Форум » РЕЛИГИЯ-МИФОЛОГИЯ-КУЛЬТУРА » АД » Ответить
АД
Олег Гуцуляк:
Ответов - 1
Кирилл: 1. Как-то раз достославный мастер Иоганн ван Эйк, придворный живописец Иоганна Безжалостного, графа Голландии, Зеландии и Геннегау, а после - живописец же Филиппа Доброго, герцога Бургундии, Брабанта и Лимбурга, заехал, на обратом пути из Арагона во Фландрию, в превосходный французский город Грацианополис, или Гренобль. Там же, как известно, обитал Агриппа Неттесгеймский, маг, алхимик и натурфилософ. Конечно же, художник не преминул посетить мага. И много часов мэтр Иоганн (признанный принц кунстшильдеров) и мэтр Агриппа, (столь же общепризнанный король малефикусов), - провели в преувлекательных и препоучительных беседах. Помимо прочего, Иоганн ван Эйк сказал, как-то к слову пришлось, что недавно был приглашён архиепископом Трира, - с тем, чтобы написать на стенах некоего собора изображение геенны огненной и терзания грешников. Художник был в превесёлом расположении духа и сказал в шутку, что, несомненно, мэтр Агриппа мог бы весьма помочь советами, - ибо повсеместно распостранены слухи о том, что маг неоднократно беседовал с самим Сатаной, и даже побывал в преисподней, по приглашению её повелителя. Но Агриппа не улыбнулся, хотя и не нахмурился. Он отвечал преспокойно: - Но это совсем не слухи, друг мой. Я, действительно, было дело, вёл беседы с Сатаной, вот так же, как с вами, и забавно то, что зачастую наши беседы касались того же, о чём мы говорили сегодня, - то есть теории мастерства и практики воображения. Кстати, мэтр Сатана тоже был согласен, что художество суть не столько ремесло, сколько стихия, подобная стихи огня или воздуха, и самые грандиозные метафизические катаклизмы порой могут быть спровоцированы особым сочетанием красок в одной из картин какого-нибудь неведомого никому нищего живописца. Иоганн ван Эйк был, конечно, в замешательстве. Агриппа же постарался его успокоить. - Друг мой, всё обстояло совсем не так, как это чудится досужим болтунам, - промолвил он. - Верьте, я и не думал продавать диаволу свою бессмертную душу. Да он и не пытался её купить. Слухи эти в прошлом доставляли мне немало огорчений, особенно потому, что утверждалось: будто бы все мои успехи в алхимии, геометрии, содакаббале, саламанхии, фармакологии, рабдомантии, грамматологии, астрономии, экономике и прочих герметических науках - это дары диавола. Но это совершенно не так. Всего я достиг только сам, ценой премногих лишений и неустанных трудов. Предположим, что вы, мой друг, по случаю разговорились с неким разбойником или ландскнехтом, который известен неимоверной силой, свирепостью нрава, и тем, что запросто рубит головы всем, кому пожелает. Значит ли это, что вы после этой беседы непременно остались без головы? Вовсе нет. Возможно, вы просто выпили с этим злодеем пива, или сыграли в кости. Так же и Сатана. - Достоверно известно, - продолжал Агриппа, - что диавол постоянно, и весьма настойчиво, даже назойливо, - ищет собеседников именно среди тех, кто воинствующе его отторгает. Вот, к примеру, святая Маргарита Антиохийская, - пятнадцатилетняя девочка, бесстрашная, сердито-заносчивая, - увидев Сатану, ухватила его за волосы, а потом ударила медным молотом между рогов; это диаволу так понравилось, что он долго разговаривал с девчонкой, (очевидно, прелестной в своём священном гневе). И, как он сам признался впоследствии, даже слишком разоткровенничался и наговорил лишнего. Многие отшельники, пустынники и столпники были собеседниками Сатаны, и спорили с ним на равных. Сатана горд, азартен, и всё время ищет для себя задачи сверхсложные. Но, кроме того, - он, насколько я знаю, просто одинок и постоянно скучает. Если же он будет выбирать себе собеседников среди тех, кто уже находится в его власти, - то для него это будет всего лишь продолжением разговора с самим собой. А это как раз главная его мука, боль его и страх. Ибо что может быть мучительнее для духа, чем разделение сознания, если дух - весь, целиком, - это только сознание, и ничего больше? Думаю, что когда Сатана спорит сам с собой, то он, вероятно, испытывает примерно то же, что человек, который сознательно пытается разрезать своё туловище пополам. Искреннее же наслаждение беседой с самим собой - это доступно лишь Господу. 2. - С Сатаной я беседовал всего четырежды, - продолжал Агриппа свой рассказ. - Обычно мы сидели с ним на безжизненных скалах, на берегу застывшего океана, над которым вечно пылает зарево заката. Зрелище это - невыразимо прекрасно поначалу, а потом тревожно и невыразимо тягостно - в своей неподвижности. Но однажды Сатана позволил мне прогуляться по своему царству, то есть, собственно, по преисподней. И сам меня сопровождал. Это произошло, когда беседа наша коснулась столь интересного предмета, как любовь. Я позволил себе предположить, что отверженность падшего ангела от Господа означает отторжение от любви, и этим, собственно, мироздание Сатаны отличается от нашего; если в систему Сатаны возвратить любовь, то он осуществит своё изначальное устремление: станет Богом. Неожиданно мой собеседник возразил мне, и весьма горячо, даже сердито. Он настойчиво утверждал, что любовь никак не является вознаграждением за тяготы бытия. Напротив, это - служение, которое является платой за бытие, и всё сущее, всё бытующее и бытийственное, без каких-либо исключений неукоснительное любит и любимо. Более того: сам он, Сатана, подвержен любви сильнее, чем какая-либо иная тварь, и вся преисподняя отнюдь не чужда любви. Возлюбленные Сатаны таятся в самых сокровенных недрах ада. После сих слов он повёл меня в свои владения. 3. Ад представляет собой, как я уже говорил, неизмеримо гигантскую, неподвластную охвату человеческого зрения, железную башню, которая медленно вращается. Количество помещений внутри этой башни неисчислимо, или же довлеет к неисчислимости. Я же побывал всего лишь в трёх камерах этого строения. Моему взору прежде всего открылись сводчатые низкие залы, подобные подземельям огромного горного замка. То, что я там увидел, напомнило мне картину знакомую и весьма земную: пиршество ландскнехтов на руинах только что захваченного города. Повсюду сидели, лежали, ползали, бродили и плясали люди. И пели они, и пили вино, и ели мясо, и обнимали женщин, и женщины пили, ели и обнимали ответно. Повсеместно можно было заметить, как эти люди предавались блуду, невзирая на окружающих. Все они были в дорогих одеждах, в шелках и бархате многие - в доспехах, иные в сутанах, и многие совершенно обнажены. Поначалу я удивился, ибо это совсем не походило на терзание и покаяние. Но вскоре я приметил, что эти люди страшно изранены, в окровавленных перевязях, - ими были окутаны: у иных головы, у иных - брюха и бока, иные были с перевязанными руками или ногами; а у многих были к тому же открытые свежие раны, истекающие кровью. И рёв пирующих непрерывно переходил от хохота в боль, от радости в боль и от пения тоже в боль. Вскоре я заметил, что между этими людьми часто метались демоны, едва заметные малые и плоские, сам вид коих напоминал о кинжалах и стилетах. У иных демонов духов были красные молоты, и они время от времени били пирующих и блудящих, разбивая им головы и ломая конечности. А у иных я увидел в лапах красные серпы, и они изредка, лениво, полосовали ими пирующих. - Идём далее, Агриппа, - сказал Сатана. - Этих вот совсем не люблю я, и мне тяжко пребывать среди них. Как оказалось, это было пиршество тех, кто осознанно и страстно при жизни предавался власти Сатаны именно в образе сатанинском; те, кто продавал Сатане свои души и пытался перепродать чужие; те, кто совершал чёрные мессы и был привержен чёрной магии. Они любили Сатану, или, по крайней мере, преклонялись перед ним сладострастно, и чтили его за всемогущество и всеведение. - Все они корыстны, - сказал мне Сатана. - Все они требовали от меня - власти, силы, золота, здоровья, силы мужской и привлекательности женской. И я вынужден был им это всё давать, по первому требованию, - иначе нарушилось бы равновесие. Если бы я не вознаграждал бы их, не удовлетворял бы их глупые и грубые желания, - то этим я отторгал бы их от зла, и тем творил бы добро. А это не в моих правилах, и не в моих силах. - На самом же деле, - горестно вздохнул Сатана, - от этих дураков мне было так мало пользы, и - так много страдания. Ибо мне совсем не нравится быть Сатаной. Я ненавижу и презираю это моё нынешнее обличие, позорное и уродливое. Как ты знаешь, я - всего лишь Ангел, скрытый под чудовищной маской. И я, соответственно, ненавижу и презираю тех, кто поклоняется этой маске. Из-за них я ощущаю себя обманутым и униженным. Ибо я платил за то, в чём не нуждаюсь, и вознаграждал то, что для меня отвратительно. 4. Мы спустились далее. перед нами расстилалась унылая дикая долина, в которой не было ни следа человеческого пребывания: ни троп, ни покосов. Среди чахлой травы быстро мелькали некие тела, грязные, костистые, страшно истощённые. Эти сущности перебегали, прятались, ныряли в норы, взбирались на редкие деревья, явно пребывая в изнурительном непрерывном беспокойстве. Собственно, только общие контуры тел смутно напоминали о том, что это - люди. Сами же они вели себя совершенно как большие суслики или зайцы. По равнине над травами передвигались высокие, тонконогие, словно на ходулях, серые демоны, унылого и равнодушного облика, - подобные тем, что в мире живых порой изредка встречаются среди заросших руин и на покинутых пашнях. У иных демонов были преогромные красные серпы, и ими духи бессмысленно ворошили дикую траву; у иных - молоты, и он внезапно били оными по земле. Шорох серпов и пыльные удары молотом непрерывно вспугивали тощих зверолюдей, заставляли их бегать, и не давали ни минуты покоя. При этом ни молоты, ни лезвия, как мне показалось, не касались грешников, не причиняли им боли. Они лишь заставляли их вздрагивать и метаться. - Эти существа порою умиляют меня, но не могу сказать, что люблю их, - сказал мне Сатана. - Любовь всегда предполагает некое взаимодействие. Этих же я воспринимаю так, как вы, люди, обычно воспринимаете, скажем, дорожную пыль, или щебень, или истоптанную скотиной траву, или мошкару, едва видимую глазом. Конечно, теоретически можно представить человека, настолько преисполненного любовью, что он умеет любить прах и мусор. Но, согласись, это случается неимоверно редко и требует определённого склада ума и духовного настроя. Даже святые, вознося благодарения за торжества творения Божьего, всё же преимущественно любят себе подобных; или животных, обличием и разумом приближенных к человеку; или хотя бы птиц; или ими были любимы неодушевлённые, но прекрасные, величавые сооружения Творца - горы, озёра, ветра и звёзды. Мой всемогущий спутник поведал мне, что в этих долинах обитает те, кто совсем не верил в Сатану, или попросту не думал о нём; точнее же, те, кто вообще ни во что не верил и ни о чём не думал. Они предавались разнообразным грехам, - то постыдным, то ужасающим, - подчиняясь не разуму, не сердцу, не голосу демонов; они просто не могли усмирить мохнатого, клыкастого, жадного зверя, живущего внутри каждого человека. Чаще всего они просто не задумывались о том, что надо бы этого внутреннего зверя держать взаперти. Они делали зло ближним бездумно, - порой ради увеселения, или ради удовлетворения внезапного голода, или тёмной случайной похоти; а чаще всего вообще не знали, зачем они делали то, что делали. 5. Путь наш лежал далее, и вскоре мы вступили под низкие своды пещеры, и долго спускались, при свете факелов, по бесконечным лестницам, осыпавшимся и осклизлым от вечной сырости. Через некоторое время я стал слышать гул. Вскоре позже он перерос в непрерывной вой, плач и стенания. Надо отметить, что предыдущие зрелища меня нисколько не устрашили. Зрелище пирующих грешников было для меня слишком земным, слишком привычным, такое я видывал не раз и в подсолнечном мире; а грешники одичалые, рыщущие в полях, вызывали сострадания не больше, чем полевая мышь, вспугнутая плугом. Теперь же открывшееся мне зрелище было ужасно настолько, что мне пришлось собрать все силы духа, - дабы отпрянуть от края пропасти чёрного безумия. Собственно, то, что я увидел, соединяло в себе оба предшествующих зрелища. Люди, нагие, тощие и дрожащие, со стонами и рыданиями наваливались на гигантские каменные или железные рычаги, и двигали оные, напором своих измождённых туловищ, медленно и мучительно. Именно благодаря этому непрерывно вращалась башня преисподней. Повсеместно здесь мелькали быстрые, могучие, короткие, широкие, упруго пузатые, сыто хохочущие демоны. У них тоже были и серпы и молоты, и работали они преусердно, не в пример предыдущим. Ежеминутно пронзали какое-нибудь дрожащее тело серп, или обрушивался на понурую голову молот. - Вот они, мои собратья по несчастию, отверженные невинно и наказанные незаслуженно. Это самые лучше, самые чувствительные, самые нежные, - сказал Сатана. Агатовые губы его раздвинулись в улыбке, и притом дрожали, и голос его искренне трепетал от нежности, по пурпурной щеке вдруг скатилась сверкающая золотая слеза. - Это преданные рабы, щедро отдававшие свои сердца и добру, и злу. Это неустанные каменщики любви, строившие мосты между грехом и добродетелью. Это простецы, люди, которые любили всё и сразу, не предаваясь мудрованиям о том, что правильно, а что неправильно, что достойно любви, а что недостойно. Они старались искренне любить Бога, но любовь их была столь велика, что и на меня хватало. Они искали во мне отзвуки добра, и верили, что во мне много хорошего. Под отвратительной маской отверженного они видели не отца лжи, а печального, мудрого, прекрасного в своём величавом страдании Ангела. Они понимали, принимали, прощали и проникались. Они распахивали душу всем, кто этого требовал. Они вникали сердцем, закрыв глаза и заткнув уши. Они чтили мнения других превыше. чем свои. Они смиренно подчинялись велениям своего времени, своего народа, своих правителей, своих соседей, своих родителей, своих жён и детей. Кстати сказать, среди немало тех, кто лично знал Христа и первых Апостолов, и верил им. Но их простые сердца были чужды мрачному фанатизму христианства. Они знали, что тот, кто возвышает голос против народа, - неправ уже потому, что привносит рознь, и виновен уже тем, что взывает к мятежу. Они верили, что Христос говорил истину. Но одновременно они осознавали, что Он противоречит духу времени, воле нации и высшим интересам государства. Поэтому они согласились с тем, что Его необходимо было распять, и апостолов тоже, - во имя общественного единения, духовного примирения и нерушимости устоев. Им было жаль распятых, но они знали, что не стоит на этом сосредотачиваться. - Прости, Фортиссиме Материалитас, - воззвал я, (продолжал свой рассказ Агриппа) - но я, понимая каждое твое слово, не могу пока что впитать суть, - потому, что для меня это слишком непривычно. Объясни мне примером. В шаге от меня некий несчастный копошился, дрожа, в грязи, торопясь встать и продолжит работу. - Вот он, - указал я, - скажи, за что именно он наказан? - За доброту и благодеяние, как и все здесь, - отвечал Сатана. - Был человек, по имени Ануба Красный, который так любил маленьких детей, особенно же девочек, что терзал и насиловал их, а после убивал, потому что боялся за свою жизнь. - Но ты ошибаешься, это совершенно не любовь, - воскликнул я. - Я никогда не ошибаюсь, глупый маг, - снисходительно отвечал Сатана, - просто слушай и не перебивай меня. Насильник и убийца не здесь, он выше, на предыдущем уровне, рыщет в сырых лугах. Однажды этого насильника схватили, прямо во время удовлетворения страсти, когда похищенная им девочка, пятая по счёту, семи лет от роду, была ещё жива. Насильника долго били, а на ночь заперли, чтобы с утра отдать судье. Всю ночь преступник рыдал и стонал, призывая смерть. А этот, на которого ты указываешь, - просто случайный ночной прохожий. Его сердце было преисполнено сострадания. Он знал, какие преступления совершил Ануба. Но притом нежным своим сердцем добряк осознавал, что Ануба, в сущности, не виновен в том, что творил. Может быть, несчастный преступник был просто болен и, стало быть, достоин исцеления; а может быть, в детстве он подвергался побоям и издевательствам, и мстит теперь за это; или к нему была жестока его собственная мать, или - Анубе, человеку от природы уродливому и нечистоплотному, выказывали презрение взрослые женщины, из-за чего он вынужден был удовлетворять свою плоть при помощи существ малых и слабых. В общем, добряк помог Анубе выбраться из темницы, укрыл его у себя и излечил от ран. А когда Анубу искали, он трижды солгал страже. Все верили этому человеку, потому что он был известен своей честностью, и не стали искать Анубу у него. Вскоре Ануба стал поправляться. Однажды милосердный человек отправился в дальнее селение за целебными мазями для ран беглеца. Ануба же изнасиловал и убив дочь этого добряка, после чего сбежал. Потом Красный убил ещё семнадцать детей, в том числе троих мальчиков, - прежде чем его снова поймали и сожгли. Сатана вытер огромную золотую слезу, высморкался и возвестил душепроникновенно и громоподобно, так, что своды преисподней содрогнулись: - Вот эти души - моя единственная любовь. Я так их люблю, так люблю. Мне часто кажется, что жив я - лишь благодаря им. Ибо, разделяя любовь между Богом и мной, они и мня причащают истинной любви, хотя бы опосредованно. - Но, послушай, - сказал я Сатане, - если ты полагаешь, что все эти страдальцы невиновны, и если утверждаешь, что они не стремились к злу, а лишь пытались примирить его с добром, - почему же ты их мучаешь неизмеримо более, чем остальных? тех, кто предавался злу всецело? ... И тут я увидел, что глаз блестит уже иначе, - совсем не умилённо и не слезисто, а - загадочно и игриво, словно подмигивая. - Наверно, это потому, - сказал он мне, и притом шутливо толкнул меня локтем в бок, - что я всё-таки Сатана.
полная версия страницы