские, страны пошла по пути капитализации, причем довольно-таки быстро свернула с него в 1917 году. Итак, напрашивается только один вывод. Капитал, «воплощающийся в капиталисте», есть результат магического взаимодействия с небытием. Иначе говоря, капитал есть символ небытия и его экспансия в нашем, плотно-вещественном мире. В более же широком смысле, небытие это и есть капитал, ведь символ реально содержит в себе символизируемое, хотя и не тождественен ему. При этом сам капитал представляет собой некий реально существующий уровень материи, который находится на периферии нашего мира, и который возник в результате длительных магических экспериментов по воздействию на небытие. Этот уровень невидим, что придает накоплению капитала характер своего рода «духовного делания». При этом биржы, заводы, банки, деньги и т. д. являются некими индикаторами, показывающими – насколько глубоко тот или иной магнат погрузился в реальность самого низшего уровня материи. И показательно, что чем большим ресурсом располагает магнат, тем более он от него зависит. Человеческая личность, какой бы одаренной она не была, имеет некие пределы. Рано или поздно наступает момент, когда объем накопленного возрастает настолько, что личность теряет возможность контролировать свою же собственность. И тогда богатство подчиняет себе личность, растворяет ее в небытийном хаосе капитала. Сам капитал становится в некотором роде разумным – подобно тому, как бывает «разумным» компьютер. А капиталист становится в некотором роде компьютером, который «просчитывает» дальнейшую стратегию накопления. Это и есть та одержимость капиталом, о которой писал Маркс. Вот почему необходимо ограничение капиталов. И в этом требовании нет ничего специфически левацкого – напротив, оно основано на типично традиционном представлении об ограниченности человеческого. Один человек не может брать на себя непомерный груз контроля над гигантскими ресурсами. (В связи с этим уместно провести разграничение между «предпринимателем» и «капиталистом». Первый сам владеет собственностью, в то время как второй не только владеет ею, но и подчиняется ей.) Хотя тут есть свое исключение, которое делается для Царя. В традиционной оптике Царь – символизирует Бога и является Его наместником на земле. Поэтому он реально может управлять огромными территориями и владеть несметным богатствами, сохраняя в то же время свою самостоятельность. И в качестве единственного субъекта господства Царь ограничивает власть и собственность все остальных – для общей пользы. Понятно, что магнаты, одержимые капиталом, стремятся ликвидировать или ограничить власть Царя, заняв его место. И если Царь является носителем высших влияний, то плутократы проводят влияния низшие. (При этом имеет место некая пародия на Царя. Часто воротил крупного бизнеса именую королями — нефти, угля и стали и т. д. Говорят и коммерческих «династиях»). Аскеты наоборот Разумеется, мы далеки от мысли приписывать капиталу и его адептам творческую активность, равную Божественной. Творить «вещи» непосредственно из первоматерии способен лишь Творец. Однако же, маги капитала способны получать из взаимодействия с небытием некую важную информацию, дающую им преимущество перед конкурентами-«профанами». Более того, можно оказывать воздействие на других людей. Выше мы представили небытие как дно онтологии. Но его можно сравнить и с онтологической периферией. Первоматерия «находится» во всех вещах мира. Поэтому, проникая туда мысленно, можно смотреть на эти вещи с их, так сказать, изнаночной стороны. А можно и каким-то образом воздействовать на них – получая информацию или подчиняя волю человека, незащищенного свыше, открытого для магии. Конечно, полная проницаемость здесь недостижима, но многое увидеть можно. И не только увидеть, но и предугадать, и даже воздействовать. Не исключено, что наиболее продвинутые адепты магии капитала способны даже преодолевать определенное пространство, используя изнаночные «коридоры». Вот, что сообщается в своде «Джон Рокфеллер (John D. Rockefeller). Страницы биографии» : «Рокфеллер отличался феноменальной грубостью по отношению к сотрудникам. Подчинённые его смертельно боялись. Ужас, который он внушал, носил мистический характер — его собственный секретарь уверял, что никогда не видел, как Рокфеллер входит и выходит из здания компании». (К слову, в фантастической литературе часто описывают космические перелеты, осуществляемые через некое «подпространство».) «Акул капитализма» частенько представляют этакими сверхчеловеками, которыми скопили свои капиталы в результате напряженного труда и гениальных догадок. Это, вне всякого сомнения, всего лишь реклама. На самом деле, головокружительные взлеты магнатов нельзя объяснить рационально и вне мистического подтекста. Опять-таки, обратимся к биографии Рокфеллера: «26 сентября фирма «Хьюитт энд Таттл» взяла его на работу помощником бухгалтера — этот день Рокфеллер будет отмечать как свое второе рождение. То, что первую зарплату ему выдали лишь через четыре месяца, не имело ни малейшего значения — его пустили в сияющий мир бизнеса, и он бодро зашагал к заветным ста тысячам долларов. Джон Рокфеллер вел себя так, как мог бы вести влюбленный: казалось, что тихий бухгалтер находится в состоянии эротического безумства. В порыве страсти он дико кричит в ухо мирно работающему коллеге: «Я обречен стать богатым!» Бедняга шарахается в сторону, и вовремя — ликующий вопль повторяется еще два раза… Рокфеллеру повезло — южные штаты объявили о выходе из Союза и началась гражданская война. Федеральному правительству понадобились сотни тысяч мундиров и винтовок, миллионы патронов, горы вяленого мяса, сахара, табака и галет. Наступил золотой век спекуляции, и Рокфеллер, ставший совладельцем брокерской фирмы со стартовым капиталом $ 4000, сделал неплохие деньги». (Слова о «втором рождении» – это не метафора. «Второе рождение» означает некую инициацию, посвящение в какие-то учения и обретение иного бытийного статуса.) Очевидно, что это миф. Простой и тихий бухгалтер способен стать миллионером с такой вот скоростью благодаря своей личной энергии и благоприятному стечению обстоятельств? Нет, поверить этому решительно невозможно. Здесь неуместно какое-то рациональное объяснение, здесь налицо некое чудо. Не менее загадочны и обстоятельства возникновения могущественной коммерческой династии Ротшильдов. «В 1775 году двадцатилетний Мейер Ротшильд открыл собственное дело по торговле антиквариатом и медалями, - сообщают С. Кугушев и М. Калашников. — И сразу же оказался в самых доверительных отношениях с наследным принцем Вильгельмом – будущим курфюрстом Гессенским Вильгельмом Первым. Как пишет Генрих Шнее, именно торговля монетами сблизила Мейера с его высоким патроном. И тут возникает сразу несколько вопросов. Как мог еврей из бедной семьи познакомиться с будущим курфюрстом? И что за монеты он смог предложить в коллекцию принца, чтобы сразу покорить Вильгельма, стать для него, если не другом, то близким товарищем? И откуда скромный юноша из гетто взял столь редкие монеты? Конечно, можно списать все, вслед за Шнее, на ум, трудолюбие и поворотливость Ротшильда. Но таких в еврейской среде Германии было ой как много. А Ротшильд состоялся только один». («Третий проект: точка перехода») И нечто совсем уж непонятное произошло с сыновьями Ротшильда: «Несмотря на то, что номинальным главой семейства выступал Амшель (во Франкфурте), реальным лидером клана быстро стал Натан, основавший Ротшильд-банк в Лондоне. Здесь-то и кроется самое удивительное. Натан приехал в Англию в 1798-м и занялся скупкой товаров для нужд отцовского бизнеса. В 1804-м создает существующий по сию пору банк «Натан Мейер Ротшильд и сыновья». А уже через несколько лет спустя берет на себя операции по финансированию и снабжению английской армии Веллингтона в Испании, ведущей войну против наполеоновских войск. Самое поразительное – он ведет их через своего брата Джеймса и его банк в Париже! И совсем невероятное заключается в том, что все это было известно наполеоновским властям, но они не оказали никакого противодействия семейке! А ведь что стоило могущественному императору прихлопнуть парижский филиал Ротшильдов, аки муху!... Здесь впору говорить либо о мистике, либо о помешательстве великого полководца». («Третий проект») Да, безусловно, речь идет именно о мистике. Точнее сказать — о магии, которая может сделать безумцами и самих умных людей — если только они отвернулись от Бога и потеряли защиту свыше. То же самое безумие охватило и Гитлера, допустившего войну на два фронта. Не случайно же фюрера называют «бесноватым» – он явно вел себя как одержимый. И подобно Наполеону, наци номер один также заигрывал с мировой плутократией, думая использовать ее в своих интересах. На самом же деле нацистский лидер открылся для магического влияния и повел Германию в пропасть. Рокфеллеры и Ротшильды творили некое чудо, позволившее им подняться на самую вершину финансовой пирамиды мира. Само собой, тут имеется в виду магическое чудо низшего порядка, которое отлично от чуда Божественного. Маги капитала идут путем контр-инициации, пародируя религиозные практики – в том числе, и аскезу. Вот как вел себя Рокфеллер в самом начале своей бизнес-карьеры: «Рокфеллер не пьет (даже кофе!) и не курит, не ходит на танцы и в театр, зато получает острое наслаждение от вида чека на четыре тысячи долларов — он все время вынимает его из сейфа и рассматривает снова и снова. Девушки зовут его на свидания, а молодой клерк отвечает, что может встречаться с ними только в церкви: он ощущает себя избранником Божьим, и соблазны плоти его не волнуют». В процессе такой вот инициации «навыворот» (контр-инициации) происходит продвижение человека к недобытию. И оно сопровождается воистину чудовищными трансформациями – прежде всего, на внутреннем, душевном уровне. Но эти трансформации проявляется и на уровне внешнем, телесном. Вот, опять-таки, пример из биографии Рокфеллера: «Под конец жизни он стал похож на людоеда. Рокфеллер захворал алопецией, и у него выпали все волосы на теле. Без бровей, ресниц и усов он стал по-настоящему страшен: окружающие шарахались — казалось, что им навстречу шагает смерть». Конечно, было бы неверным сводить все к магии. Действуя на иррациональном уровне, плутократы успешно задействуют и вполне рациональные рычаги. Вот только и здесь все упирается не в «деловую сметку», «свободную конкуренцию» и прочие мифы капитализма. Как раз, наоборот, капитализм делает главную ставку на такие механизмы, которые нельзя отнести к рыночным. Известный американский социолог И. Валлерстайн утверждает: «Свободного рынка никогда не существовало и не могло существовать в рамках капиталистического мира экономики. Гипотетический свободный рынок – интеллектуальная конструкция, выполняющая такую же интеллектуальную функцию, как и понятие движения без трения, функцию стандарта, сравнением с которым измеряют степень отклонения. Капиталисты скорее стремятся максимизировать прибыль на мировом рынке, используя повсюду, где это только выгодно и где они в состоянии создать их, легальные монополии и/или иные формы ограничения торговли». Исследователь А. Ваджра, цитируя этот отрывок, весьма уместно обращает внимание на довольно-таки откровенное признание Д. Д. Рокфеллера: «Конкуренция – это грех». А далее Ваджра приводит пояснение этой мысли, сделанное конспирологом Э. Саттоном: «Старый Джон Рокфеллер и его собратья, капиталисты XX века, были убеждены в абсолютной истине: ни одно большое состояние не могло быть создано по беспристрастным правилам leissez-faire. Единственно верный путь к достижению крупного состояния – монополия, вытесняйте конкурентов, уменьшайте конкуренцию, уничтожайте leissez-faire и прежде всего добивайтесь государственной защиты вашего производства, используя податливых политиков и государственное регулирование. Этот путь дает огромную монополию, а законная монополия всегда ведет к богатству». («Путь зла. Запад: матрица глобальной гегемонии») Что же касается свободного предпринимательства, то оно возможно только на определенном уровне, когда владелец адекватен своей собственности и действительно способен управлять ей – без магии и без монополий.
Василиса: Вернер Зомбарт Современный экономический человек Новым в деятельности современного экономического человека является изменение, которое испытали размеры его деятельности. Положительно это означает, что трата энергии у современного человека повышается до границ возможного. Всякое время дня, года, жизни посвящается труду.Все жизненные ценности, все порывы духа отдаются в жертву одному интересу: делу Что изменилось в хозяйственном образе мыслей в течение последнего столетия? Что характеризует капиталистический дух наших дней, который является высококапиталистическим, и отличает его от того, который мы нашли обитающим в буржуа старого стиля? Раньше чем я попытаюсь дать ответ на этот вопрос, мы должны отдать себе отчет в том, что еще и ныне существует отнюдь не один только тип предпринимателя, что, напротив, ныне еще, как и в период раннего капитализма, в различных капиталистических предпринимателях господствует весьма различный дух, что мы, следовательно, должны сначала научиться различать крупные группы предпринимателей, из которых каждая представляет собою особенный тип. В качестве таковых мы прежде всего натыкаемся на старых знакомых, с которыми мы уже встречались в прежние времена капитализма: тут еще и ныне разбойник, землевладелец, бюрократ, спекулянт, купец, мануфактурист, как нас легко . может убедить непосредственная очевидность. Если мы будем рассматривать деятельность какого-нибудь Сесиля Род-са, то разве не вспоминаются нам невольно генуэзские купцы в своих башнях, или, быть может, еще более — сэр Уольтер Рэли, Фрэнсис Дрейк? Сесиль Роде — это ярко выраженная разбойничья натура: открыватель, покоритель весьма крупного размаха, который, правда, наряду с саблей, которая рубит, и с ружьем, которое стреляет, пускает в бой за свои предприятия еще и оружие современной биржевой спекуляции, — полуполитик, полукапиталистический предприниматель, больше ведущий переговоры дипломат, чем торговец, не признающий никакого другого могущества, кроме грубой силы. Странно видеть в нем воплощение какого-либо пуританского духа. Если уж стремиться сравнивать его с прежними поколениями, то мы должны причислить его к людям Ренессанса. Как непохож на мир Сесиля Родса тот мир, в котором живет такой человек, как хотя бы барон фон Штумм или какой-нибудь силезский горный магнат. Тут мы еще дышим воздухом старого землевладения. Отношения зависимости, иерархическое строение персонала, несколько тяжеловесное деловое поведение — вот некоторые из черт в картине таких предприятий, руководители которых напоминают нам старых землевладельчески- капиталистических предпринимателей. А разве не встречаем мы многочисленных предпринимателей, которые кажутся нам скорее бюрократами, чем купцами или торговцами? Корректные в своей деятельности, педантичные в распорядке их работы, точно размеренные в своих решениях, с большими способностями к организации, без сильной склонности лезть напролом, превосходные чиновники для управления, которые сегодня являются бургомистрами огромного города, а завтра стоят во главе крупного банка, сегодня еще управляют отдельным ведомством в министерстве, а завтра берут на себя руководство синдикатом. Мы не говорим уже о директорах государственных и городских заводов и полуобщественных предприятий, которые в наше время приобретают ведь все большее значение. И как опять-таки в основе отличен от всех названных типов спекулянт наших дней, который едва ли в одном существенном пункте отличается от прожектера XVIII столетия. Так, недавно об одном французском спекулянте газеты облетело следующее сообщение: "Миллионеру-мошеннику Рошетту едва тридцать лет от роду. Он был вначале мальчиком в одном вокзальном ресторане, потом официантом в одной кофейне в Мелёне. Он попал затем в Париж, научился бухгалтерии и поступил к финансовому мошеннику Берже. Когда Берже обанкротился, Рошетт принял на себя его дела с 5 000 франков — приданым машинистки, на которой он женился. Затем он занялся учредительством и учредил менее чем в четыре года тридцать акционерных обществ. Сначала "Le Credit Minier" с 500 000 франков, затем угольные копи Laviana с 2 млн, угольные копи Liat с таким же капиталом, La Banque Franco-Espagnole с 20 млн, Le Syndicat Minier с 10 млн, L'Union Franco-Beige с 2,5 млн, финансовую ежедневную газету Le Financier с 2 млн, ряд обществ медных и цинковых рудников, исландские и марокканские рыболовные общества и общество газовых горелок накаливания с 4,5 и Hella — Огненные Кусты с 15 млн франков. В общем он выступил круглым счетом на 60 млн акций, которые он, в конце концов, нагнал на 200 млн по курсовой цене и которые теперь, пожалуй, стоят 20 млн. У него было 57 отделений во французской провинции. В различных банках и учреждениях Рошетта работает не менее 40 000 лиц, и почти так же велико и число жертв, потери которых в общем, вероятно, превышают 150 млн. То, что Рошетт мог так долго и так интенсивно заниматься своим бесчестным ремеслом, объясняют его уменьем окружать себя почтенными личностями. Об умении Рошетта пускать своим жертвам пыль в глаза говорит основание большой фабрики для эксплуатации патента на новое освещение путем накаливания. Акции этого самого предприятия буквально рвали из рук в Париже, и все восхищались большой фабрикой, которая должна была давать хлеб нескольким тысячам рабочих и труба которой днем и ночью беспрерывно выпускала густые облака дыма, — к величайшему удовлетворению акционеров. В действительности же в фабрике не двигалась ни одна рука, за исключением кочегаров, которые разводили пар!" Не сдается ли нам прямо, как будто мы читаем сообщение об Англии 20-х годов XVIII столетия? А рядом действует дельный купец, который кует свое счастье путем верного взгляда на конъюнктуру или даже только путем хорошего учета и умелых договоров со своими поставщиками, своими клиентами и своими рабочими. Что общего у берлинского торговца платьем с Сесилем Родсом? Что общего у руководителя крупного торгового дома со спекулянтами на золотых рудниках? А что общего у всех них с мануфактуристом, который еще и ныне, как и 100 или 200 лет назад, ведет свою маленькую фабрику в Брадфорде или Седане, в Форсте или Шпремберге? Все они, старые друзья, еще здесь и как будто в неизменившемся виде. И для того чтобы картина, представляемая современным предпринимательством, выглядела попестрее, к ним в наше время присоединились еще некоторые новые типы. Я даже не имею при этом в виду на первом плане Мак-Аллана, героя келпермамвского романа "Туннель". Хотя мы здесь в действительности видим перед собой совершенно новый тип предпринимателя: скрещение спекулянта и техника. Странное смешение завоевателя и мечтателя; человека, который ничего не понимает в денежных делах, который заполнен только навязчивой технической идеей, но все же руководит гигантским предприятием и командует миллиардами Америки и Европы. Я говорю, я даже не имею в виду этот предпринимательский тип, потому что я, сознаюсь откровенно, не знаю, существует ли он, возможно, что он и есть на самом деле. Образ этого Мак-Аллана, как его набрасывает Келлерман, такой живой, что, кажется, видишь его перед собой. Я лично не знаю ни одного предпринимателя такого типа. Но я охотно верю, что это объясняется только моим. недостаточным опытом, и посему мы можем вывести тип Мак-Аллана как новый (седьмой) тип современного предпринимателя. Есть, однако, одно явление, которое становится тем более частым, чем более распространяются наши предприятия, которое чаще всего наблюдается в Соединенных Штатах, — это то, что можно было бы назвать великим предпринимателем, так как сверхпредприниматель звучит все-таки слишком гадко. Великие предприниматели — это люди, соединяющие в себе различные, обычно раздельные предпринимательские типы, которые одновременно являются разбойниками и ловкими калькуляторами, феодалами и спекулянтами, как мы это можем заметить у магнатов американских трестов крупного масштаба. То же явление нашего времени представляет собою коллективный предприниматель: это коллегия капиталистических предпринимателей, которые в звании генеральных директоров стоят во главе гигантских предприятий, из которых каждый в отдельности выполняет особые функции и которые только в совокупности составляют целого или великого предпринимателя. Вспомните организации, владеющие нашими крупными электрическими предприятиями, нашими рудниками, нашими пушечными заводами. Итак, достаточно пестра картина, являемая современным предпринимательством в его различных типах. И все же и для нашего времени, так же как и для доброго старого времени, можно будет найти во всех этих различных представителях современного экономического человека общие черты и иметь право говорить об однородном духе, господствующем над всеми ими. Конечно, в весьма различной степени, с совершенно разными оттенками, но этот дух в такой же мере будет иметь значение высококапиталистического, как мы в наших прежних наблюдениях нашли особый дух раннекапиталистической эпохи. Как же выглядит этот высококапиталистический дух? Какие общие черты наблюдаем мы в духовном строении современного экономического человека? Я думаю прежде всего мы должны посмотреть: 1. Каков идеал, каковы центральные жизненные ценности, на которые современный экономический человек ориентируется. И тут мы немедленно же натыкаемся на странный сдвиг в отношении человека к личным ценностям в более узком смысле, сдвиг, который, представляется мне, приобрел решающее значение для всего остального строения жизни. Я разумею тот факт, что живой человек с его счастьем и горем, с его потребностями и требованиями вытеснен из центра круга интересов и место его заняли две абстракции: нажива и дело. Человек, следовательно, перестал быть тем, чем он оставался до конца раннекапиталистической эпохи, -мерой всех вещей. Стремление хозяйствующих субъектов, напротив, направлено на возможно более высокую наживу и возможно большее процветание дела: две вещи, которые, как мы сейчас увидим, стоят в теснейшей неразрывной связи между собой. И отношение их друг к другу заключается в том, что предприниматели хотят стремиться к процветанию дела и должны осуществлять наживу (даже если они и не поставили ее сознательно своей целью). То, что везде проявляется как живой интерес предпринимателя, далеко не всегда — и, несомненно, не у руководящих личностей, которые определяют собой тип, — есть стремление к прибыли. Я полагаю, что Вальтер Ратенау, безусловно, прав, когда однажды сказал: "Я никогда еще не знал делового человека, для которого заработать было главным в его профессии, и я хотел бы утверждать, что тот, кто привязан к личной денежной наживе, вообще не может стать крупным деловым человеком" (229). То, к чему, напротив, всегда ближе всего лежит сердце предпринимателя, есть нечто совсем другое, то, что целиком его наполняет, есть интерес к своему делу. Это выразил опять-таки Вальтер Ратенау в классической форме следующими словами: "Предмет, на который деловой человек обращает свой труд и свои заботы, свою гордость и свои желания, — это его предприятие, как бы оно ни называлось: торговым делом, фабрикой, банком, судоходством, театром, железной дорогой. Это предприятие стоит перед ним как живое, обладающее телом существо, которое в своей бухгалтерии, организации и фирме имеет независимое хозяйственное существование. У делового человека нет другого стремления, как только к тому, чтобы его дело выросло в цветущий, мощный и обладающий богатыми возможностями в будущем организм..." (230). То же самое говорят почти в тех же словах все предприниматели наших дней там, где они высказывались о "смысле" своей деятельности. Но мы должны отдать себе ясный отчет в том, что процветание "дела" т.е. капиталистического предприятия, всегда начинающегося с денежной суммы и всегда ею кончающегося, связано с приобретением чистого излишка. Успех дела может, очевидно, означать только хозяйство с излишком. Без прибыли нет процветания дела. Фабрика может изготовлять самые дорогие или самые дешевые продукты, качество ее продуктов могло доставить ей мировую славу, но если она длительно работает с неблагоприятным балансом, она в капиталистическом смысле — неудавшееся предприятие. Если это создание, на процветание которого направлены все мысли и стремления, если капиталистическое предприятие должно расти и цвести, оно должно давать прибыль: процветать — значит приносить доход. Вот что я имел в виду, когда я только что сказал, что предприниматель хочет процветания своего дела и должен хотеть наживы. Постановкой такой цели — и в этом вся штука — конечная точка стремлений предпринимателя отодвигается в бесконечность. Для наживы точно так же, как и для процветания какого-нибудь дела, нет никаких естественных границ, как их, например, ставило всякому хозяйству прежде "соответствующее положению в обществе содержание" лица. Ни в каком, хотя бы самом дальнем, пункте общий доход не может возрасти так высоко, чтобы можно было сказать: довольно. И если в каком-нибудь пункте развития расширение дела не способствовало бы более усилению его процветания, то всесторонность современного предпринимат
Василиса: "мещанских добродетелей". Это все, конечно, действительно только в отношении крупных предприятий. Для среднего и мелкого предпринимателя продолжает и ныне иметь значение то, что мы могли установить для прежних времен капитализма. Здесь мещанские добродетели еще и ныне представляют составную часть свойств характера самого предпринимателя, здесь они, как личные добродетели, все еще являются необходимой предпосылкой хозяйственного преуспевания. Но высококапиталистический дух в своей чистоте является нам все-таки только в больших предприятиях и их руководителях.
Василиса: "Античные источники изобилуют восхвалением свобод, которыми демос, то есть сообщество граждан, обладают при демократии. Но интересно узнать: что тогда понималось под свободой. Специалисты по античной культуре отвечают на этот вопрос однозначно: свобода участвовать в политической жизни — заседаниях народного собраниях, в его органах, а также выдвигаться на выборные общественные должности. И это, пожалуй, все... Гражданин полиса жил жизнью, полностью регламентированной его законами...Свобода участвовать в политической деятельности была и обязанностью, отступление от которой строго каралось. Афинский гражданин, не желающий примыкать к какой-либо из партий, лишался прав гражданства... Государство регламентировало отращивать мужчине усы или нет, сколько женщине брать в путешествие шляпок, сколько плакальщиц должно идти за похоронной процессией". http://nevmenandr.net/vaxitov/drgr.php#democr При всем при том, полисы жили в условиях "античного капитализма" (строй рабовладельческий, но широко распространен наемный труд и всем рулит рынок). У нас любят поругать деспотический коммунизм древности (инки и т. д.), а вот вам и деспотизм древнего капитализма. И этот деспотизм может возродиться. Р. Вахитов прав - античная демократия сильно отличается от современной. Но последней еще предстоит приблизиться к своим античным истокам. Представляется, что глобальному капитализму больше соответствует полисное устройство (об этом писали М. Калашников и С. Кугушев). Действительно, национальные государства (тем более крупные) не отвечают интересам и запросам транснациональной олиграхии. Поэтому она будет эти государства всячески дробить. (Отсюда и спрос на "регионализм", который сегодня активно продвигают всяческие "гиперборейские эллинисты"). Не нужны транснационалам и свободы - в условиях всеобщей интернетизации они становятся непозволительной роскошью. Интернет (особенно блогосфера) позволяет освободиться от тоталитаризма "свободных" СМИ, полностью зависимых от олигархии. Поэтому жизнь (в том числе, и политическая) в новых полисах будет всячески регламентироваться. При том, что все граждане, по античному образцу, будут так или иначе занимать выборные должности. Как мне представляется, полисы станут обслуживать высший слой - руководство транснациональных корпорациям (ТНК). (Реальная власть будет принадлежать какому-нибудь Всемирному совету глобальных корпораций" - как у Э. Тоффлера.) Примерно так. Транснационалы - сверхграждане, стоящие выше всех политических и административных образований. Это - те самые "новые кочевники" Ж. Аттали. Граждане полисов - политики, интеллектуалы, художники, поэты. Они создают некий социокультурный фон, удобный для ТНК. Кроме того, граждане всячески прессуют новых "метеков" - рабочих-мигрантов, которые вообще не имеют никакого гражданства и которые постоянно кочуют по полисам, удовлетворяя спрос на рабочую силу. И еще есть слой новых рабов - роботов, которых попытаются сделать максимально "разумными". Граждане новых полисов исповедуют неоязычество, в центре которого находится культ одного из "богов" - покровителей местности. Их считают эргрегорами, собранием психической и духовной энергии гражданского коллектива. Но для традиционности - эргрегор называют по имени одного из древних божеств. Массы метеков исповедуют экуменизм - смесь всех и всяческих религий. Ну, а транснациональная верхушка поклоняется Небытию. Будущее демократии - новая античность http://a-eliseev.livejournal.com/682842.html
Василиса: Александр Дугин: «Конец экономики» Старого мира больше нет, новый еще не начался Последние 200 лет прошли под знаком экономического мышления. Когда отец-основатель экономической мысли Адам Смит (1723—1790) создавал свой классический труд «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1), он больше думал о применении философских и этических принципов своего философского кумира Джона Лока (1632—1704) и старшего друга философа Дэвида Юма (1711—1776) к области хозяйства. Значение экономики в то время было второстепенным и служило иллюстрацией к общему принципу свободы и построенной на ней философской, этической и правовой системы. Основатель экономики был философом. Постепенно же его идеи в области хозяйства стали абсолютизироваться и легли в основу самостоятельной науки — политической экономии, или просто «экономики», которая два столетия претендовала на то, чтобы освободиться от философского и этического содержания и стать точной наукой, заменив собой философию и идеологию. На другом полюсе критической мысли, в учении Маркса (1818—1883) также очевидны сугубо философские корни: свой метод Маркс почерпнул из философии Гегеля, который уделял проблемам хозяйства довольно мало места в своем творчестве, сосредоточив основное внимание на Идее, к диалектическим трансформациям и метаморфозам которой сводил все содержание космогонического и исторического процесса. Маркс же применил диалектический метод к экономике, обосновав тем самым примат хозяйственного начала надо всеми остальными в контексте антилиберальной критики. Так с двух сторон — либеральной и коммунистической — формировалось представление о центральном значении экономики для современной истории, о том, что «экономика — это судьба» (2). Это высказывание Ратенау — аксиома ХХ века, когда экономика стала не только движущей силой основных политических процессов, но спор двух альтернативных хозяйственных моделей — капитализма и социализма — предопределил глобальную архитектуру мира во второй половине столетия. Окончание холодной войны также было проинтерпретировано в экономических терминах как победа капитализма над социализмом, то есть закрепление превосходства рынка на планом. Рынок обрел статус глобального, мирового не только как хозяйственная инфраструктура, но как планетарная идеология. Деньги стали мерой всех вещей. В социологии это называется «рыночное общество», то есть не просто общество, чье хозяйство основано на рыночном принципе, но воспроизводящее структуру рынка (обмен, торговля, ценообразование, эгоизм, поиск выгоды, спекуляция, распределение труда и т. д.) на всех уровнях. Экономика, таким образом, подчинила себе политику, общество, идеологию, историю и все остальное. Парадокс «конца истории» В конце ХХ века Фрэнсис Фукуяма сформулировал свой знаменитый тезис о «конце истории» (3), смысл которого заключался в констатации исчерпанности идеологического и политического содержания исторического процесса и переход к решению чисто логистических задач в сфере экономики. Все исторические трения между народами, нациями, политическими системами и идеологиями безвозвратно отошли в прошлое, а мировые проблемы, по мысли Фукуямы, отныне будут сводиться к регулированию глобального рынка. Многие подвергли идеи философа критике, утверждая, что он забежал вперед и что сняты еще не все исторические противоречия и проблемы в сфере политики, межнациональных и межконфессиональных отношений, а кроме того, не так уж гладко дела обстоят и с современным обществом, разногласия внутри которого видоизменились, но отнюдь не сняты окончательно. Характерно, что вера самого автора данного тезиса продержалась недолго, и с середины 90-х он стал корректировать свое утверждение, пока полностью не отказался от него в 2000-е (4). Причину такого пересмотра позиции Фукуяма объясняет эмпирическими наблюдениями: вопреки его прогностическому анализу конец холодной войны не привел автоматически к свертыванию исторического процесса и переходу к глобальному рынку. Нации и цивилизации сохранили конфликтный потенциал своих ценностных систем и практических интересов. Окончательного триумфа экономики на практике пока не произошло. Фукуяма считает, что надо переждать еще один цикл, в ходе которого будет урегулирован ряд основных проблем, осуществлена окончательная демократизация, западные либеральные ценности более глубоко прорастут вглубь всех обществ планеты, и лишь после этого история завершится окончательно. Признавая ошибку, Фукуяма объясняет ее тем, что «поспешил». Вот здесь с ним в очередной раз вполне можно не согласиться. На сей раз принципиально. С одной стороны, Фукуяма полностью прав в том, что вектор в направлении абсолютизации экономики, объем аксиомы «экономика — это судьба», действительно, впитывает в себя основное содержание истории Нового времени и является ее наиболее кристаллизированным выражением. Перемещение экономики в центр бытия становится центральным нервом Просвещения, начавшегося с освобождения индивидуума и завершившегося отождествлением ее со свободой частного предпринимательства и триумфом homo economicus (по выражению М. Вебера). Все это так, возражение вызывает другое: Фукуяма, будучи полностью правым в осмыслении логики Новейшей истории и ее неизбежного завершения в стихии глобального рынка, посчитал, что эмпирические опровержения этого в Realpolitik 90-х и начала 2000-х годов — межнациональные конфликты, всплеск фундаментализма и терроризма, американские войны на Ближнем Востоке и в Афганистане — следует рассматривать как промедление, откладывание конца истории. Нет, конец истории, какой мы ее знали в Новое время, действительно, наступил. И стал философским фактом. Заметьте: наступил, а не отложился. Но в чистом виде этот конец и триумф глобальной экономики продлился лишь мгновение, совпадающее хронологически с концом 80-х — началом 90-х годов ХХ века, а затем человечество очутилось после этого «конца», по ту сторону истории. Но все дело в том, что постистория (Ж. Бодрийяр) оказалась не совсем такой, какой она представлялись Фукуяме. Сегодня мы живем после «конца истории». Как это бытие затрагивает экономику? Дериватив человека Торжество принципа экономики как судьбы и планетарное учреждение homo economicus как нормативного типа поставило человечество перед интересной проблемой: в теории история была эвакуирована, дискредитирована как нечто «спонтанное» и «динамическое», чреватое непредсказуемостью, всплытием рудиментов и остатков (residui) прежних эпох. Но очень быстро стало понятно, что историческое содержание было единственной матрицей, порождающей цивилизационные и культурные смыслы. Без них чисто экономический проект жизни как глобального рынка всякий смысл утрачивал. Пока рынок был целью, это могло мобилизовать и вдохновлять (это и было мотором либеральной динамики); как только это стало данностью, энергия иссякла. Двигаясь к абсолютизации экономического, человек постепенно растерял свою человечность, свои человеческие смыслы. Когда этот процесс достиг кульминации и рынок стал основным содержанием мировой истории, противоречие вскрылось. Человек — с его ограничениями, атавизмами, предрассудками, мифами, с его «жизненным миром» — отныне воспринимался как преграда на пути дальнейшей рационализации рынка. Рынок должен был расти по своей логике, все более и более набирая обороты в повышении своей виртуальности. Все должно расти: рынки ценных бумаг на будущие сделки, хедж-фонды, ценные бумаги на ценные бумаги и хеджирование хеджинговых операций, и так до бесконечности. Экономический человек, чье бытие подвергалось тотальному «рыночному дисконту», по выражению теоретика «технического анализа» рынков Джона Мерфи (5), становился переменной от спекулятивных движений, колеблющихся в соответствии с трендами цен . Он утрачивал свой «фундаментал», становясь «придатком» все более автономных технических и финансовых процессов. То, что составляло сущность человеческого, а именно культура, по мнению теоретиков постиндустриального общества, переосмыслялось как «препятствие на пути технического прогресса», поскольку «содержание культуры — это совокупность иррациональных моментов, связанных пережитками предыдущих фаз развития цивилизации». К этому сводились наиболее откровенные выводы либералов-технократов, таких как Д. Бэлл (6). Лишая человека культуры и истории, апологеты рынка и технократии подходили к той черте, за которой homo economicus должен был совершить фундаментальный прорыв в новое качество. Это должно было стать настоящей антропологической революцией. В мире чистой экономики требовались совершенно иные видовые качества, связанные с максимальной рационализацией основных функций, — быстрота брокерских реакций, высокая скорость принятия решений, отточенные и не обремененные ничем иным рыночные и спекулятивные инстинкты. Человек должен был развиваться столь же стремительно, сколь возрастала степень порядка деривативов в мировых финансовых институтах — на биржах и торговых площадках. В конечном счете ускоряющаяся эскалация финансового рынка требовала выпуска «дериватива человека», который соответствовал бы высокому и постоянно учащающемуся ритму финансового роста и технического развития. Кризис и антропологический сбой На этом рубеже перехода от человека к «постчеловеку», к его технократическому деривативу и произошла серия кризисов начала 2000-х годов: первая волна, 2001-го (крах dotcom'ов), смягченная переносом центра внимания мировых рынков на недвижимость и энергоресурсы под прикрытием паники, связанной с терактами 9/11, и вторая волна, 2008 года, когда так просто отложить проблему не удалось. Обе эти волны были связаны с человеческим фактором: социальная антропология держателей акций оказалась не в состоянии угнаться за ростом финансовых пирамид; повышение цен на акции, которое должно было быть бесконечным, если бы условия «конца истории» полностью соблюдались, натолкнулось на атавизм владельцев акций, не способных рационально подобрать нужную стратегию, чтобы справиться с развивающимися эвристическими закономерностями «новой экономики». Люди повели себя осторожно, по старинке усомнившись в высшей математике виртуальных рыночных процессов. В первом случае (2001) упало доверие к индексу высокотехнологичного сектора и ожидания, во втором — рухнула американская ипотека, потянув за собой весь финансовый и кредитный сектор в мировом масштабе и ополовинив объемы хедж-фондов, что привело, кроме всего прочего, к замедлению роста экономики, падению цен на недвижимость и энергоресурсы. Две половины формулы homo economicus вошли друг с другом в противоречие. Надо было выбирать — либо homo, либо economicus. Расхождение между виртуальностью роста финансового сектора и реальностью производства и товарного покрытия (рыночного фундаментала), по сути, представляло собой проблему столкновения с антропологическим барьером. Если бы человек по-настоящему стал экономическим, то вся реальность (производство) была бы для него дисконтирована виртуальностью рынка. Но для этого сам человек должен был бы полностью стать условным. Эта виртуализация человека, теоретически произошедшая после глобальной победы либеральной рыночной парадигмы, несколько запоздала. Выведение человека искусственным путем — генная инженерия, клонирование, система виртуальных дублей и голограмм, генетическое моделирование — пока не состоялось, а старый человек, произведенный естественным путем, хранил в своей социокультурной конституции слишком много архаических черт, привязывающих его к реальности (в ее старом, не до конца техническом понимании). Человек не должен был заметить перехода очень важной черты — к постчеловеку, это должно было бы произойти само собой. Но не произошло. С этим и связан настоящий экономический глобальный кризис. Чтобы его не было, его никто не должен был бы заметить. Чтобы его не заметить, человек должен быть более управляемым, более адаптированным к динамике рыночных трендов, той дисконтности, которая выражается в ценовых трендах по ту сторону всякой верификации: единственной верификацией должна была бы стать возможность перевода акций в ликвидность, что на фоне постоянного роста котировок было занятием только подавляющего меньшинства. Но в какой-то момент «культурность» человека (его страхи, опасения, недоверие, стремление убедиться в грубом наличии вещи) превозмогла его техничность (рациональный расчет постоянно растущей прибыли). Перед этим моментом человечество должно было смениться постчеловечеством, но этот процесс технически запоздал вслед за идеологическим и политическим. Здесь мы имеем дело с таким явлением, которое исследовал американский социолог Уильям Огборн в знаменитой книге «Социальное изменение» (7), — «культурный лаг»: одна сторона социальной системы (в нашем случае экономика и либеральная идеология) перешла в новое состояние, а другая сторона (в нашем случае антропология), не успела. Это и есть смысл современного кризиса: нормативно история заменена экономикой, а либерализм и буржуазная демократия победили в мировом масштабе. На деле эта победа оказалась Пирровой. Прежнее кончилось, а то, что ожидалось, не началось. Кризис и горизонты войны Означает ли такое положение дел возврат к прошлому, откат к предыдущей фазе экономического развития? Снимает ли это с повестки дня «новую экономику» и «конец истории»? Так мыслят многие, критически настроенные к «новой экономике» и оспаривающие ее логику как вариант «новой мифологии» (8). На самом деле запаздывание антропологического среза за экономическими, технологическими и идеологическими трансформациями, «культурный лаг», еще не означает поворота цивилизационных тенденций в обратном направлении. Экономика последовательно становилась судьбой человечества в последние 300—400 лет, то есть в период роста и развития капитализма, не для того, чтобы отступить при первом же столкновении с трудностями. Поэтому в теории эта фундаментальная тенденция не снимается и не возвращается назад. Но, с другой стороны, она не может продолжаться так же, как это было до кризиса. Как правило, в таких ситуациях все решают мощные мировые войны, которые разряжают кризис, отвлекают внимание на жестокость и брутальность кровавых событий, по-новому форматируют социокультурное поле. Учитывая информационную управляемость современных обществ и уровень развития новых типов вооружений, можно допустить, что войны нового поколения пройдут по иному сценарию — в отличие от старых. Нельзя исключить использование бактериологического, вирусологического, этнического, психологического оружия. Катастрофа, ведущая значительную часть человечества к гибели, может быть неожиданной и креативной. В любом случае историческая инерция капитализма, набранная за последние столетия не такова, чтобы остановиться из-за пусть и серьезных, но технических сбоев. С другой стороны, мало шансов, что стабилизация экономической ситуации произойдет сама собой, и кризис постепенно урегулируется, возвратив все процессы на свои места. Вскрывшиеся несоответствия между виртуальностью и реальностью, между техникой и культурой, между экономикой и антропологией, слишком серьезны, чтобы остаться вообще незамеченными. Нельзя заведомо отрицать возможности появления в ходе развертывания кризиса очагов сознательного сопротивления экономике как судьбе в глобальном масштабе, как продолжение на новом этапе той битвы, которую вел с капитализмом марксизм и в которой он потерпел поражение в конце ХХ века, оставив огромный цивилизационный вакуум. Но на сей раз речь пойдет не об альтернативной экономике (как в марксизме), но о мобилизации людей против экономического дисконта, об освобождении реальности от виртуальности, культуры от техники, истории от рынка. Это не просто возврат, это шаг в будущее, которое альтернативно тому, к которому логически ведет победивший либерализм. И в этой связи нельзя исключить, что в обозримом будущем линия фронта будет пролегать между людьми и постлюдьми, между «реалами» и «виртуалами», между «человеком человеческим» и «человеком экономическим». Линия напряжения в таком анализе помещается не в идеологической сфере, но в антропологической. Время старых идеологий прошло. Либерализм выиграл битву и с фашизмом, и с коммунизмом, и сегодня столкнулся напрямую с человеческим фактором, неидеологизированным, сырым, спонтанным. Фашизм и коммунизм не отрицали экономики, они предлагали другие, отличные от либерализма модели экономики и пытались доказать их эффективность и конкурентоспособность. Они проиграли, и если основывать все на экономических показателях и на соответствующей им политической истории, то у противников либерализма не осталось аргументов — либерализм эффективнее, и если признать, что экономика — это судьба, из этого напрямую вытекает: либерализм — это судьба. Лимит на экономические альтернативы закончился; любые соревнования в этой области и по этим правилам снова убедят нас в эффективности рыночных правил, в превосходстве новой экономики над старой, в заведомой выигрышности постиндустриальных систем над индустриальными, не говоря уже о предындустриальных (это вообще очевидно). Но этот путь снова неминуемо приведет нас к постчеловеку, к необходимости замены человека культурного на постчеловека технического, что в конечном счете, означает рано или поздно триумф роботов, мутантов, клонов и големов. Альтернатива новой виртуальной экономики, альтернатива либерализму не может лежать в сфере экономики — она должна лежать в сфере человека. Логика эффективности требует заменить его рациональным монстром, чуждого страхам, предрассудкам, опасениям, недоверию, воспринимающего виртуальность как свою естественную жизненную стихию. Требует отказа от человеческого, расчеловечивания. В пределе экономика и техника есть царство автономных машин, антропоидов. Поэтому желание иной судьбы требует выдвижения тезиса об ориентации на конец экономики. Если мы не хотим, чтобы кончился человек, должна кончиться экономика. Многим этот вывод покажется спорным, но мало-помалу его значение будет оценено по достоинству. И если события, связанные с настоящим кризисом, будут развиваться достаточно динамично, и если все же серьезный планетарный конфликт мирового масштаба разразится (в той или иной форме), эта дилемма — либо человек, либо экономика — может стать важнейшим идеологическим моментом в самом ближайшем будущем. А после первых успешных экспериментов по созданию искусственного человека, это станет само собой разумеющимся. Привыкшие за последние столетия мыслить исключительно в экономических терминах люди могут изумиться: как же возможен отказ от экономики, чем ее можно заменить? Ответ не так уж парадоксален: история знала гигантские периоды, в которых экономика играла второстепенную, подчиненную роль, а судьбой были религия, культура, философия, идеология, искусство. Из новейших тенденций ближе всего к тому, что может заменить собой экономику, можно назвать экологию. Сочетание нового и одновременно древнего понимания природы и человека вне экономической парадигмы не несет в себе ничего несбыточного: если мы откажемся видеть в экономике предопределение, это не значит, что она исчезнет. Она станет второстепенной, она закончится как абсолютная ценность, но сохранится как нечто прикладное, малозначимое, функционально зависящее от иных — не экономических структур и приоритетов. Но совершенно естественно, что никакой кризис не приведет сам по себе к концу экономики. Ее завершение зависит от глубинного волевого решения, которое должно созреть в сердце человечества, и чтобы реализовать его, потребуется высшее напряжение всех сил. Кризис, впрочем, создает для этого благоприятные условия. И даже вероятные потрясения, катастрофы и катаклизмы, напрямую с ним сопряженные, могут стать полезным антуражем, если страдания, ужас, боль и трепет вернут человечеству священное отношение к духовному началу, к религии, этике, природе, к самому человеческому существу в его высших проявлениях. Примечания 1. Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. — М.: Эксмо, 2007. 2. Впервые эту формулу произнес сразу после заключения Версальского договора один из создателей Веймарской Германии премьер-министр Вальтер Рате нау (1867—1922) Wirtschaft ist unser Schicksal. 3. Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек, М., «Издательство АСТ», 2004. 4. См. мою беседу с Фукуямой «Идеи имеют большое значение»/Профиль № 23(531) от 18.06.2007. 5. The market discounts everything — John J. Murphy, Technical Analysis of the Financial Markets, NY, New York Institute of Finance, 1999. См. также David M. Cutler, James M. Poterba, Lawrence H. Summers, What Moves Stock Prices?/NBER Working Paper #2538, March 1988. 6. Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество: Опыт социального прогнозирования. М., 1999 7. William Fielding Ogburn Social Change. New York By. Published by H. W. Huebsch,, 1922. 8. Хазин М.. Постмодерн — реальность или фантазия? http://worldcrisis.ru/crisis/170860.
Василиса: А. Елисеев: ФОРМУЛА НЕОТРАДИЦИОНАЛИЗМА Объединение идей традиции и технократии поможет миру освободиться от диктатуры финансовой олигархии ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ПРОТИВ ТОРГОВОГО СТРОЯ Часто утверждают, что общество индустриального Модерна возникло в результате «великих буржуазных революций» XVI–XVIII веков (голландской, английской и французской). Дескать, приход буржуазии к власти дал простор для развития хозяйства, что и привело к индустриализации. Однако само индустриальное общество возникло только во второй половине XIX века. Именно тогда появился крупный промышленный капитал, который мог всерьез потягаться с капиталом торговым. У пионеров индустриальной революции постоянно не хватало средств, отсюда и знаменитый «инвестиционный голод», который душил молодую европейскую промышленность. Вот почему они строили предприятия весьма скромных размеров. Так, на заводе Крупа, основанном в 1832 году, на первых порах трудилось всего-навсего восемь рабочих. Банки мало интересовались промышленностью, хотя она и сулила большие прибыли. Тем не менее, могущественные банкиры типа Ротшильда предпочитали кредитовать крупных негоциантов и судовладельцев. А в обеспечение кредита они требовали в залог землю и другую недвижимость. И только в середине XIX века стали возникать крупные промышленные предприятия, а также финансирующие их инвестиционные банки. Вот тогда-то промышленная революция и пошла полным ходом, в результате чего в конце позапрошлого века появились страны, где индустрия преобладала над сельским хозяйством (Англия, Франция, Германия, США, Бельгия). Все это вызывает некоторое недоумение. Даже если брать точкой отчета Великую Французскую революцию, то между революцией индустриальной и революцией буржуазной заметен огромный зазор в 60-70 лет. А уж если отсчитывать от времен голландской и английской революций этот зазор превращается в гигантскую пропасть. Для сравнения вспомним, что большевики начали свою индустриализацию через 12 лет после прихода к власти. Возникает такое ощущение, что творцы буржуазных революций вовсе не хотели строить общество Модерна. Они использовали Модерн как некий таран, призванный разрушить абсолютные монархии и лишить церковь монополии на духовное руководство. На месте прежнего, военно-аграрного строя предполагалось создать строй торгово-аграрный, где промышленность занимала бы периферийное положение. А вместо неограниченной монархии существовала бы монархия парламентская, контролируемая наиболее «продвинутыми» кругами аристократии. Именно эта часть аристократии, судя по всему, и стояла за всеми «буржуазными» революциями, умело используя недовольство третьего сословия в своих собственных интересах. Так, аристократы-вольнодумцы превратили масонство, бывшее изначально инициатической организацией строителей, в мощную антитрадиционную силу, сокрушавшую троны и алтари. Можно также вспомнить и о роли английского «нового дворянства» в подрыве традиционной цивилизации. Никакой «прогресс» – технический или социальный – новым элитариям был не нужен. Они хотели создать строй, пародирующий Традицию, в котором аристократия (разумеется, «реформированная») была бы полновластной элитой, свободной от любого контроля – государственного или церковного. Ее могущество должно было основываться на торговле, на постоянном обмене между разными сегментами рынка. Что же до производства, то оно рассматривалось как нечто вспомогательное, обеспечивающее выброс на рынки какого-то количества новых товаров (намного уступающих в своей ценности земле). Не исключено, что сам мировой рынок планировалось объединить политически – хотя бы в пределах Европы. Возможно, проект Наполеона, попытавшегося создать всеевропейскую империю, как раз и ставил своей целью политическое обеспечение тогдашних глобалистских устремлений. Однако против французской гегемонии в этом очень важном деле решительно выступила Англия, у которой были собственные планы. К тому же, Наполеон рискнул напасть на Российскую империю, чем и обеспечил собственный военный разгром. С тех пор и до середины прошлого века Англия прочно взяла в свои руки общее руководство «глобализирующимся миром». БАНКИРЫ НАНОСЯТ ОТВЕТНЫЙ УДАР Между тем, промышленность оказалась громадной преобразующей силой, которая серьезно изменила технико-экономическое и социально-политическое лицо Европы и всего мира.* Она оказалась способной приносить огромные прибыли, чем и воспользовались пассионарные промышленники, быстро создавшие мощнейшее подразделение внутри буржуазии. Они же создали грандиозную армию промышленного пролетариата, что вызвало необходимость в серьезном преобразовании политического строя. Рабочие, задействованные на крупных предприятиях, стали нешуточной и организованной силой, мнение которой уже невозможно было не учитывать. В результате произошла реформа избирательного права, существенно расширившая рамки прежней, «цензовой» демократии. Кроме того, использование сложной машинной техники потребовало достижения некоего уровня грамотности, а это не могло не повлечь и дальнейший рост политического самосознания. У рабочей армии появился свой генералитет – в лице революционно настроенной интеллигенции. Последняя воспринимала Модерн всерьез и потребовала доведения революции до своего логического конца – до обеспечения политического и социального равенства. Иными словами, промышленная революция, в течение нескольких десятилетий, превратила Модерн из фикции в реальность, чем сорвала планы сил, выступающих за Псевдо-Традицию. Во многих странах утвердилась республиканская форма правления, наиболее полно отвечавшая потребностям «широкой демократии» (впрочем, она победила и в странах парламентской монархии). Общество стало индустриальным и технократическим, в массовом сознании утвердился рационализм, возник культ науки. Наконец, возникло мощное социалистическое движение, обеспечившее проведение ряда важных социальных реформ. Все это сорвало планы продвинутых элитариев-аристократов, заставило их осваивать разнообразные технологии Модерна. Нужно было приложить огромные усилия для того, чтобы подчинить себе новый, индустриальный мир – и не дать ему развиваться самостоятельно. Для этого был использован банковский капитал, через который влиятельные группы мировых торговцев пытались контролировать капитал промышленный.** В результате возник финансовый капитал, соединивший банкиров и промышленников. Старые торгово-финансовые кланы (например, те же Ротшильды) получили мощные экономические рычаги влияния на промышленность. Более того, они сделали попытку приспособить для этого влияния социализм, натравив промышленный пролетариат на промышленную буржуазию. Для этого было выбрано мощнейшее орудие – забастовка. Последняя была совершенно неопасна для банковского капитала. Напротив, она даже помогала устанавливать контроль над промышленниками – ведь предприятие, понесшее убытки в результате забастовок, было вынуждено обращаться в банк для кредита. И, вообще, социализм, грозящий экспроприировать собственность, представлял опасность именно для промышленников. Банкиры имели дело с ликвидным и крайне подвижным капиталом, который во время потрясений было очень легко перевести из одной страны в другую. В случае же с промышленными предприятиями все было намного сложнее. В европейских странах неоднократно поднималось движение национальной солидарности, выступающее за классовый мир между предпринимателями и рабочими на базе национализма. Но весь позитив этих проектов был перечеркнут национальной и внешней политикой Адольфа Гитлера, основанной на шовинизме и авантюризме. В геополитическом плане Гитлер оказался фигурой, крайне удобной для манипулирования со стороны различных центров международного финансового капитала. Именно они сделали все для того, что стравить Германию со сталинской Россией. Что ж, у плутократии были все основания опасаться Сталина, который взял курс на форсированную индустриализацию в условиях частичной автаркии. Он отказался привлекать в страну иностранный капитал и брать кредиты (на чем настаивал Троцкий), ограничившись закупкой оборудования и оплатой труда зарубежных специалистов. Понятно, что это никак не устраивало транснациональный капитал, который стал тушить все очаги экономической независимости в мире. Этот процесс затянулся на многие десятилетия, но все-таки окончился победой Транснационала. В конце 80-х – начале 90-х годов «Большая Россия» (СССР) была расчленена и подверглась деиндустриализации. ПОСТИНДУСТРИАЛИЗМ В ДЕЙСТВИИ Хотя, деиндустриализация началась и на Западе, причем даже несколько раньше – в 70-е годы. «Деиндустриализация происходит тотально, – утверждает Ю. Громыко. – Уничтожаются и схлопываются целые мультисистемы высокотехнологической мыследеятельности, например, в США разваливается хвала и гордость американской промышленности General Motors. Этот процесс деиндустриализации связан с тем, что деньги не вкладываются в воспроизводство инженерно-технической и социальной инфраструктуры. Основным механизмом получения прибыли является спекуляция ценными бумагами в hedge funds. Третичная денежная семиотика (ценные бумаги и дериваты) оказывается полностью оторвавшейся самодостаточной счётностью от процессов социального и инженерно-технического воспроизводства. Денежные заместители не являются показателями стоимости». Транснациональные корпорации (ТНК) стали вывозить промышленные производства из Европы и США в страны «третьего мира», где рабочая сила дешевле, а налоги – меньше. В результате значительно сократился хваленый «средний класс». Кроме того, в экономике развитых капиталистических стран существенно расширилась сфера услуг – в США на нее приходится около 80% ВВП. Одновременно происходит постоянная минимизация НТР. Развитие науки и техники сдерживается крупными корпорациями, которые пытаются направить его в нужном для себя русле. Ярослав Бутаков пишет: «Искусственное ограничение творческой научной деятельности человека становится инструментом экономического подавления конкурентов в лице других стран и компаний. Кроме того, поскольку важнейшим критерием хозяйственной деятельности при капитализме является прибыль, ТНК не спешат вкладываться в новые технологии. Крупный капитал по природе своей вообще стремится к тотальному контролю над распространением новых технологий, видя в их свободном появлении и росте естественную угрозу своему господству. Каждое новое изобретение объявляется монополией той или иной корпорации, которая не спешит его внедрять, ее обычно не устраивает уровень окупаемости. По той же причине российская наука, одна из самых передовых и перспективных в мире, подверглась массированной атаке с начала 1990-х годов. Российские НИИ, лишенные финансирования, ставились под иностранный надзор, а русские ученые вынуждены были продавать свои разработки или эмигрировать за границу, где за них платили главным образом для того, чтобы новые идеи не стали достоянием России. Капиталистическая система в XXI веке допускает только дозированный прогресс. Именно этим можно объяснить упадок отраслей, связанных с развитием перспективных энергетических технологий, и гипертрофированное развитие “индустрии потребления” (…) Причем интенсивно развивавшиеся информационные технологии тоже стали работать в основном на удовлетворение первичных потребительских инстинктов». Корпорации отлично понимают, что неограниченное развитие науки и техники приведет к такому росту промышленного производства, которое сделает их ненужными. (Здесь не имеются в виду этические ограничители, которые как раз необходимы.) Обществу больше не понадобятся могущественные посредники, контролирующие ограниченные ресурсы. Возникнет изобилие самой разнообразной продукции. Торговля, переводящая деньги в товар и наоборот, потеряет свое значение, уступив место производству. Товарно-денежные отношения окажутся вытесненными на периферию экономики, а их место займет прямой продуктообмен. Господствовать станет натуральное (естественное) хозяйство – как это и было в традиционном обществе. Только это будет происходить на гораздо более высоком технико-экономическом уровне.*** Как видим, технократия прямо ведет к возрождению традиционной цивилизации. Этого никак не могут понять малочисленные традиционалисты, для которых характерно пренебрежительное и даже враждебное отношение к технике и промышленности (они якобы подрывают традиционные ценности). Между тем, они могут и должны стать мощными инструментами для противодействия «торговому строю». Естественно, одной только науки и техники будет недостаточно. Нужна еще и соответствующая – неотрадиционалистская – политика. Традиция должна соединиться с модернизацией – и это станет смертельным ударом по плутократической диктатуре крупных корпораций. Силы Модерна проиграли сражение торговому строю, ибо они отрицали духовно-политические ценности традиционной цивилизации. Теперь в бой должны вступить силы Традиции. -------------------- * Наиболее серьезно промышленная революция была воспринята в северных штатах Америки. Там возникла национально-христианская промышленная республика, решительно выступившая против псевдо-традиционалистских южных штатов, чья экономика основывалась на экспорте хлопка в Англию. Показательно, что вначале национал-республиканские лидеры Соединенных Штатов отлично понимали необходимость свободы от банковского капитала. Так, А. Линкольн, убитый британским агентом и человеком Ротшильдов Д. Бутом, заявлял: «Правительство должно само создавать, выпускать и создавать циркуляцию всей валюты и кредитов ради удовлетворения собственных затратных потребностей и покупательной способности потребителей. Только приняв эти принципы, налогоплательщики соблюдут свои выгоды». ** Порой банкиры искали одну, яркую фигуру в среде промышленников, которую и делали монополистом. В этом плане очень показателен пример Рокфеллера, который стал нефтяным магнатом при прямой поддержке железнодорожных компаний, которые контролировались банками. Он предложил компаниям хитроумный план повышения тарифов, оказавшегося разорительным для его конкурента. Самому Рокфеллеру были предоставлены солидные льготы, и он сумел сколотить свою монополию. *** Запад выбрал дегенерирующую модель постиндустриального развития, в рамках которой предпочтение отдается развитию сектора услуг. Между тем, настоящий постиндустриализм должен носить характер информационной революции, ставящей на первый план производство знаний.
Василиса: Александр Елисеев Античный лик глобализма Россия никак не «дотягивает» до стандартов западного капитализма. И в дальнейшем никакой успешной капитализации здесь не будет. Может быть возврат к феодализму, может быть хаос, может быть национальная смерть, но капитализму на Руси не бывать. На Западе это отлично понимаю. Поэтому нас так и ненавидят, мечтая о том, чтобы Россия исчезла с карты мира. Россия находится вне истории, понимаемой как разрыв бытия и циклическая смена «формаций» От этносов – к регионам В последнее время на Западе происходит не всегда заметное, но неуклонное усиление регионализма. Более известен регионализм этнокультурный – шотландский, каталонский, бретонский и т. д. Именно его считают одним из ярчайших проявлений кризиса национальной государственности. Считается, что этнокультурный регионализм чреват сепаратизмом и распадом современной системы национальных государств Европы. Между тем, этнорегионализм это еще только «цветочки», произросшие в эпоху глобализма, политкорректности и мультикультуральности. «Ягодки» же пойдут тогда, когда полный разбег возьмет «чистый», внеэтнический регионализм. «Процесс регионализации происходит практически во всех государствах ЕС, - сообщает О. Четверикова. - В настоящее время в половине из них региональные власти обладают законодательными полномочиями различной степени и работают как партнеры Европейского союза» («Стратегия «балканизации» Европы» // Россия XXI, 5, 2007). Так, во Франции руководство Эльзаса имеет право обращаться в Брюссель, минуя центральное правительство в Париже. Причем этого права стали немедленно добиваться и другие регионы. А в Германии земли имеют, в ряде случаев, право представлять свои интересы в ЕС непосредственно. Однако, наиболее ярким проявлением современной децентрализации нужно считать т. н. «трансграничную интеграцию». Она предполагает объединение приграничных районов разных стран. В наши дни активно действует Ассоциация европейских приграничных регионов (АЕПР), которая объединяет 160 приграничных областей. Трансрегионализацией предлагается охватить 40% территории ЕС (32% его населения). В Хартии АЕПР прямо утверждается, что концепцию национальной границы нужно пересмотреть, сведя ее значение к «простой административной единице». При этом сами границы названы «рубцами истории». Вот один из примеров трансграничной интеграции регион Боденского озера, объединяющий «приграничные районы западногерманских федеральных земель Баден-Вюртемберга и Баварии, австрийской — Форарльберга и северо-восточных границ Швейцарии… Еще в 1987 году здесь был создан Совет Боденского озера, позднее были учреждены Международная конференция этого региона, Торгово-промышленная палата, десятки других институтов, призванных решать общие проблемы… Исключительно благодаря совместным действиям трех сторон по очистке Рейна, пронизывающего здесь озеро, удалось сделать этот интернациональный водоем идеально чистым. Правда, союзники слегка перестарались — в озере стала исчезать рыба... Жители Боденского приозерья зачастую считают себя в первую очередь «боденцами», а потом уже немцами, австрийцами и швейцарцами». (А. Кобяков. «Новая анатомия Европы, или Ренессанс регионализма» // «Республика Татарстан».) Здесь мы уже получаем гигантскую сеть полигонов, в которых полным ходом идет этническое смешение и создание новых, сугубо территориальных сообществ, призванных заменить народы. На ум сразу же приходит аналогия с феодальной раздробленностью. Однако, феодализм характеризуется господством натурального хозяйства, тогда как нам предлагается некий новый формат капитализма. Поэтому, в данном случае вернее всего говорить о возрождении античного, точнее даже эллинского полиса – города-государства. История повторяется В гуманитарной среде, да и в общественном сознании, господствует представление об истории, как о линейном процессе. Этап здесь сменяется этапом, а из старого возникает новое. Какая-то преемственность, конечно, признается, но не более того. Между тем, история есть очень сложная и многоуровневая реальность, в которой рождение нового обусловлено возрождением старого. Иными словами, ничего принципиально нового в истории не происходит, а имеет место быть поочередная реализация двух враждебных друг другу «архетипов». Один из них можно назвать «феодализмом», другой – «капитализмом». Феодализм основан на приоритете политики и натуральном хозяйстве. Напротив, капитализм утверждает доминирование экономики и рыночную анархию. Феодализм привычно связывается со средневековьем, но последнее является его поздней формой. Точнее сказать, ею следует считать европейское средневековье, возникшее на обломках античности. Между тем, сама античность «проросла» из некоего древнего европейского феодализма. При этом она была одной из форм выражения капиталистического архетипа. Концепцию древнего феодализма и древнего феодализма блестяще разрабатывает В. Платоненко в своем исследовании «Зарисовка классовых формаций». «Изначальная» Греция рисуется им как общество иерархическое, основанное на эксплуатации крестьян аристократами: «Бой распадался на множество единоборств, приемы боя, как и в раннем средневековье, хоть и были примитивны, да требовали отработки и поддержания формы. Так что гомеровский Одиссей (формально живший в микенскую эпоху, но фактически списанный с басилея гомеровского периода)… большую часть своего времени он должен был проводить не в пахоте и косьбе, а в военных упражнениях. Кроме того, его вооружение, не говоря уже о коне или тем более колеснице, стоило по тем временам целое состояние, значит он должен был быть человеком богатым. А источник любого богатства, как известно, труд, а коль скоро ему и так-то на труд времени не оставалось, значит, он должен был использовать плоды чужого труда». В дальнейшем происходит социальное расслоение, вызванное экспансией (в основном морской, пиратской). Обостряются противоречия между буржуазией и аристократией, которые выливаются в своеобразную древнюю революцию. «Что представляли из себя перемены, произошедшие в результате древних революций, хорошо видно на примере Афин, ставших, по сути дела, эллинской Англией, — пишет В. Платоненко. - В целом перемены вполне соответствовали переходу от феодализма к капитализму. С одной стороны, была ослаблена власть знати, а с другой, защищена от посягательств частная собственность (закон Драконта установил смертную казнь даже за кражу грозди винограда…). Взамен старого сословного деления устанавливалось деление по имуществу. Проводилась кодификация обычного права (то есть фактически переход от обычая к закону), искусственно разрушались старые связи, на место которых приходило территориальное деление (замена родового деления территориальным). Вместе с тем кое-какие выгоды от перемен получили и свободные крестьяне – были аннулированы долги и ликвидировано долговое рабство. В основном все эти и им подобные реформы способствовали дальнейшему развитию древнего капитализма… Развитие капиталистических отношений постепенно приводило к расслоению свободных крестьян и разорению большей их части… В результате разорения крестьян во многих полисах образовался довольно большой слой пролетариата, который вполне можно было бы использовать в качестве наемной рабочей силы. Однако античные купцы и хозяева мастерских предпочитали использовать труд рабов… Если эксплуатируемый пролетариат древней Греции состоял большей частью из рабов, то класс капиталистов мало отличался от современного. Помимо купцов к нему относились хозяева крупных эргастериев (мастерских), в которых работало от нескольких десятков до более сотни рабов в каждом… В таких эргастериях имело место разделение труда и довольно узкая специализация (были мастерские изготовлявшие только мечи, только щиты, только светильники и т.д.). Появились и сельские капиталисты. Например, знаменитый Перикл, бывший первым стратегом (главкомом) Афин…продавал всю продукцию своего поместья подчистую, все же необходимое для своего потребления он покупал на рынке». ( «Зарисовки классовых формаций» ) Как представляется, автор несколько недооценивает роль наемного труда в Древней Греции. Кстати, ни кто иной, как К. Маркс, в своем знаменитом «Капитале», утверждал: «… Экономической основой античного общества в наиболее цветущую пору его существования было мелкое крестьянское хозяйство и ремесленное производство свободных». Приводя эту цитату, И. Рассоха («Финикийская философия и Библия») указывает и на труды советских историков, которые приводили факты, идущие вразрез в нашими представлениями о рабовладении. Так, в античных сообществах имело место быть государственное ограничение рабского труда – в интересах безработных граждан. В Афинах в V веке число рабов, занятых в крупных общественных постройках, было сокращено до четверти общего числа работников . Впрочем, само наличие рабовладения, как основы экономического могущества, вовсе не отрицает наличия капитализма. Так, в южных штатах Америки (до гражданской войны) был именно капитализм. (Причем, что особенно важно для обсуждаемой здесь темы, эти штаты были оплотом регионализма.) Полисное устройство привело к тому, что Древняя Эллада стала центром «торгового строя». Особенно здесь выделяются Афины, которые, как выяснилось, по своему уровню развития не уступали торговым республикам средневековой Италии. Есть подсчеты, согласно которым, торговые обороты Афин вдвое превышали торговые обороты Генуи [ii]. Полис, как небольшое и суверенное пространство полностью отвечал запросам торгово-финансовой верхушки. На обширных пространствах неизменно возникает централизованное и сильное государство, которое может существенно умерить аппетиты плутократии. Особенно, если во главе этого государства стоит самодержавный монарх, возвышающийся над всеми группировками. Но в образованиях микроскопических нужды в таком государстве нет. Вот почему плутократы могут там совершенно не стеснятся. Возвращение полиса Понятно, что нынешние ТНК заинтересованы в разрушении современных национальных государств и образовании на их месте множества мелких образований полисного типа. (Отсюда и трансграничная интеграция, описанная выше). К слову, уже сегодня мировая олигархия предпочитает иметь дело с малыми государствами. На это обстоятельство указывают М. Калашников и С. Кугушев, исходя из наблюдений А. Кустарева: «Кустарев отмечает: деятельность ТНК разрушает большие страны и цементирует маленькие, «лоскутные» государства. В идеале мир для ТНК должен состоять из массы мелких стран, чьи размеры приближаются к точке, к величине древнегреческих городов-государств (полисов). Просто загляденье для ТНК-бизнеса! Пример? Поглядите на несколько крохотных европейских княжеств (Андорра, Лихтенштейн, Монако), в Персидском заливе — на маленькие Кувейт, Бахрейн и Объединенные арабские эмираты. Деятельность этих государств сводится прежде всего к созданию удобных условий для деятельности подразделений ТНК и мирового финансового капитала. Корпорациям-гигантам выгодны мелкие государства. Пускай, дескать, они конкурируют друг с другом за предоставление резидентных, налоговых, финансовых, инфраструктурных услуг для ТНК. Сами посудите: одно дело — открывать свое предприятие в Британии и платить этому государству большие налоги, потому что в нем живут пятьдесят миллионов человек, имеются армия, флот и большой бюрократический аппарат (их нужно содержать!), «отстегивая» приличные деньги еще и на социальную помощь миллионам бедных и эмигрантов. И совсем другое дело — платить мизерные налоги крохотной, допустим, Кембриджии, где живет всего-то несколько сотен тысяч душ, и нет никакой армии, и балласта в виде толп неконкурентоспособного населения. А то и вовсе платить налогов не нужно: власти государства-крошки будут рады заполучить себе выгодного инвестора, дающего местным жителям заработки, а правителям — щедрое вознаграждение». Есть все основания предполагать, что регионализм будет утверждаться под лозунгами возрождения античности. Не исключено, его назовут «Вторым Ренессансом». (Любопытно, что в России главным идеологом регионализма, названного «глокализацией», является В. Штепа, одновременно разрабатывающий концепцию «новой античности») Саму борьбу против национальных государств объявят освободительной, однако, она завершится ликвидацией всех современных западных свобод. Дело в том, что пресловутая полисная демократия имела не так много общего с тем, что понимают под демократией сегодня. На это обратил внимание Р. Вахитов в блестящей работе «Неизвестная Древняя Греция» : «Античные источники изобилуют восхвалением свобод, которыми демос, то есть сообщество граждан, обладает при демократии. Но интересно узнать: что тогда понималось под свободой. Специалисты по античной культуре отвечают на этот вопрос однозначно: свобода участвовать в политической жизни — заседаниях народного собраниях, в его органах, а также выдвигаться на выборные общественные должности. И это, пожалуй, все... Гражданин полиса жил жизнью, полностью регламентированной его законами...Свобода участвовать в политической деятельности была и обязанностью, отступление от которой строго каралось. Афинский гражданин, не желающий примыкать к какой-либо из партий, лишался прав гражданства... Государство регламентировало отращивать мужчине усы или нет, сколько женщине брать в путешествие шляпок, сколько плакальщиц должно идти за похоронной процессией… Свобода слова тоже имела четкие ограничения. Гражданин не мог говорить, что ему вздумается. Любое высказывание, которое демос посчитал бы непочтительностью по отношению к отеческим богам, каралось смертью. Афинские демократы с пониманием бы отнеслись к решению исламских фундаменталистов убить Салмана Рушди за литературное произведение, оскорбляющее религиозные чувства. Ведь они приговорили же к смерти Протагора, который вовсе не оскорблял богов, а просто усомнился в их существовании. Или Сократа, который также не оскорблял и не отвергал религию, просто недостаточно много говорил о местных богах, предпочитая философские рассуждения об универсальном добре». А ведь полисы жили в условиях «античного капитализма». У нас любят поругать деспотический коммунизм древности (инки и т. д.), но почему-то забывают про деспотизм древнего капитализма. Между тем, этот деспотизм грозит возродиться. Р. Вахитов прав — античная демократия сильно отличается от современной, но последней еще предстоит воспроизвести античный цикл. Вся история Нового Времени – это только подготовка к подлинной капитализации, которая заключалась в ломке и переформатированию феодализма. Победившему глобализму не будут нужны свободы — в условиях всеобщей интернетизации они становятся непозволительной роскошью. Интернет (особенно блогосфера) позволяет освободиться от тоталитаризма «свободных» СМИ, полностью зависимых от олигархии. Поэтому жизнь (в том числе, и политическая) в новых полисах будет всячески регламентироваться. Притом, что все граждане станут занимать выборные должности по очереди, в соответствии с афинским прототипом. Как нам представляется, полисы станут обслуживать высший слой — руководство транснациональных корпораций (ТНК). (Реальная власть будет принадлежать какому-нибудь «Всемирному совету глобальных корпораций» — как у Э. Тоффлера.) Маленькая антиутопия На самом верху будет располагаться каста транснационалов — сверхграждан, стоящих выше всех политических и административных образований. Это те самые «новые кочевники», о которых так проникновенно написал Ж. Аттали. Они будут исповедовать эзотерическую «религию» Небытия, предназначенную для самых избранных. Безусловно, важной составляющей этой религии сделают культ Сверхчеловека, который преодолел свою прежнюю природу и вышел в совершенно иное измерение. Создание такого человека станет (а, скорее всего, уже является) высшей целью мировой элиты. Накопление капиталов рассматривается ею как прорыв в иные миры, где находится «истинное» могущества. От этого могущества она ожидает очень многого, но особенно ее прельщает бессмертие [iii]. Ниже поставят касту граждан полисов. В нее войдут политики, интеллектуалы, художники, поэты. Они будут создавать некий социокультурный фон, удобный для ТНК. Кроме того, гражданам поручат всячески «прессовать» неграждан — новых «метеков» — рабочих-мигрантов, которые вообще не имеют никакого гражданства и которые постоянно кочуют по полисам, удовлетворяя спрос на рабочую силу. Следует ожидать еще и появления нового слоя роботов, которых попытаются сделать максимально «разумными» и похожими на человека. Это будет еще одной попыткой преодолеть человеческое, создав некую совершенную расу мыслящих механизмов, превосходящих человека, но только – в физическом плане. Вначале роботам придется прозябать на самом низу, но потом их попытаются представить полностью разумными и даже стоящими на более высокой ступеньке, чем люди. Впрочем, одновременно эксперименты по интеллектуализации станут проводить и с животными. Вопрос с религией решится примерно так. Граждане новых полисов будут исповедовать неоязычество, основанное на культе «богов» — покровителей определенной местности (полиса). Как и в эпоху античности, каждая местность выберет своего бога, которому будут воздаваться особые почести. Впрочем, здесь нельзя будет говорить о возрождении древнего европейского язычества, которое давно уже угасло как полноценная традиция, и свелось к совокупности мутных «психических остатков». Скорее всего, богов станут представлять этакими эргрегорами, собранием психической и духовной энергии гражданского коллектива. Но для традиционности – эргрегоров станут именовать по имени одного из древних божеств. Массам метеков (чужестранцев) навяжут исповедование тотального экуменизма, представляющего собой смесь всех и всяческих религий. Отсюда, с самого низа и выйдет лже-мессия, выдающий себя за Христа и апеллирующий при этом к «авраамическим» религиям. Он-то и поднимет «духовное восстание» против верхушки ТНК, что окончится созданием всемирной псевдомонархии, которая просуществует очень незначительное время. Опять-таки в данном случае произойдет повторение античного цикла. Некогда полисные образования были поглощены могущественной Римской империей, проделавшей путь от республики к монархии. Царство антихриста как раз и станет Великой Пародией на Рим. История как смерть и как бытие Многим такая картина будущего покажется фантастической. И они будут, во многом, правы. Собственно, а как же обойтись без фантастики в прогнозе, который возникает на стыке футурологии и конспирологи? В то же самое время, вряд ли можно отрицать тот факт, что указанные выше «реалии» будущего, так или иначе, существуют уже и в наше время. Разве не происходит глокализация, не возрождается язычество (в виде «Нью-Эйдж» и т. д.), не разворачивается кибернетизация вместе с анимализацией (тут стоит вспомнить хотя бы нашумевшего «Аватара»)? Нужно быть готовым, что завтра (или послезавтра) возникнет совсем иное человечество, радикально отвергающее все базовые ценности человеческого. Возникает вопрос – а какое будущее уготовано России в «новом-прекрасном» мире? Выше, в самом начале, нами уже было оговорено, что мы рассматриваем циклизм капитализма-феодализма в контексте европейской истории. Именно европейское (шире – западное) сознание воспринимает общественное бытие как смерть. Один строй уничтожает другой, утверждаясь на его костях. Потом умерший строй воскресает с тем, чтобы убить своего убийцу. И это вполне вписывается в символизм Запада, который есть «закат». Именно здесь заходит Солнце, и здесь же древние располагали страну мертвых. Смерть довлеет над Западом, вот почему он последовательно уничтожает себя же. В конце концов, циклизм капитализма и феодализма исчерпает себя. Это произойдет тогда, когда весь мир, или большая его часть, окончательно подчинится Западу. До этого Запад спасал себя тем, что втягивал в свою орбиту все новые и новые миры, растворяя их в своих ядовитых соках. Но рано или поздно самоубийственный циклизм исчерпает свой лимит, и тогда настанет Конец – и самой истории, и всему миру. Западный феодализм убьет западный капитализм, сделав владыкой мира «сына погибели». В этом, собственно, и проявится линейность истории. Россия, по любому, встретит Конец Мира не так, как все. Дело в том, что она, по своей сути, находится вне исторического циклизма. Капитализм всегда был чужд русской цивилизации, прочно укорененной в феодализме. Романо-германские племена утвердились на осколках античности, впитав в себя весь ее буржуазный декаданс. (Рим также не был чужд торгашескому капитализму.) Славяне же встретились лицом к лицу с феодальной Византией, что только укрепило их здоровую феодальную основу. На протяжении многих столетий Русь-Россия переживала феодализм в его различных формах. (При этом она легко и безболезненно отметала капиталистический соблазн – как это было, например, в случае с Новгородом.) И первая буржуазная революция у нас произошла только в XX веке. Тогда у капитализаторов ничего не вышло, а в стране утвердилось нечто вроде феодализма, подкрашенного в цвета Модерна. В 1991 году грянула вторая буржуазная революция, вроде бы гораздо более успешная. Однако, сегодня Россия никак не «дотягивает» до «вожделенных» стандартов западного капитализма. И в дальнейшем никакой успешной капитализации здесь не будет. Может быть возврат к феодализму, может быть хаос, может быть даже национальная смерть, но капитализму на Руси не бывать. На Западе и среди вестернизированных элит не-Запада это отлично понимаю. Поэтому нас так и ненавидят, мечтая о том, чтобы Россия исчезла с политической карты мира. Россия находится вне истории, понимаемой как разрыв бытия и циклическая смена «формаций». Для России история есть непрерывное бытие – и себя самой, и своего феодального строя. Разрыв – действительный разрыв бытийной ткани – будет означать смерть России. Тем больше оснований для того, чтобы отгородиться от этого мира, который все больше и больше связывает свою судьбу со смерть-историей, которая катится к тотальному Концу. Бытие-история требует от русских осознать себя отдельным миром. Пришла пора отгородиться от глобального Запада частоколом изоляционизма и автаркии. Если мы это сделаем, то тем самым резко замедлим само продвижение к Концу. Да и сам конец Россия может встретить как страна, свободная от власти антихриста, как истинный Рим, свидетельствующий против Рима ложного. (Преп. Лаврентий Черниговский утверждал: «При антихристе будет Россия самое мощное царство в мире… Русского Православного Царя будет бояться сам антихрист».) Переделывать мир бессмысленно, он поражен страшной и неизлечимой болезнью. Но можно создать мир, свободный от внешнего гниения. 4) В связи с этим было бы не лишним привести две цитаты из творчества упомянутого выше В. Штепы. «Подлинной религией» в ницшеанском смысле является парадоксальный синтез трансцендентного аполлонизма и жизнелюбивого дионисийства. Это восстание новой античности против ветхого христианства. В современном мире это «вечное возвращение» все заметнее — хотя для кого-то это, конечно, «апокалипсис». («Консерваторы пустоты» http://www.apn.ru/publications/article1825.htm) ««Даже клонирование оказывается «вчерашним днем» на фоне свободного перемещения личности между реальным и виртуальным мирами. Американские лаборатории ныне близятся к созданию компьютерных моделей, внешне нисколько не отличающихся от человеческого существа. Если добавить к этому расшифровку – и последующую «оцифровку» человеческого генома, то речь вполне можно вести о скором появлении некоей принципиально новой формы жизни. Это буквальное воплощение мечты Ницше о «сверхчеловеке». Антиутопическая сторона этого процесса отражена в знаменитой серии фильмов о «терминаторе» — но даже в этом сюжете человекообразный робот играет не только негативную роль. Это стирание грани между реальностью и виртуальностью затрагивает и сами критерии реальности как чего-то ощутимого. Для бурно развивающихся компьютерных технологий уже не представляет проблемы «оцифровка» любого звука и изображения, а в перспективе – вкуса, обоняния и осязания. А лазерные технологии уже вплотную подошли к созданию голограмм, практически не отличимых от «оригиналов» и не зависящих даже от вибрации Земли… Биотехнологическое создание новых видов жизни затронет и человеческий архетип. Постмодернистский художник Олег Кулик, уже известный своими экспериментами в этой сфере, предлагает оригинальную, «трансцендирующую» стратегию: Я против «простого» клонирования, я за евгенику. Что толку клонироваться? Человеку пора дать возможность стать кем-то другим. Птицей, животным или еще кем-то. Скажем, до сорока лет человек живет человеком, а потом отращивает крылья и становится новым видом». («Ruтопия») Вот информация, касающаяся новейших исследований в области египетских древностей: «Египетские археологи опровергли одну из популярных исторических теорий. Последние данные раскопок указывают на то, что знаменитые пирамиды были построены не рабами, а вольнонаемными рабочими. В Гизе обнаружены новые захоронения эпохи фараонов 4-й династии, XXVII-XXVI веков до нашей эры. Это открытие позволило значительно расширить представления о ходе «великой стройки», передает НТВ. Оказывается, сегодня ее можно было бы назвать полномасштабным нацпроектом, в осуществлении которого принимали участие все граждане. Богатые семьи ежедневно жертвовали для питания строителей по 11 телят и 23 ягненка, и благодаря этому освобождались от уплаты налогов. Рабочие, число которых оценивается в 10 тысяч, трудились вахтовым методом, сменяясь каждые три месяца. Они получали зарплату и были уважаемыми людьми — настолько, что даже удостоились чести быть похороненными в непосредственной близости от пирамид». http://www.ntv.ru/novosti/183738/ Безусловно, социально-экономическая роль рабовладения чрезвычайно преувеличена — в эпоху Модерна. Собственно, ведь и сам Модерн народился под «освобожденческими» лозунгами борьбы с «тиранией» и «рабством», под которыми понимали монархию, церковность, иерархию и др. Отсюда и взгляд на древнейшую историю как царство мрака и угнетения. Это оправдание линейно-прогрессисткой концепции, согласно которой человечество последовательно шло от первобытного «убожества» к нынешнему суперблеску. Кстати, такие открытия — еще одно свидетельство в пользу того, что эпоха Модерна, с его «освобожденчеством», уходит. [ii] Тут надо иметь в виду, что и новоевропейский капитализм возник, прежде всего, в этих самых городах-государствах. Ф. Бродель писал: «Уже в XIV в. как раз Флоренция максимально развила промышленность и неоспоримым образом вступила в так называемую мануфактурную стадию (а также испытала первую в мировой истории попытку собственно «пролетарской» революции — восстание чомпи), именно здесь были изобретены чек и холдинг, а также двойная бухгалтерия (важнейший признак развитого капитализма, по М. Веберу)» («Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVІІІ вв.») Комментируя этот отрывок исследователь И. Рассоха патетически восклицает: «…Именно в Северной Италии, особенно во Флоренции, был зажжен светлый пламень Возрождения, заложившего основы современной европейской культуры». («Финикийская философия и Библия») [iii] В этом плане очень интересны откровения С. А. Белковского : «Многие жрецы религии Мамоны, которые образуют российский управляющий (не правящий, нет, а именно управляющий) класс, искренне убеждены, что деньги могут принести и физическое бессмертие… Я помню свой разговор с одним крупным российским магнатом, состоявшийся еще осенью 1999-го, когда Ельцин только готовился уступить престол преемнику своему. - Пойми, — сказал мой собеседник, — деньги — это не просто море удовольствия. Это реальная перемена судьбы. За большие деньги мы создадим индивидуальные лекарства, которые позволят нам, держателям главных денег, прожить в полтора раза больше — скажем, не 80 лет, а 120. А потом придумаем еще новые биотехнологии, и дотянем до 150 лет. А там… И так далее… И то, что он пророчил тогда, восемь с половиной лет назад, сегодня уже воплощается на практике. Пресловутые нанотехнологии — это и есть тот самый поиск индивидуальных, очень дорогих рецептов физического бессмертия. Не случайно в эти загадочные технологии щедро вкладываются многие миллиарды нефтяных бешеных доходов». Эти откровения касаются российских суперэлитариаев, но, думается, что упования на бессмертие характерны не только для наших олигархов. Последние статьи этой метки: • Античный лик глобализма • Утопия и Апокалипсис • Природа апокалиптических настроений Последние публикации этого автора: Античный лик глобализма • Магия Капитала. Часть II • Славянофил в Кремле • Четыре проекта глобализации • Сокрушить Преграду • Революция не понадобится • Магия Капитала. Часть I • Прикреплённый файл: antik.jpg, 13 Kb Обсудить материал в сообществе Правая2.0→ Оставить свой отзыв о прочитанном → Предыдущие отзывы посетителей сайта: 25 января 22:28, Виктор: "Жители Боденского приозерья зачастую считают себя в первую очередь «боденцами», а потом уже немцами, австрийцами и швейцарцами». "Здесь мы уже получаем гигантскую сеть полигонов, в которых полным ходом идет этническое смешение и создание новых, сугубо территориальных сообществ, призванных ЗАМЕНИТЬ НАРОДЫ. На ум сразу же приходит аналогия с феодальной раздробленностью." А мне вот на ум сразу пришел пример СССР-РФ, когда на гигантском полигоне стали формировать новую общность "совеЦкий народ", переименованный впоследствии в "дорогих рАссиян". Русские люди стали считать себя в первую очередь "простыми совеЦкими людьми", а потом уже русскими. Что интересно почему-то с ВСЕМИ другими народами это номер не прошел! В чем же тут дело, не могли бы помочь разобраться в этом? "Однако, феодализм характеризуется господством натурального хозяйства, тогда как нам предлагается некий новый формат капитализма. " Новый формат капитализма ранее, в ХХ веке назывался социализм, теперь термин не столь часто употребляется, но суть осталась. ЗАМЕНИТЬ НАРОДЫ на нечто новое, НО ОБЯЗАТЕЛЬНО НА ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ОСНОВЕ. Вот это цель строителей того самого нового мiрового порядка. Вариантов её достижения много, и разные варианты конкурируют между собой. На наших глазах произошли розово-оранжевые революции, и мы воочию убедились, ЧЕГО стоят заклинания о "революциях как объёктивных исторических необходимостях" и т.п. На самом деле так называемая "революция" всего лишь спецоперация, делающаяся на деньги заказчика и вполне окупающаяся в случае успеха, т.е. суть коммерческое предприятие. В этом главный Исторический урок ХХ-начала ХХI века для России.
Василиса: Имам аль-Газали о природе денег . В 4-м томе своего фундаментального труда «Ихйа улум ад-Дин» («Воскрешение наук о вере»), который к сожалению не переведен пока на русский, пишет о биметаллической системе следующее: «Создание дирахамов (серебряная монета) и динаров (золотая монета) является одним из благословений Аллаха. Вся экономическая активность основана на сделках с использованием этих двух видов денег. Это просто два металла, не имеющие внутренней доходности или пользы, но все люди нуждаются в них, потому что каждый нуждается в большом количестве товаров для еды, облачения и т.п. и часто он не имеет того, что нужно, а имеет то, что ему не нужно. Например некто имеет шафран, а ему нужен верблюд, а владеющий верблюдом не нуждается в верблюде, но хочет шафран. Тогда обмен становится неизбежным. Но необходима и мера, которой будет определяться цена, потому что владелец верблюда не отдаст животное за небольшое количество шафрана – обмениваемые товары не одинаковы и сами не обладают той мерой, которая позволит определить какое количество одного товара является справедливой ценой за другой товар. Также обстоит и в других случаях…никто не знает, сколько шафрана нужно дать за верблюда и прямой обмен затруднен. Поэтому все эти товары нуждаются в посреднике для установления их точной стоимости…. Аллах Всемогущий сотворил дирхамы и динары для хождения по рукам в качестве судей и посредников между товарами ток, чтобы все имущество измерялось ими …Их существование в качестве мерила для всех товаров основано на том, что сами по себе они не товар. Будь они сами товаром, у кого-то могла бы появиться отдельная цель в приобретении их как товара, и он мог бы придавать им большее значение (как товару, АК) в соответствии со своим намерением, в то время как другой человек, не имеющий такой цели не придавал бы им такой особой ценности и в результате вся система пришла бы в беспорядок. Поэтому Аллах создал их для оборота и справедливого измерение разных товаров а так же как посредников в приобретении других вещей…. Итак, тот, кто владеет ими будто бы владеет всем, и не подобен владеющему одеждой, потому что последний владеет только одеждой, и, поимей он нужду в еде, владелец еды может и не захотеть обменять еду на одежду, поскольку он может в свою очередь нуждаться например в животном. Поэтому и возникает нужда в вещи, которая сама по себе ничто, но по сути своей – все. Эта вещь не имеет какой-то определенной формы и может принимать разные формы, подобно тому, как зеркало не имеет цвета, но отражает любой цвет. То же самое и с деньгами. Они не являются целью сами по себе, но они есть инструмент для достижения всех целей… Поэтому, тот, кто использует деньги способом, нарушающим эти основополагающие принципы, фактически, пренебрегает благословением Аллаха. Соответственно, кто бы ни копил/придерживал деньги – творит несправедливость и нарушает их истинное предназначение. Он подобен удерживающему правителя в тюрьме … И кто берет лихву с денег, фактически, выбрасывает благословение Аллаха и творит несправедливость, потому что деньги созданы для других вещей, а не для себя. Поэтому, тот, кто начал торговать деньгами, сделал их целью сделок, в нарушение изначальной мудрости, стоящей за их созданием. Поэтому несправедливо использовать деньги для целей, для которых они не предназначены ….Если кто-то начинает торговать деньгами, то деньги становятся его абсолютным стремлением и остаются запертыми у такого человека. А ведь помещение правителя в тюрьму или препятствование почтальону в доставке письма является ни чем иным, как несправедливостью». Перевод - sidi Искандер Казаков
Василиса: РасулюЛах (саляЛлаху алейхи уас-салям) сказал: «Настанет время, когда на всех будет грех риба. А если скажет человек: «Нет на мне риба», - на нем всё равно будет пыль от риба» Восстановление динара и дирхама является необходимостью для мусульман, так как многие хукмы шариата предписывают запреты и приказы связанные с этими платежными средствами. 1. Защита от ростовщичества. Ростовщичество запрещено во всех формах и проявлениях. Многие наивно полагают, что наличие современных «денег» в кармане, их получение, платежи, собственно оборот, не имеют к ростовщичеству отношения и избегающий банков избежит ростовщиков. Это не так. Банкноты сегодня более не являются даже «долговой распиской». То есть никто (правительство) не даст за бумажный «рубль» - рубль золотой. Или даже просто золото. Нет, сегодня золото надо покупать и продавать (!) за «деньги». Банкноты перестали быть деньгами и "долговыми расписками" с момента прекращения параллельного хождения залотых и/или серебрянных денег. Фраза «обеспечено золотом» напечатаная на «деньгах» изначально была ложью и ВСЕ прекрасно это понимали, хотя многие и предполагали, что ГДЕ-ТО ТАМ они может и обеспечены. Современные «деньги» — это: 1.Свидетельство (чек) о вкладе в Центробанк (или ФРС) — то есть соучастие в капитале ростовщика. 2. Расписка о кредите коммерческого банка центральному — то есть соучастие в ростовщической сделке (потому что именно так «деньги» и попали к Вам в руки). 3. Расписка о кредите заемщика коммерческому банку (потому что деньги выпущены Центробанком именно под такую сделку) — то же соучастие в сделке риба. 2. Шариат однозначно трактует понятие денег. Торговля в шариате — это обмен товарами. Ханафитский фикх (среди других) — наиболее лояльный к долгам и сделкам, близким к риба. Однако то, что мы считаем «торговлей» еще двести лет назад не расценивалось ханафитами как нечто безобидное. Деньги, в шариате, — это универсальный товар, не меняющий своей ценности без изменения своего количества (то есть массы, а не числа). Килограмм золотых динаров стоит ровно столько, сколько стоит колограмм самого золота. И это закон шариата. И бумажные «деньги» таковыми не являются в силу последнего обстоятельства. Их цена равна цене их бумаги, стоимость железных монет — стоимости их железа. Изначально сомнительна с точки зрения шариата сделка по обмену золота на "деньги" - бумагу (причем не надлежащего количества с точки зрения его массы) и обратно. Однако сейчас мы в условиях, когда иной образ жизни запрещен правительством. 3. Закят с бумаги — бумагой. В ханафитском фикхе закяту подлежит: 1. Золото и серебро 2. Скотина 3. Товар. Таким образом древние факихи отделили понятие товара от денег (золота и серебра). В ханафитском фикхе имеется 3 различных хукма относительно уплаты закята с ненастоящих денег: 1. С долгов закят не платится. Данная фатва одна из самых ранних, появилась в период, когда оплата за товар могла производиться долговой распиской и первые банкноты были прямым аналогом такой расписки. 2. Нисаб по «деньгам» расчитывается по их массе — сколько стоит бумага (латунь, железо), по весу «денег», столько и стоит состояние, которое считают в нисаб. Данная фатва изначально распростанялась в шариате только на фулус, т.к. последний понимается ханафитами товаром. Однако умножение «денег» привело к кыясу данного хукма на них, что в свою очередь давало искушение для мошенничества или просто ошибок в расчете, поэтому данная фатва не стала распространенной. 3. «Деньги» являются товаром, ценность которого (в золоте) известна. Исходя из этой ценности следует расчитывать нисаб. Данная фатва утвердилась с конца 13-го века хиджры — времени перехода на ростовщические отношения. Именно такое отношение к бумаге и латуни предопределило унижение золота — появилась небрежность к нему, затем к понятию денег, затем к понятию риба. В современном ханафитском фикхе именно последний хукм применяют к расчету нисаб, понимая однако, что в этом случае подменяется понятия денег и товара. И таким образом понимается, что собственно денег у уммы сегодня не существует. Взято у usule_qadim так же рекомендую к прочтению и другие материалы этого уважаемого блогера - http://usule-qadim.livejournal.com/
Василиса: Из интервью с гендиректором Азовстали Энвером Цкитишвили. Этот гигант отрасли за 4 года пропорционально утроил экспорт стали в Европу, (с 20 до 60%) теперь рвется на рынок США. Все это в обмен на пятикратное сокращение поставок на рынки сссрии. (с 50 до 10%) Цитата гендиректора. "Самые лучшие рынки, это европейские. Но там очень высокое требование к качеству. Они на порядок выше (чем в РФ). Машиностроение использует другие марки стали нежели постсоветское пространство. Мы поняли, так или иначе, мы пойдем туда (ЕС). Мы начали с обучения людей. ЕВРОПЕЙСКИЙ РЫНОК, ЭТО ПОСТОЯННОЕ ОБУЧЕНИЕ ПЕРСОНАЛА". Добавлю от себя любимую цитату Павола Гамжика, посла Словакии в Украине, сказанную мне в интервью для Корреспондента, еще прошлой осенью. "Если хотите жить, так как жили, оставатесь там где и были. Если хотите развиваться надо двигаться вперед".
Властимир: Существует следующее утверждение: Капитализм начинается с того момента, как только накопленный купцами и ростовщиками капитал проникает и захватывает сферу производства. Вот в чем логика истории капитала, которую изображает Маркс в первом томе "Капитала". Как-то упускают из виду, что Маркс материалист и "политэконом-производственник", а не "вульгарный рыночник", взгляд которого скользит лишь по поверхности оющественных явлений. Маркс исследует процесс производства капитала (см. титульный лист первого тома его основного труда), а не процесс торговли и ростовщичества, которые уже давали прибыль, но которые были лишь предпосылками мануфактурного, фабричного, заводского, т.е. действительного капитализма. Для того, чтобы купцы и ростовщики могли не просто захватить сферу производства, а породить капитализм, необходима не просто кооперация, а необходима конкретно мануфактура. Только после этого появляется возможность взрывного роста рабочей силы, соответственно, возможность наращивать вложение капитала. Без мануфактуры взрывное наращивание вложения капитала НЕВОЗМОЖНО - оно имеет границы в количестве рабочей силы. И выпрыгнуть за эти границы НЕ МОЖЕТ. Так было в Древнем Риме - капитал был, ремесленники-рабы были, кооперацию им создали. Но до мануфактуры не додумались - Рим рухнул под ударами варваров. А вот если бы додумались, то возник бы капитализм, что имело бы для варваров кардинальное изменение ситуации. Не они захватили бы Рим, а они превратились бы в периферию-полуколонию капиталистического Рима. Совсем другая История была бы. Пример, когда купцы проникли и полностью захватили сферу производства, но к капитализму это не привело, имеется. Допетровская Русь. Это в Европе ремесленник сидел в лавке и ждал заказов - а чтобы он при этом не умер с голоду, то есть имел бы необходимое количество заказов, был создан Цех. Который строго ограничивал количество ремесленников на данной территории. В Москве же ситуация была другая. Ремесленники по заказам практически не работали - в редких исключениях работали. Основная масса ремесленников сидела на финансовой игле купцов. Купцы давали им заказы и сырье. Ремесленники изготовляли продукт. Продукт поступал в лавку, а уже там его можно было купить. Ремесло было ПОЛНОСТЬЮ ПОДЧИНЕНО КУПЕЧЕСКИМ КАПИТАЛОМ. На протяжении пары столетий до Петра как минимум. Ни к какому капитализму это не привело, поскольку до мануфактуры не додумались. А вот если бы додумались, то это не Петру окно в Европу пришлось бы пробивать, а Европа превратилась бы в колонию России. И крепостное состояние основной массы населения тут дело десятое. Так что весь механизм возникновения капитализма, описанный Марксом - полностью ложен. В Капитале. В Манифесте тут другая ситуация. Они вводят как основной параметр Промышленную революцию, как основную причину возникновения капитализма. Но, поскольку это не их идея, они ее наверняка взяли в газетах того времени, то понятие Промышленная революция относится ими только к машинной фазе этой революции, то есть тезисом идут мануфактура, ее отрицает фабрика, а последнюю отрицает (синтезирует) коммунизм. Отталкиваясь от этой схемы (понятно, что это первый эскиз, его дорабатывать надо) они ушли в направлении Капитала. В Капитале понятие Промышленной Революции полностью размыто. За эту революцию понимается не изобретение нового способа производства, а чисто экстенсивное распространение уже ранее где-то (причем даже не в Англии, которую они анализируют) изобретенного способа производства на новые отрасли производства. То есть не создание нового способа производства, а его распространение вширь. Отсюда нет постановки таких вопросов как: - на какой революции в средствах производства был основан переход к феодализму (Маркс вообще говорит, что революционен только капиталистический способ производства, а все более ранние консервативны)? - на какой революции в средствах производства будет основан переход к социализму. И так далее. То есть, если в Манифесте понятие Революция в Базисе, в Средствах и Способах Производства, было ключевым - Промышленная революция, то в Капитале это понятие полностью размыто, Маркс по сути от него отказался, оставил его там для проформы. Поскольку у него получается, что на одной и той же Промышленной революции основан как переход к капитализму, так и переход к социализму. А раз так, то не только социализм есть первая фаза коммунизма, но и капитализм должен быть еще более ранней фазой все того же коммунизма. А почему нет? Производство-то уже имеет общественный характер, в отличие от более ранних стадий. Так что капитализм - несомненная фаза коммунизма. Потребление только еще не дотянуло - так переходная же фаза. Вот именно подобного рода дискуссии (только относительно социализма) в настоящее время и идут. Приходится констатировать - Маркс отвратительно понял смысл Исторического материализма. Можно сказать, он Истмат вообще не понял.
Властимир: По моему мнению, Капитализм начинает своё бурное развитие, после смены политической надстройки, когда на место Монархии, как институту феодализма, устанавливаливается буржуазный парламент. Количественные изменения в виде капиталистических отношений при феодализме, переходят в качественные, когда капиталисты устанавливают свой политический орган диктата - парламент, заменяя отжившую свой век надстройку - монархическую. Когда надстройка приходит в соответствие с новыми народившимися экономическими отношениями в обществе, тогда начинается Капитализм, переходный период заканчивается. -- С уважением Гаврилов Михаил. Это у Вас большевизм - неоправданное внимание к надстройке. В Англии парламент устанавливался Монархией. Капитализм: 1) возникает, когда кто-то открывает мануфактуру. Это позволяет неограниченно наращивать рабочую силу, т.е. неограниченно извлекать прибавочный капитал. В таких размерах, в каких при феодальном способе производства невозможно. Возникновение мануфактуры порождает (немедленно порождает) два новых класса. Возникает мануфактурный рабочий и купец превращается в промышленника. 2) Это приводит к росту богатства класса капиталистов. Они хотя и огорожены стенами, хотя и пытаются заручиться поддержкой монарха, но постоянно находятся под феодальным рэкетом. Что им, естественно, не нравится. Капитализм-то мог бы и дальше развиваться в рамках феодальной власти, но рэкет этому мешает. 3) В результате ставится задача уничтожить феодалов как таковых, как класс, как мамонтов. Что и достигается в процессе буржуазных революций. Рэкет исчезает, что дает возможность бурному развитию нового способа производства. То есть главное все-таки базис - возникновение нового способа производства и невозможность его развития, пока не устранен рэкет. Именно это и является причиной исторического развития. А надстройка лишь потом подтягивается - поэтому постоянно и отстает.
Давид: То, что капиталистическое производство - крупное, а ремесленное - мелкое, это всем понятно. Но вот момент, когда крупного капитала и капиталистического производства еще нет, а сравнительное крупное ремесленное производство, то есть, преимущественно ручное (но не только ручное), но где заняты десятки людей, где НЕИЗБЕЖНО ВОЗНИКАЕТ РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА, такое производство есть. И, скорее всего, именно такое сравнительно крупное ремесленное производство с зачатками разделения труда и берет нарождающийся капиталист за основу и расширяет, модифицирует...и получает мануфактуру. А у Вас нередко все новое растет из ничего. На деле - не будь городов, простого товарного производства и ремесленного производства, крупной межстрановой торговли (а ей несколько тысяч лет в 14-15 веках), ростовщического и торгового капитала, не на чем было бы расти капитализму.
Андрей: Что же до кооперации, где неизбежно возникает разделение труда, то это спорный вопрос. Почему же в допетровской России и в Древнем Риме оно не возникло. Вы не отдаете себе отчет в том перевороте (прежде всего в сознании), который должен был наступить, чтобы возникла мануфактура. Ранее производство основывалось на ремесленном производстве. Ремесленное производство заключается в том, чтобы один ремесленник производил весть продукт в целом. А рядом с ним другой ремесленник производил точно такой же продукт, тоже в целом. Попытка хозяина (допустим, что он есть) организовать разделение труда должно наталкиваться на естественное сопротивление ремесленников. Один - за что мне эта тупая работа, когда я делаю только рычажки? Другой - за что мне это наказание, не самому делать рычажки, но зато качественно, а брать для конечного изделия рычажки, сделанные вон тем тупым подмастерьем? В обоих случаях ремесленники будут возражать против дробления работы на простые операции. В обоих случаях они будут считать хозяина идиотом, который не может ничего делать, только стричь купоны, а в производстве форменный дебил. Чтобы их ЗАСТАВИТЬ пойти на это, надо: 1) Обладать авторитетом, то есть самому быть не профаном купцом, а мастером, обладающим ремесленным авторитетом. 2) Как капиталисту купить их рабочую силу, т.е. поставить их в безвыходное условие вынужденной подчиненности 3) самое главное - додуматься до разделения труда, что не является тривиальной задачей - прошло несколько ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ ремесленного труда как такового, пока это разделение труда было открыто. Если бы все это было так просто, то еще в Древнем Риме, где создавали эти кооперативные ремесленные мастерские, додумались бы до разделения труда, что привело бы к взрывному росту рынка рабочей силы. Хозяин этой кооперированной мастерской, купивший с десяток высококвалифицированных ремесленников, очевидно, что задорого, смог бы к ним докупить сотню неквалифицированных рабов, сделать их мануфактурными рабочими, соответственно повысить выход продукции ну не в сотню раз, так в пятьдесят. Это привело бы к резкому падению себестоимости в этой мастерской, превратившейся в мануфактуру. Хозяин такой мастерской смог бы снизить продажную цену в два раза, повысив свою прибыль раз в двадцать. На вырученные деньги он смог бы купить совсем задорого еще с десяток рабов-ремесленников (за ценой не постоим, деньги есть) докупить к ним еще сотню неквалифицированных рабов, превратив их в мануфактурных рабочих. В результате он через десяток лет стал бы императором, просто подкупив бы преторианскую гвардию. И отправил бы ее в Германию, хватать там потенциальных мануфактурных рабочих - благо для этого культурный уровень германцев был вполне достаточным. Потом он зава
Давид: В том, что мануфактура очень важна для появления капитализма, я согласен. Но мое чувство диалектики протестует, когда что-то является вдруг, без зачатков...И, с другой стороны, вспомните Ленина "Развитие капитализма в России", где он моделирует рост капитализма, по сути, в минимальном масштабе одного села, где один крестьянин богатеет, а два разоряются и вынуждены наниматься к богатею..., вот Вам и рабочая сила и капитал. И никакой мануфактуры. То есть, я должен почитать литературу (у меня есть Бродель, Зомбарт, еще пара солидных авторов), и я смогу Вам ответить. Но подозреваю, что 1) мануфактура - лишь одна из ранних форм капитализма, найдется он и в иных формах, 2) зачатки мануфактуры были и ранее. Однако это лишь моя гипотеза. Я, кстати, хочу ответить на Ваш вопрос, социализм относится к вторичной ли третичной формации. Но пока не могу, тоже надо почитать. Но, опять же, столь жесткое деление (во вторичной формации есть государство, а в третичной оно уже исчезло) мне кажется недиалектичным. Скачок - он тоже свою траекторию имеет.
Властимир: Ленин описывал сельское хозяйство. Капитализм в сельском хозяйстве не возникает. Оно лишь принимает капиталистический характер под влиянием капитализма. Прочитайте все же мою статью Революция - основа переворота. Она коротенькая - http://anatolsen.livejournal.com/213707.html Там семь реплик в ЖЖ, а они по определению не могут быть объемными. К мануфактуре имеет отношение ступенька капитализма. Я там показываю - почему ремесленное производство существовало тысячелетия, и никакую формацию определить не смогло, а мануфактура, едва появившись, привела к возникновению капитализма. Зачатки есть всегда. Это смотря что понимать под зачатками, и смотря как их определять. Деление на вторичную и третичную формации - это Маркс. Я ранее его не придерживался. Но такое деление представляется мне обоснованным. скачок свою траекторию имеет, но является скачком. Я (в данный момент, возможно потом подумаю и изменю свое мнение) полагаю, что переход от вторичной к третичной формации произойдет когда несколько малых диалектических триад одновременно придут к синтезу. А пока такого согласованного синтеза нет, мы и ползаем по вторичной формации, не имея возможности проскочить в третичную. Какие триады? Да вот сходу - триада частной собственности. - триада государства (в частности, полагаю, что перед его отменой, оно должно пройти стадию всеобщего государства). - триада товарного обращения - должна прийти к отмену денежного обращения. Она с частной собственностью связана, но они по разному несколько развиваются. Рубежи разные. И так далее.
Властимир: Вот Маркс размышлял над появлением капитализма. И пришел к выводу, что он начинается с кооперации (в Капитале). Зачем это ему надо было - зачем он такой исходный пункт выбрал? Так ведь они исходили из диалектической триады (а Принципах коммунизма и Манифесте), которая начинается в средневековом производстве, когда работник обладает собственностью на средства производства (хотя бы частично), потом он их лишается в капитализме и отсюда синтез - это опять обобществление и таким образом получение собственности работником. Таким образом - кооперация есть отрицание индивидуального производства (ремесло в феодализме), а синтез есть уже коммунизм. Вот эта схема у них была до того, как Маркс начал писать Капитал. Это их исходный пункт. Раз так, то в Капитале Маркс и рассматривает кооперацию, как исходный пункт капитализма. Однако Маркс не мог не знать (собственно, он на это указывает), что кооперация существовала тысячелетия. И ни к какому капитализму не приводила. Почему? Что такого произошло, что ранее не приводила, а теперь привела. Чем так Новое Время отличается от Средневековья и Древнего Мира? И тут прямо в глаза бросается, что в древности и в средневековье работники были несвободны. То есть рабы или крепостные. Это не совсем так - некоторое количество свободных было. Но их было мало. Таким образом, полагает Маркс, причина - почему ранее кооперация к капитализму не приводила? - найдена. А раз так, то свобода рабочей силы становится существенным признаком капитализма. Вот тот же Туган-Барановский об этом говорит. Да и не только - я сейчас как раз цитаты выписываю, так их множество. Однако. Когда Маркс все это обдумывал, у него был ограниченный исторический материал. В частности, он был не знаком с появлением мануфактурного производства в России, которое опиралось как раз на труд крепостных. То есть на самом деле для капитализма необходимо - чтобы формулы политэкономии работали - не свобода рабочей силы, а рынок рабочей силы. Эта рабочая сила должна быть на рынке, а свободная или нет - дело десятое. И сам же Маркс неоднократно описывает капитализм при условии несвободной рабочей силы. То есть это проблема - в самом ядре теории. Критерий свободы рабочей силы не является для капитализма необходимым. Другое дело, что да - каждой формации соответствуют свои отношения. И для капитализма свобода рабочей силы небесполезна - в России капитализм отставал по скорости развития как раз из-за крепостного характера рабочей силы. Но это - проблема развитого капитализма, развития капитализма, а не проблема его возникновения. И вот тут я показываю, почему ремесло также существовало тысячелетия, а никакую формацию определить не смогло, а мануфактура, едва появившись, тут же определила собой капиталистическую формацию - http://anatolsen.livejournal.com/212361.html
Властимир: В фазе феодализма неограниченное наращивание производства невозможно, потому что есть пределы, выставляемые цеховой монополией. Никто не может прийти со стороны и начать тут производство. Он должен сначала вступить в Цех. А в цехе ему укажут квоту - сколько он может произвести. Чтобы не возникло перепроизводства, чтобы товар всегда нашел спрос, чтобы не возникло безработицы. Это тезис. Далее цеховые ограничения рушатся, возникает мануфактура - в жестком, кстати, противостоянии с цехами. Капитализм - это антитезис, который уничтожает феодальные монополии, чтобы достичь неограниченного роста производства. Это антитезис. Наконец, возникает синтез - в современном монополистическом капитале, который есть монополизм, но который может наращивать производство неограниченно. Таким образом, монополизм есть завершение той диалектической триады, которая началась с крушения феодализма и прихода капитализма. Как я это и писал ранее - данная триада должна рассматриваться как внутренняя по отношению к Большой Триаде Марксизма (смотрите Логика борьбы и логика развития - http://parti-etat.blogspot.ru/2015/07/blog-post_43.html), т.е. это разные триады. Разными должны быть и выводы, сделанные на их основании.
Амира: Вот! Наконец-то появилось наглядное пособие для объяснения простой как огурец истины: никакого альтернативного западному рынка капиталов попросту не существует. Объединенный т.н. "Запад", включающий в себя (помимо очевидных Европы, США и Канады) Японию, Тайвань, Южную Корею и Австралию - это единственный рынок на котором есть свободные деньги. Таким образом, расчет на то, что в случае финансовых проблем России поможет Китай - это просто незнание вопроса. Китай может быть и помог бы, да у него просто нет этих денег. Разве что он свои ЗВР начнет сокращать. Но это, как вы понимаете, утопия. На это рассчитывать - наивно... Мягко выражаясь... А финансовые проблемы точно появятся самое позднее - года через два. Если нефть не пойдет вверх. Причем нужно чтобы она поднялась минимум в два раза. Если же цена останется там же где и сейчас, то будет бюджетный дефицит, который нужно будет покрывать внешними заимствованиями... Или печатать рубли. Но тогда будет инфляция, потом - гиперинфляция и т.д. Назад в конец 80-х - начало 90-х... И пойдет наш суверен с протянутой рукой к американским "коллегам". И будет включать свое пресловутое "обаяние". И кланяться научится. И слово держать. И про демократию и свободу вспомнит.... И суверенитет свой засунет куда подальше... Все это мы уже видели однажды. А уж какая держава-то была! Ух, моща! Не чета нынешнему рахиту. А ничего, поклонились, не переломились... (с) Альфед Кох Россию с трудом можно разглядеть на карте мировых рынков капитала Фотография: Bloomberg, Bank of America Merrill Lynch 13.08.2015, 16:23 | «Газета.Ru» Инвестиционная группа Bank of America Merrill Lynch составила мировую карту по объемам капитализации фондовых рынков стран, сообщает портал Market Watch. Разглядеть Россию на ней оказалось крайне сложно. Обозреватель портала Стив Гольдстейн иронизирует: «США все еще выглядят, как США. Япония — значительно потяжелела, но куда делся Китай? И как так случилось, что Гонконг оказался больше КНР?» Россия на этой карте сравнима с размером Финляндии. Капитализация фондовых рынков США составляет 52% от общемирового объема и оценивается в $19,8 трлн. «Россия достойна себя, оставаясь самой большой страной по площади», — отмечает Гольдстейн. Ранее сообщалось, что Китай вольет в фондовый рынок дополнительно 2 трлн юаней. http://www.gazeta.ru/business/news/2015/08/13/n_7461868.shtml
Властимир: Маркс. Объективная предпосылка возникновения НТР К.Маркс. Капитал. Критика политической экономии. Том первый // Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. Т.23 - М.: ГИПЛ, 1960 — Стр.456-457. «Наконец, чрезвычайно возросшая производительная сила в отраслях крупной промышленности, сопровождаемая интенсивным и экстенсивным ростом эксплуатации рабочей силы во всех отраслях производства, дает возможность непроизводительно употреблять все увеличивающуюся часть рабочего класса и таким образом воспроизводить все большими массами старинных домашних рабов под названием "класса прислуги", как, например, слуг, горничных, лакеев и т.д. По переписи 1861 г. все население Англии и Уэльса составляло 20 066 244 человека, в том числе 9 776 259 мужчин и 10 289 965 женщин. Если вычесть отсюда всех неспособных к труду /.../ то останется круглым счетом 8 миллионов лиц обоего пола и различных возрастов, включая и всех капиталистов, так или иначе функционирующих в производстве, торговле, финансах и т.д. Среди этих 8 миллионов: Сельскохозяйственных рабочих .....................................................— 1 098 261 чел. Всех лиц занятых на /.../ фабриках, а также /.../ в производстве — 0 642 607 ч. Всех лиц, занятых в угольных копях и рудниках ...........................— 0 565 835 ч. Занятых на всех металлургических заводах /.../ ...........................— 0 396 998 ч. Класс прислуги .................................................................................— 1 208 648 ч. Если мы сложим число всех занятых на текстильных фабриках с персоналом угольных копей и металлических рудников, то мы получим 1 208 442; если же число первых мы сложим с персоналом всех всех металлургических заводов и мануфактур, то получим в итоге 1 039 605 - в обоих случаях меньше числа современных домашних рабов. Что за превосходный результат капиталистической эксплуатации машин!» . Маркс тут возмущается тем, что в результате капиталистической эксплуатации растет количество домашней прислуги вместо того, чтобы увеличивать число рабочего класса, а одновременно сокращать рабочее время. Все так. Такое возмущение, вероятно, имеет право на существование. Но я хотел бы обратить внимание на другое. Именно в результате возросшей производительности экономики начался рост числа людей занятых непроизводительно, не в промышленности, вот, в частности, домашней прислуги. Но, в конце концов, размер прислуги невозможно увеличивать до бесконечности. Она просто не нужна в больших количествах. Но возможность создания непроизводительных рабочих мест (непроизводительных с точки зрения капиталистического производства) появилась и с этих пор все увеличивается. Тем самым у общества появилась принципиальная возможность оплатить работу многократно увеличивающегося отряда ученых-исследователей и инженеров-конструкторов. Если раньше такую работу делали одиночки-изобретатели и немногочисленные университетские профессора, то теперь появляется возможность поставить НИОКР на промышленные рельсы — есть возможность оплатить рутинную работу многочисленных инженеров-исследователей. Что и происходит чуть позднее — на рубеже ХХ столетия. Таким образом, возмущение, выражаемое Марксом, выражаемое с позиции идеологии рабочего класса, если посмотреть на него с позиции общечеловеческих интересов, а к этому времени рабочий класс начинает уступать роль гегемона классу инженеров и с началом ХХ столетия окончательно передает эту роль инженерам, и общечеловеческие интересы с этих пор выражаются не идеологией рабочих, а идеологией инженеров, то окажется, что возмущение выражено не тем, чем нужно. Маркс возмущается тем, что возникает огромный класс непроизводительных рабочих, которые не создают общественного продукта (в смысле капиталистического производства), а возмущаться на самом деле надо тем, что эти непроизводительные рабочие работают на отдельных людей (класс прислуги) вместо того, чтобы работать на все общество (класс инженеров). Поскольку любой инженер и ученый, независимо от того, в какой фирме он работает и какой контракт с ним заключен, всегда работает на все человечество в целом и результаты его работы составляют богатство всего человечества, пусть даже эти результаты временно приватизированы какой-либо корпорацией. Таким образом, увлеченность Маркса идеологией рабочего класса приводит к тому, что он утрачивает способность осознавать интересы всего Человечества в целом и начинает пропагандировать узкоклассовые интересы рабочего класса.
Властимир: Александр Волынский: Изначально все храмы исполняли роль хранилища богатств. Даже в неолите посевное зерно считалось священным и хранилось в освященных местах (чтобы не съели зимой). Поскольку посевное зерно это чистый Капитал, можно сказать, что Храм (это слово происходит от арабского "харам" - "запрещено") освящал Капитал. Масоны строили Всемирный Храм для сохранения Всемирного Капитала. Христианство отделило Капитал от Храма, но епископы его туда вернули. Епископ был только наблюдающим за порядком и имуществом общины, но со временем его роль стала главной и церковь с монастырями опять стала хранительницей богатств, пока у них эти богатства не отобрали светские правители - это и была Реформация. Сегодня тоже не обойтись без связи Храма и Капитала. Орден энархистов должен получить власть над всеми транснациональными корпорациями и глобальными коммуникациями.
Сурен: Знаете, что меня лично забавляет???... Вот все спорят о социализме, о капитализме... Многие возмущаются и возражают нам, когда мы общественно-экономический строй в СССР называем государственно-монополистическим капитализмом... При этом, конечно же, никто не знает, что такое государственно-монополистический капитализм... Кто нибудь может указать источники, научную и художественную литературу, где описан монополистический, тем более государственно монополистический капитализм??? А кто нибудь может описать, охарактеризовать монополистический, государственный, тем более государственно-монополистический капитализм исходя как своего личного опыта, из собственного наблюдения, так и исходя из научной и художественной литературы? Никто не может, ибо нет такого опыта, а, главное, нет такой литературы... Ни научной, и не художественной... Я указываю художественную литературу, ибо ЭМОЦИОНАЛЬНО общественно-экономический строй, самочувствие людей в условиях того или иного строя, нравственное состояние общества, людей, лучше описываются и воспринимается через художественные произведения... Например, о царской России мы судим, составляем понятие не только из научной, но и из художественной литературы... Не зря же В. И. Ленин назвал Л. Н. Толстого зеркалом русской революции... С другой стороны, есть такая литература... Ведь мы Советский социализм СРАВНИВАЕМ не с государственно-монополистическим капитализмом, а с классическим капитализмом... Мы не можем советский социализм сравнивать с государственно-монополистическим капитализмом, ибо нигде больше не существовал и не существует государственно-монополистического капитализма... И не существовал и не существует не просто государственно-монополистический капитализма, та еще государственно-монополистический капитализм при власти пролетариата, коммунистической партии. Но, почему же мы, сторонники экономического персонализма, советский социализм называем государственно-монополистическим капитализмом?? Что составляет ОСНОВНУЮ суть классического (до монополистического), монополистического и государственно-монополистического капитализма?? Если вспомнить, что сутью любого строя составляют производственные отношения, то необходимо выделить общее в производственных отношениях классического (до монополистического), монополистического и государственно-монополистического капитализма. А общее у них НАЕМНЫЙ труд, ОТНОШЕНИЯ наемного труда!!!! Тем самим, классический, монополистический и государственно-монополистический капитализм являются СТУПЕНЬЮ развития одного и того же строя с общими ПРОИЗВОДСТВЕННЫМИ отношениями, отношениями наемного труда... А эти ступени отличаются между собой степенью развития и ОБОБЩЕСТВЛЕНИЯ производительных сил... Государственно-монополистический капитализм НАИВЫСШАЯ ступень развития и обобществления производительных сил в единых, государственных руках... Собственно, государственно-монополистический капитализм и есть КОНЕЦ самого капитализма, как отношений наемного труда, и начало социалистических (коммунистических) производственных отношений... Что же общего между классическим (до монополистическим), монополистическим и государственно-монополистическим капитализмом и советским социализмом?? Тот же наемный труд, или те же ОТНОШЕНИЯ наемного труда... Как показала История развития СССР, опыт СССР, сосредоточение (обобществление) производительных сил в единых, государственных руках необходимое, но еще не достаточное условие для преодоления НАЕМНОГО труда, и перехода к социалистическому (коммунистическому) труду, то есть, к труду НА СЕБЯ и на общество... Опыт СССР показывает, что для преодоления наемного труда наряду с обобществлением производительных сил, необходимо так же преобразования ОТНОШЕНИЙ СОБСТВЕННОСТИ таким образом, чтобы производительные силы оказались в собственности как общества в целом, так и каждого члена общества в отдельности!!! Ибо, если средства производства не принадлежат каждому конкретному члену общества, то всему обществу тоже не могут принадлежат... Ибо в природе не существует общего без частного, общества без конкретного человека... Общее это есть общность ЧАСТНОГО...
Василиса: САУДОВСКАЯ АРАВИЯ представила план отказа от нефти 26 января в 08:04Поделиться Власти Саудовской Аравии представили обширный план по развитию экономики, который направлен на максимальное снижение зависимости королевства от нефтяной конъюнктуры и мировых цен на нефть, передает Reuters. Власти намерены перестроить экономику на другие отрасли, в частности, на развитие информационных технологий, здравоохранение и туризм. Более того, власти королевства намерены либерализовать рынок, чтобы привлечь зарубежных инвесторов. Агентство напоминает, что в контексте обвала мировых цен на нефть Саудовская Аравия столкнулась с масштабным дефицитом бюджета — $ 100 млрд — «крупнейший экономический вызов для королевства за десятилетие». Министр промышленности и торговли Саудовской Аравии Тавфик аль-Рабьях в ходе презентации плана заявил, что королевство было жертвой «Голландской болезни», однако сейчас власти стремятся «вылечиться». На презентации плана присутствовали представители крупнейших западных компаний, в частности, Lockheed Martin, Pepsico. В общей сложности на презентации принимали участие 2,6 тыс. представителей властей и бизнеса. При этом многие участники встречи усомнились в масштабных планах Саудовской Аравии «излечиться от Голландской болезни» из-за преобладающие позиции государства в экономике. Ранее сообщалось, что Саудовская Аравия выведет на IPO крупнейшую нефтяную компанию мира. Позже эта информация была опровергнута. Отдел мониторинга Кавказ-Центр
Яванна Алексиевич: Письмо Маркса к Засулич.Лондон, 8 марта 1881 г. 41, Мейтленд-парк, Норд-Уэст Дорогая гражданка! Болезнь нервов, периодически возвращающаяся в течение последних десяти лет, помешала мне раньше ответить на Ваше письмо от 16 февраля. Сожалею, что не могу дать Вам пригодный для опубликования краткий ответ на вопрос, с которым Вы изволили обратиться ко мне. Несколько месяцев тому назад я уже обещал Петербургскому комитету [79] работу на ту же тему. Надеюсь, однако, что достаточно будет нескольких строк, чтобы у Вас не осталось никакого сомнения относительно недоразумения по поводу моей мнимой теории. Анализируя происхождение капиталистического производства, я говорю: «В основе капиталистической системы лежит, таким образом, полное отделение производителя от средств производства... основой всего этого процесса является экспроприация земледельцев. Радикально она осуществлена пока только в Англии... Но все другие страны Западной Европы идут по тому же пути» («Капитал», франц. изд., стр. 315). Следовательно, «историческая неизбежность» этого процесса точно ограничена странами Западной Европы. Причины, обусловившие это ограничение, указаны в следующем месте XXXII главы: «Частная собственность, основанная на личном труде... вытесняется капиталистической частной собственностью, основанной на эксплуатации чужого труда, на труде наемном» (там же, стр. 341). В этом, совершающемся на Западе процессе дело идет, таким образом, о превращении одной формы частной собственности в другую форму частной собственности. У русских же крестьян пришлось бы, наоборот, превратить их общую собственность в частную собственность. c. 80 >> Анализ, представленный в «Капитале», не дает, следовательно, доводов ни за, ни против жизнеспособности русской общины. Но специальные изыскания, которые я произвел на основании материалов, почерпнутых мной из первоисточников, убедили меня, что эта община является точкой опоры социального возрождения России, однако для того чтобы она могла функционировать как таковая, нужно было бы прежде всего устранить тлетворные влияния, которым она подвергается со всех сторон, а затем обеспечить ей нормальные условия свободного развития. Имею честь, дорогая гражданка, оставаться преданным Вам
Властимир: А. Дугин БУРЖУАЗИЯ И ТРЕТЬЕ СОСЛОВИЕ? Во время моего визита во Францию зимой 2011 года я обсуждал с Аленом Соралем очень важную тему, которая нашла свое отражение в его книге — соотношение буржуазии и Третьего сословия. Это в высшей степени интересовало в тот момент меня и, как выяснилось, не в меньшей степени его. Это не случайно, если мы хотим построить теорию, отвергающую либерализм, где осью является буржуазия и капитализм, но стремимся выйти за рамки и марксизма, и традиционалистского консерватизма (Р. Генон, Ю. Эвола), этот ключевой вопрос должен быть поставлен в центр внимания. Так, традиционалисты отождествляют буржуазию и третье сословие в трехфункциональной модели, и на этом основании, отвергают коммунизм и пролетариат, как четвертую касту, время правления шудр. Сами коммунисты, в свою очередь, видят в буржуазии на сходном основании прогрессивный класс, солидарность с которым предполагается на предварительных этапах — в эпоху ликвидации феодального сословного общества и буржуазных революций. Таким образом, консерваторы оказываются в лагере реакции и подчас вместе с буржуазией, а социалисты и коммунисты поддерживают буржуазию в ее борьбе против традиционного общества. Это ошибка — убеждены мы, надо не просто ее исправить, но и понять ее истоки. Буржуазия стравливает левых с правыми, пока и те и другие не изнурят друг друга в борьбе, затем добивает и тех и других, и, наконец, заменяет и тех и других псевдо-левыми и псевдо-правыми, симулякрами. Именно это и происходит сегодня (о чем убедительно и красочно пишет Сораль). Итак, Сораль в своей книге утверждает, что буржуазия не является Третьим сословием, но лишь его частью, и узурпация права говорить от своего Третьего сословия и есть преступление буржуазии, которое лежит в основе отрыва капитала от нации, крестьянства и структуры традиционного общества. Отсюда следует космополитизм буржуазии, и в дальнейшем, глобализм. Это важнейшее замечание. В «Этносоциологии» я развиваю это положение более детально. В силу его значимости для Четвертой Политической Теории и создания нового глобального антилиберального фронта я приведу основные соображения, созвучные идеям Сораля. Три главные социальные функции в индоевропейском обществе, по Дюмезилю, представлены oratores (жрецами), bellatores (вионами), laboratores (тружениками). Первых и вторых всегда меньшинство, они составляют властную элиту. Третьих большинство. Это и есть Третье сословие. Оно состоит в абсолютном большинстве из свободных крестьян, которые и являются экономической основой традиционного общества, так как создают практически все материальные богатства. Физиократы (Кене) еще в XVIII веке жестко привязывали богатство наций к земле и ренте, то есть к крестьянскому труду. Ремесленники и купцы в процентном отношении составляли бесконечно малую часть Третьего сословия. Совокупно именно laboratores и принято называть «народом», в смысле «le peuple» (хотя в «Этносоциологии» я даю более нюансированную картину). По Соралю, городские торговцы, в какой-то момент узурпируют право говорить от имени всего «народа», то есть от лица крестьянства. С этого момента и начинается капитализм. На самом деле, это совершенно верно. Но встает вопрос, как часть Третьего сословия оказывается в оппозиции Третьему сословию в целом? Здесь Сораль привлекает нечто аналогичное теории заговора, хотя и в социологической версии: по Веберу и, особенно по В. Зомбарту, главными силами буржуазного общества явились группы религиозных и этнических меньшинств, лишенных возможности полноценно участвовать в сословном католическом европейском обществе (протестантские секты у Вебера, евреи у Зомбарта). Я предлагаю зайти с другой стороны и внимательнее присмотреться к социологическому портрету буржуа как таковых — отдельно от их принадлежности к социокультурным меньшинствам. Это обращает нас к социологии возникновения города. И здесь обнаруживаются очень интересные детали. Город никогда исторически не является результатом укрупнения крестьянского поселения — деревни, веси, села. Город создается изначально именно как город. Село, по мере достижения максимального числа жителей, которые могут прокормиться с данного участка прилегающих земель, заставляет излишек населения откочевывать и основывать другое село – на определенном расстоянии. Так, село порождает только новое село, и никогда город. Город создают завоеватели, воины, bellatores, которые покоряют сельчан и обкладывают их данью. Город есть крепость, созданная воинами и предназначенная для обороны и хранения дани, взимаемой с прилегающих к нему земель. Поэтому у города и у села совершенно разный социальный состав. В городе пребывают bellatores, в селе — laboratores. Исторически bellatores тесно связаны с oratores, и составляют с ними общую элиту — господа копья и господа слова. Но проживающая в городе элита воинов и жрецов нуждается в обслуге, в холопах, дворне, слугах. Холопы рекрутируются из бывших крестьян, либо продающих себя в услужение, либо захваченных. Но их социальный статус меняется, они больше не laboratores, труженики, так как они не обрабатывают землю и не производят доминантные формы материальных благ (пищу). Они-то и являются матрицей буржуазии. Cлово «bourgeois» происходит от слова Burg, то есть город. От этого же корня в русском языке «горожанин» и «гражданин». Состав горожан-буржуа пополняют всевозможные бастарды, продукты нелегальных отношений элиты с женщинами низших социальных страт. Усложняясь, эта модель пополняется не просто обслугой аристократии, но и обслугой обслуги. Это и есть буржуа-горожане, совокупность холопской прислуги, обитающей вокруг дворян в центре сбора дани с окружающего крестьянского населения (собственно, «народа»). Это очень важно: буржуазия, по своему происхождению, не есть просто часть народа, это совсем иной тип, оторванный от народа, Третьего сословия (laboratores), но и не допущенный в ряды аристократии (bellatores и oratores). Крестьянин занят трудом и пребывает в крестьянском космосе, укоренном в традиции. В этом его социологическая сущность. Воин занят войной и пребывает в стихии смерти и пира. На этом он основывает свою практику власти. Буржуа оказывается между этими пластами – он не производит продукты питания, не укоренен в традиционном космосе, но он отстранен и от войны, и от властвования. Буржуа холуйствует. По сравнению с крестьянином он бездельник. По сравнению с воином — трус. Иными словами, буржуа не есть представитель ни второго сословия, ни Третьего. Он изначально (!) есть симулякр. Буржуа становится торговцем, потому что торговля – это зона обмена, и расположена на границе, – но сам буржуа социально находится на границе между первой и второй функцией. Не в особых социокультурных меньшинствах, протестантах или евреях, следует, таким образом, искать истоки капитализма как социальной и психологической перверсии; капитализм рождается из города и его социологической и социокультурной стихии. Каста холуев, дорвавшись до власти, порождает глобальный холуйский строй. Это и есть капитализм. Он антитрадиционен, антинароден и антинационален с самого начала. И именно капитал, достигнув свободы от сословного общества, опрокинув и поработив своих господ (клир и аристократию), становится глобальным и космополитическим. Это не болезнь диспропорции, это закономерное развития изначального уродства. Отсюда вытекает важный вывод: буржуазия — не Третье сословие и не народ. Это подлый паразитический слой общества, несущий в себе ressentiment (по Ницше и Шелеру) в качестве главной силы. Презирая «народ», из которого буржуа вышел, он ненавидит господ, которым служит. Так складывается ментальность социального вырожденца, носителя аномии. Новое время, Модерн, есть конструкт этого больного сознания, и этим все объясняется. Следовательно, традиционалисты и консерваторы ни при каких обстоятельствах не могут быть на стороне буржуазии, так как этот тип является заведомо социальной патологией, носителем десакрализации, зависти, лжи и подлости. И что еще можно ожидать от идеологических потомков пресмыкающихся, но злопамятных рабов и сжигаемых мстительностью бастардов… Но и коммунисты, интуитивно осознающие порочность капитализма, не должны дожидаться его победы, чтобы лишь затем осуществить свою революцию. Манифест Коммунистической партии Маркса и Энгельса во всем неправ: он настаивает на том, что у коммунистов нет ничего общего с антикапиталистическими движениями сословного общества. У настоящих ком- мунистов есть общее и этого общего очень много. Это, впрочем, прекрасно описывает А. Сораль. Надо только отойти от схоластики и обратиться к реальному коммунизму. Этот реальный коммунизм побеждал не в индустриальных и капиталистических обществах, а, напротив, как раз в обществах традиционных. Только те социалистические революции имеют шанс победить, которые будут народными, а не догматическими. Это исторический факт, и a posteriori теоретический спор между Марксом и Прудоном, между большевиками и народниками выиграли Прудон и народники. Так было и так будет. Только народный социализм способен на осуществление революции, а догматический социализм обречен на провал, соглашательство и рекуперацию буржуазной демократией. Для консерваторов и традиционалистов, кстати, надо сделать еще один вывод: если они хотят победить буржуа и наказать нелегально дорвавшуюся до планетарную власти холуйскую сволочь, им надо опереться на народ, учесть социокультурный код настоящего Третьего сословия, то есть крестьянства. Поэтому только народный консерватизм, революционный консерватизм имеет шанс на политическое будущее — левый консерватизм, социальный и заинтересованный в благополучии простых людей. В принципе, эти мотивы в свернутом виде присутствуют в книге А. Сораля. «Империю» может победить только альянс аристократического духа, героизма и традиционалистского интеллектуализма с широкими народными массами, ищущими свободы и социальной справедливости.
Olga Fadeeva: Не знаю, кто автор, но согласна полностью: На Synergy Global Forum последним выступал Кьелл Нордстрем — профессор шведской школы экономики, написавший «Бизнес в стиле фанк». На выступлении Кьелла зал покинуло ровно 50% аудитории (просто не понимали о чём он говорит), что совершенно точно описывает происходящее с российским бизнесом. Отечественный предприниматель с каждым спикером ждал, что на сцене появится человек и скажет: «Ну вот, парень, смотри — это корова. Отсюда молоко, вот так вот руками делаешь, потом взбиваешь вот здесь, получается масло. Потом на прямоугольники режешь, вот в эту бумажку кладёшь, вот этим звонишь, вот такую маржу ставишь, вот столько зарабатываешь, вон в тот сейф кладёшь». Все ждут конкретных решений, беспроигрышных действий и проверенных концепций. Именно поэтому у нас не появился Google, Uber, Tesla и Apple. Нужно выйти за пределы бытового сознания, а пока с этим тяжеловато. Кьелл появляется на сцене как божество. Ему почти 60, он длинная и совершенно лысая каланча в очках с толстой моднейшей оправой. Его черная рубашка сливается с черными джинсами, он пластичен как жидкость, заполняющая собой пространство. На заднем фоне появляется падающий поток цифр из «Матрицы», но цифры кислотно-фиолетовые, потому что the future is here. Люди уходят из зала целыми рядами, а я стираю руки в кровь, пытаясь записать каждое слово, сказанном Кьеллом. Очень смутно и кратко делюсь некоторыми тезисами, потому что всё, что написал Нордстрем в 2003, сбылось с точностью до грамма. 1. Мы находимся в начале самой быстрой урбанизации человечества. Ключевое здесь понятие «в начале». Нам кажется, что всё уже произошло и завертелось, а на самом деле это только старт. Apple Pay пришел в Россию около месяца назад, но уже сейчас никто из продавщиц на кассе не удивляется тому, что ты платишь телефоном. Пластиковые карты умерли, а мы даже не заметили этого. 2. Страны умирают как структуры. Через 50 лет вместо 218 стран будет 600 городов. Уже через 25 лет не будет, например, Австрии, потому что уже сейчас Австрия — это Вена и какие-то там городишки рядом. Это произойдет из-за смены системы восприятия информация, развития транспорта и технологий в целом. То есть сейчас англичанин приезжает в Москвы и сын говорит ему: «Папа, давай съездим в Нижний Новгород!», — а папа отказывается, потому что это далеко, другой город, но через несколько десятков лет Россия превратится условно в Москву, Екатеринбург и Владивосток, а Нижний Новгород станет просто районом Москвы, добраться до которого от Красной площади (будет ли она тогда Красной?) можно будет за считанные минуты. 3. Всё, что может быть оцифровано, будет оцифровано. Медицина, безопасность, образование, армия — ровным счётом всё. 4. Прочитайте о системе FAANG. Это основа новой реальности: Facebook, Apple, Amazon, Netflix, Google. 5. Матрица мощна, но она не меняет принципы зарабатывания денег. Есть монополия — есть деньги, нет монополии — нет денег. Мы ненавидим IKEA, но раза за разом идем туда. Почему? Задумайтесь о принципах инноваций, которые ложатся в основу временной монополии. Вот есть Lady Gaga — временная монополия в мире развлечений. Если вы делаете вечеринку и пригласили туда Гагу, а она заболела, то вы никем не сможете её заменить. Именно это и создаёт ценность продукта. Невозможность замены в сознании. Когда-то Volvo выпустила модель 242: самую убогую и некрасивую машину вселенной, но Volvo придумала идею временной монополии — абсолютную безопасность и это понятие невозможно было чем-то подменить. Потом идею безопасности для временной монополии переняла Toyota, потом Mercedes и уже через несколько лет Volvo потеряла свои позиции на рынке, и продалась китайцам. Для того, чтобы создать временную монополию, нужно вернуть индивидуальность. И четыре столпа жизни человека, который летит в открытый космос: 1. Информация развивается так, что мы глупеем каждое утро. Через 5 лет при приеме на работу начальник не будет выбирать взять ли Васю, который знает английский, или Лешу, который не знает. Речь будет идти о том, взять ли Васю с уровнем advanced или very advanced. Остальным не найдется места в мире. Информация развивается каждый день, а мы нет. В новой парадигме мы все любители, но это создает огромные возможности для бизнеса, потому что нам нужны компании, которые будут постоянно закрывать разрыв между новой информацией и нашими знаниями. Теперь ни одна компания не может справиться в одиночку. 2. Мир стал многополярным. Связывая между собой существующие системы, мы создаем системы нового порядка. Если вы стараетесь производить телефоны, то забудьте о планировании. Пока вы допишете план разработки, технологии поменяются уже 200 раз. В новой реальности нужно идти методами проб и ошибок. 3. Ценность высшего образования становится ничтожной. Знание в университетском мире перестало быть уникально, матрица разрушает монополию на знания. Вам не нужен Гарвард для знаний из Гарварда, поэтому если 5 лет назад корочка выпускника давала вам зеленый свет в любую корпорацию, то теперь все эти знания доступны любому желающему и вопрос только в ближайшей смерти физических дипломов. Это дело нескольких лет. То есть если вы сейчас решили начать зарабатывать, чтобы ваш ребенок через 10 лет пошел в ВУЗ, то не тратьте на это время. ВУЗы перестанут существовать в привычном для нас понимании. Артикулированные знания необходимы, но это не гарантирует вам успеха. При приёме на работу мы зачастую смотрим на навыки соискателя, а потом тренируем его в человеческих отношениях, а матрица позволяет делать всё наоборот. Найдите человека с которым вам максимально комфортно и тренируйте его в знаниях. Стать профессионалом может любой. Стать приятным для вас человеком — далеко не каждый. 4. Мы воспринимаем жизнь как серию транзакций. Мы постоянно договариваемся. Все машины и технологии снижают издержки транзакций в любом виде человеческой деятельности. И очень важная динамика: количество домохозяйств с одним человеком увеличивается с невероятной скоростью. Мы все начинаем существовать вместе по одиночке с помощью машин. В Швеции в 2008 году было 48% домохозяйств, где жил 1 человек. Теперь таких домохозяйств 56%, но это не повод для страдания, а лишь факт необходимости признания эволюции и факт необходимости под эволюцию адаптироваться. Самое глупое, что может сделать человек — это попытки эволюцию остановить. Думайте. Развивайтесь. Уже сейчас у нас в голове информации больше, чем мы можем рассказать.
Игорь Эйдман: Michael Shraibman Ли Куан Ю и его сингапурский проект Руководитель Сингапура Ли Куан Ю скончался в воскресенье 24 марта в 2015 году - 7 лет назад. В ответ на его смерть газеты разразились такими заголовками: "Рост мировой экономики замедляется, и повторить успех Сингапура в течение следующих 50 лет вряд ли кому удастся. Особенно без сильного лидера, способного задать видение будущего на десятки лет вперед и жестко его придерживаться"... По ВВП (ППС) на душу населения Сингапур занимает третью или четвертую позицию в мире, опережая такие страны как США и Швейцария. Страна-город с населением около 6 миллионов человек (для сравнения, в Швейцарии 7,5 млн) превратилась в одно из богатейших и технически развитых государств мира. Поэтому местный авторитарный руководитель Ли Куан Ю считается образцовым автором реформ. Как так получилось? Это интересная история, на многое проливающая свет. Приведем тут замечательное высказывание современного социолога, сторонника мир-системеного анализа, профессора чикагского университета Г.Дерлугьяна: "Откуда взялась пресловутая сингапурская модель? 50 лет назад Сингапур был нищим, хаотичным городом третьего мира на нескольких торговых перекрестках. Это был базар. Почему там возникло эффективное государство? Или почему оно возникло в Южной Корее? И почему не возникает на Филиппинах или в Южном Вьетнаме? Ответ состоит в том, что элиты создают эффективное государство только при наличии серьезной угрозы: либо это угроза войны с внешним противником (это в основном европейский путь), либо угроза гражданской войны (это путь Кореи, Сингапура, во многом Японии). Элиты понимают, что их сметут, если они не сумеют создать эффективную рыночную экономику". Маоистов отличают чудовищные социальные эксперименты, экономическая политика, ведущая к голодоморам и массовый террор. Создать техническую развитую современную экономику они не в состоянии, но в качестве пугалки для правящего класса оказались весьма хороши. Итак, первое и главное: если политики знают, что, в том случае если они не обеспечат своему народу экономическое процветание, они утратят власть и, возможно, умрут ужасной смертью, это является наиболее мощным стимулом для эффективных реформ. Сингапур - авторитарное государство. Оно подавляет инакомыслие и политическую критику и им управлял на протяжении десятилетий диктатор. В обмен на согласие общества с таким политическим проектом, был обеспечен невиданный экономический подъем: в течение 40 лет ВВП рос в среднем на 8 % в год. Причем, этот рост привел к невиданному росту благосостояния населения. Ли Куан Ю сделал три вещи, на которые большинство правителей развивающихся стран не способны. Во-первых, он повел жесткую борьбу с коррупцией и первый в мире решился на увольнение всех сотрудников полиции до последнего человека. Посадил он за взятки и нескольких своих близких друзей. Современная система права обеспечила условия для эффективного развития бизнеса, а полицейских и любых других чиновников, осмеливавшихся этому препятствовать, немедленно отправляли в тюрьму. Во-вторых, Ли Куан Ю вкладывал большие средства в образование и развитие городской инфраструктуры, подготовляя для бизнеса квалифицированные кадры рабочих и специалистов. И, наконец, в-третьих, диктатор полностью открыл город для иностранного и транснационального бизнеса, стимулируя развитие технологий. Поступил он довольно просто. Если вы хотите развивать производство изделий, которые в стране пока никто не производит, с вас не берут налоги. Создавайте рабочие места и зарабатывайте сколько хотите. По истечении определенного времени налоги все-таки начинают взимать, но тоже небольшие. Поскольку Сингапур в начале реформ мало что производил, получился настоящий рай для инвесторов. Более того. К каждой крупной транснациональной компании, желавшей работать в Сингапуре, был приставлен чиновник, который стремился удовлетворить любые ее потребности. Итог был таким, что транснациональные корпорации производят сегодня большую часть промышленной продукции, а отрасль электроники лидирует в производственном секторе и даёт около 48 % от общей промышленной продукции. Сингапурская модель держится на нескольких точках опоры: жесткая защита частной собственности и системы наемного труда (как от коррупционеров-чиновников, так и от восстаний рабочего класса), формирование налогового рая для инвесторов, развивающих современные отрасли промышленности и, наконец, огромные государственные инвестиции в инфраструктуру и образование. Иногда я слышу разговоры о том, что было бы неплохо, если бы нашелся правитель, который провел бы в данной стране (нужное выбрать) реформы, подобные тем, что осуществил Ли Куан Ю. Увы, этот разговор отдает инфантилизмом. И дело даже не в том, что за чечевичную похлебку, пусть и обильную, была продана свобода. Далеко не всякий диктатор обладает умственными способностями Ли Куан Ю. Что, если придет какой-нибудь деятель, который зальет страну кровью, но ничего нового не предложит? И главное: сингапурский эксперимент стал результатом смертельного страха правящей элиты, которая, наблюдая рост влияния радикалов в собственной стране и печальную судьбу коллег в странах соседних (где оные радикалы победили), решила ограничить собственные амбиции и коррупционные доходы, просто для того, чтобы выжить.
полная версия страницы