Форум » ФИЛОЛОГИЯ-ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ-ЯЗЫКОЗНАНИЕ » РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА: проблемы » Ответить
РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА: проблемы
Василина: На Западе обратили внимание на то, что русский писатель Лев Толстой стал сейчас в России «неличностью» по Орвеллу (nonperson). Упоминание, где-либо его имени в настоящее время является признаком политнекорректности. Московский корреспондент лондонской газеты Daily Telegrap Эндрю Осборн в репортаже из Москвы указывает, что Россию сейчас обвиняют в том, что отказалась от своего литературного прошлого в отношении выдающегося русского писателя Льва Николаевича Толстого, так как игнорирует 100-летнюю годовщину со дня его смерти. «Подобные обвинения начались после того, как выяснилось, что у Кремля нет планов отметить столетие со дня смерти Толстого. Кроме того, фильм «Анна Каренина» так и не нашел дистрибьюторов», — передает западный корреспондент. «Кремль хранит ледяное молчание о годовщине», поражается английский журналист и продолжает: «Директор фильма с участием русских актеров заявил по «Эху Москвы», что дистрибьюторы отказываются брать картину в прокат. «Я этого не понимаю», указал директор. Эндру Осборг отмечает, что даже такие далекие страны, как Куба и Мексика уже организовали фестивали, посвященные творчеству писателя, а в Германии и США публикуются произведения Толстого в новых переводах. «Дэйм Хелен Миррен и Кристофер Пламмер были номинированы на Оскар за их главную роль в англоязычном фильме «Последняя станция» (The Last Station), в котором рассказывается о двух последних годах жизни Толстого. В прошлом месяце фильм вышел на экраны Британии», передает Эндру Осборн в своем репортаже из Москвы. Напомним, что в конце января 2010 года стало известно, что решением суда в Ростовской области от 11 сентября 2009 года писатель Толстой Лев Николаевич, мужчина 1828 г. рождения, русский, женатый, место прописки: Ясная Поляна Щекинского р-на Тульской обл., был признан экстремистом в ходе одного антиэкстремистского процесса в Таганроге. В интернете выложено заключение экспертизы, которая засвидетельствовала об экстремистский характер мировоззрения Льва Толстого, возбуждавшего религиозную вражду и/или ненависть по признакам статьи 282 УК РФ, в частности в следующем высказывании: «Я убедился, что учение [русской православной] церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения». Суд постановил, что данное высказывание Льва Толстого формирует негативное отношение к русской православной церкви (РПЦ), и на этом основании статья, содержащая данное высказывание, была признана одним из экстремистских материалов». Отметим, что Толстой является не просто экстремистом, а экстремистом-рецедивистом. В 1901 году Толстой Лев Николаевич, мужчина 1828 г. рождения, русский, женатый, место прописки: Ясная Поляна Щекинского р-на Тульской обл., уже был официально осужден за крамольные мысли в отношении РПЦ, отлучен от церкви и предан анафеме. Кроме того, царские, а затем большевистские и нынешние демократические власти России до сих пор тщательно скрывает факт принятия Львом Толстым на закате своей жизни Ислама. В постановлении русского церковного суда от 20 февраля 1901 года говорится: «В своих сочинениях и письмах, во множестве рассеиваемых им и его учениками по всему свету, в особенности же в пределах дорогого Отечества нашего, он проповедует, с ревностью фанатика, ниспровержение всех догматов православной Церкви и самой сущности веры христианской; отвергает личного живаго Бога, во Святой Троице славимого, Создателя и Промыслителя вселенной, отрицает Господа Иисуса Христа — Богочеловека, Искупителя и Спасителя мира, пострадавшего нас ради человеков и нашего ради спасения и воскресшего из мертвых, отрицает бессеменное зачатие по человечеству Христа Господа и девство до рождества и по рождестве Пречистой Богородицы Приснодевы Марии, не признает загробной жизни и мздовоздаяния, отвергает все таинства Церкви и благодатное в них действие Святаго Духа и, ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из таинств, святую Евхаристию. Все сие проповедует граф Толстой непрерывно, словом и писанием, к соблазну и ужасу всего православного мира, и тем неприкровенно, но явно пред всеми». ЗАКЛЮЧЕНИЕ ЭКСПЕРТОВ по комиссионной комплексной судебной экспертизе по гражданскому делу № 3–35/08 по заявлению Прокурора Ростовской области, легшее в основу решения русского областного суда от 11 сентября 2010 года, можно прочитать по линку на этой ссылке. Между тем буквально на днях Лев Толстой был признан в России по суду экстремистом уже в третий раз. 18 марта 2010 года в Кировском суде г. Екатеринбурга на одном из многочисленных антиэкстремистских процессов, которые сейчас происходят по всей России, эксперт по экстремизму Павел Суслонов веско засвидетельствовал: «В листовках Льва Толстого «Предисловие к «Солдатской памятке» и «Офицерской памятке», направленных к солдатам, фельдфебелям и офицерскому составу, содержатся прямые призывы к разжиганию межрелигиозной розни, направленные против православной церкви». P.S. Тихо но верно действуют враги, планомерно уничтожая русскую культуру. Кем же заменят великого писателя? Как мы видим во всю продвигают Солженицына. Не удивлюсь, что скоро будут звучать имена Эфраима Кагановского или какого-нибудь Аврома Суцкевера. А картину Васнецова Виктора Михайловича (тоже теперь экстремиста) "Илья Муромец", легко закроет квадрат Малевича, получится достаточно символично. Я для себя сделал вывод — с нашей властью договариваться нельзя, прекратить беспредел можно только полностью её заменив.
Ответов - 101, стр:
1 2 3 All
Олег Гуцуляк: "Огромный лысый инвалид успокаивает ее, лапая своими чудовищными руками. Вскоре вылезает и его молодая увесистая жена. От томительных, многолетних злоупотреблений половой жизнью у нее мертвая пустота под глазами и голодный, опустошенный взгляд, как у облученной кошки. Оба они с мужем эротоманы. И врачи в один голос говорят, что это кончится только с их смертью." Александр Проханов о Юрии Мамлееве: «В молодые годы мне часто приходилось быть участником мамлеевских посиделок, всех тех безумств, радений, когда вокруг него вертелись кликуши, колдуньи, обожатели, люди иного мира. Он сам как будто бы принадлежал какому-то другому измерению. Что было тогда для меня удивительно: когда Мамлеев читал свои книги о том, как мёртвая кошка родила живую мышь или как мать от большой любви съела собственного сына, а останки передала сожителю, оказавшемуся серым волком, у меня не было ощущения ужаса. Я сказал ему: «Ты знаешь, слушаю твои чудовищные инфернальные рассказы, а у меня ощущение, что передо мной луг, наполненный лазурными цветами. Несмотря на все кошмары, которые ты живописал, я чувствую благоухание волшебных цветов». Спустя годы, благодаря тому что Мамлеев скакал по безднам, нырял в одну преисподнюю, как Иван Царевич в молоко, и выныривал из другой преисподней, находясь на линии тьмы, он, единственный в нашей среде, сформулировал философию и мистику России предвечной, России нетленной, России неубиваемой, России невыбираемой. И чем страшнее юдоль простого человека здесь, на этих семи холмах, тем она восхитительнее, волшебнее там, на небесах, куда все мы, так или иначе, перейдём».
Андрей: Скажем, Путин — абсолютно мамлеевский тип, и внешность соответствующая. Его рассуждения о «сакральном Крыме» — абсолютно мамлеевские. Представьте себе Путина в майке на общей кухне, а лучше — тихим, безликим обитателем коммуналки, время от времени что-то бормочущим о традиционных ценностях, глухо разговаривающим за закрытой дверью своей комнатки с некими сущностями.
Олег Гуцуляк: И вот из этого Южинского кружка почти вся русская контркультура и нонконформизм 90-х и растет. Туда ходил молодой Проханов, туда ходил Гейдар Джемаль, там был, прости господи, еще безбородый Дугин, оттуда растут корни замечательной поэтессы Алины Витухновской. Евгений Всеволодович Головин, который написал песню "Эльдорадо" для группы "Ва-Банк" тоже там был. "Мамлеевщина" - это абсолютно неотъемлемая часть нашего абсолютно некрореалистичного "русского мира", от которого уже никуда не деться. То есть, если Берроуз - это "дедушка" американской психоделической революции, то Мамлеев - "дедушка" всего русского нонконформизма (другого у нас нет, извините). Алексей Шеголев
Олег Гуцуляк: «Юрий Витальевич Мамлеев не совсем писатель, назвать его произведения литературой не поворачивается язык. Но и не философ он. Где-то посередине, где художество плюет на стиль, а умозрение не ведает строгости, - написал в 1997 году в эссе “Темна вода” Александр Дугин. – Но не вся ли русская литература такова? Всегда слишком умна для belle-lettre, но слишком растрепана для философского трактата... Все, что выпадает из этого определения - Набоков, например, - не особенно интересно, не особенно русское. В русском тексте должна быть, по определению, неряшливость (от полноты чувств и интуиций), сумбур, глубина, похохатывание, переходящее в слезливый припадок и особая прозорливость, сдобренная тоской. Концепция бросается в болтанку стихии и обретает особое анормальное бытие, гражданство, место в уникальной вселенной русской словесности. Конечно, не всякий туда попадает - в эту словесность, в мир нашего национального интеллекта. Мамлеев - вне всяких сомнений, литератор России».
Олег Гуцуляк: Снова обратимся к Дугину: «Однажды гениальный Евгений Головин удивительно точно указал на существование в языке (русском) особого пласта, который находится между речью и молчанием. Это еще не слова, но уже и не отсутствие их. Это загадочный мир сонных звуков, странных вибраций, предшествующих фразам, предложениям, утверждениям. Их и мыслью не назовешь. Головин привел тогда в пример фразу писателя Юрия Мамлеева из эпохального романа "Шатуны" - "Федор рыл ход к Фомичевым". В ней выпукло, осязаемо, почти плотски ощущается этот промежуточный пласт, ткань стихии русского сна. "Что-то копошится в чем-то, чтобы попасть куда-то." Одна неопределенность упрямо орудует в другой, чтобы достичь третьей. Это не психоанализ, не безумие, не банальный идиотизм. Просто в подвалах национальной души ворочается нечто, не имеющее названия, увертывающееся от света, отвергающее воплощение в форме, которая будет заведомо уже, суше, фальшивее». http://arctogaia.com/public/templars/host.htm
Олег Гуцуляк: Антон Мырзин МАМЛЕЕВ Я вообще не читал ни одного из произведений Мамлеева, потому как до сих пор руководствуюсь детским принципом "любые книжки - это чужие мысли, а у людей должны быть свои". При этом, естественно, в моих собственных правилах всегда имеются исключения. К выводам, аналогичным мамлеевским, о которых я узнавал от тех, кто с ними успел ознакомиться, я пришёл самостоятельно, причём получив их непосредственно из Источника - от той самой России как особого "барака усиленного режима" в составе мировой демиургической тюрьмы, в которой я пребываю почти 37 лет. Разумеется, эту информацию я принял в своей собственной, уникальной интерпретации-дешифровке. А потому, тёмный логос русского инфернореализма сейчас мне особенно близок. Немалую долю сведений о том, "как оно на самом деле", я черпаю и поныне из творчества и общения с великим русским писателем Алина Витухновская. Однако, так получилось, что первым серьёзным автором, в значительной степени повлиявшим на моё мировоззрение, был всё же Фрэнк Герберт. Именно он заложил мне философское понимание проявленной реальности, как зыбкой, колеблющейся системы, находящейся между условным "живым" и "мёртвым" состояниями, которые, по сути своей, являются абсолютно тождественными. А потому - заведомо бессмысленными, замкнутыми на самих себя. Интуитивно презирая лицемерных графоманов-морализаторов типа Достоевского, Толстого и пр., я буквально проскочил сквозь "творения" оных, а потому оказался практически неуязвим для логоса в истинном понимании данного термина, относящего нас ко всевозможным "священным писаниям", верить которым до сих пор предполагается безоговорочно - особенно в вопросах, касающихся "сущности человека". Вообще, "сила слова", как заведомо вторичной энергии, отражающейся от всевозможных форм тварного мира и далее постепенно затухающей на фоне Ничто, Хаоса, в настоящее время в принципе является величиной весьма переоценённой, а потому усиленно навязываемой различными адептами Бытия в качестве единственного возможного, безальтернативного Абсолюта. В то время как Абсолют, это то, что лежит за пределами кольцеобразного, червивого тела проявленной вселенной, лишь касаясь своими нитями некоторых её точек-порталов, через которые нет-нет, да и проскакивает разряд, происходит "впрыск" антиматерии-гиперинформации в "тело божье", дабы навсегда и необратимо изменить тех, кто случайным образом или же намеренно оказался в зоне его воздействия.
Олег Гуцуляк: Широпаев Алексей: Мамлеев - это следующий шаг после Достоевского. Шаг, который Достоевский не мог или не хотел сделать. Мамлеев - это Достоевский после Гулага, после опыта массовых убийств, коммунального ада и советской "бытовухи". После опыта советского расчеловечивания. Совок содрал религиозно-культурные покровы, обнажив бездны и пространства, которые Достоевскому и не снились. Вернее, именно снились - а Мамлеев их увидел. То, что для Достоевского было предчувствием, для Мамлеева стало реальностью, явью нави. Именно Мамлееву, а не Достоевскому, открылся настоящий русский тип. Это тип пограничный лишь внешне, на самом деле он - запредельный. Именно Мамлеев открыл Россию как некую опасную, экстремальную зону, воронку-бездну, само приближение к которой искажает все пространственно-временные связи и психику. Россия Мамлеева, Россия Мамлеевна - это земной ад, послание бездны, голос из Ничто. Если поверить Мамлееву, что мир создан Крысой с целью мучить людишек, то Россия - центр такой вселенной, главная ставка метафизической Крысы. Мамлеева можно считать русофобом, Мамлеева можно считать супер-русофилом, но все это не то, мимо. Важно другое: совок выдал конечный тип русского человека, открыл его метафизически, а Мамлеев познал этот тип. Познал настолько, что русских смело можно называть мамлеевцами. Мы все мамлеевцы в большей или меньшей степени. Скажем, Путин - абсолютно мамлеевский тип, и внешность соответствующая. Его рассуждения о "сакральном Крыме" - абсолютно мамлеевские. Представьте себе Путина в майке на общей кухне, а лучше - тихим, безликим обитателем коммуналки, время от времени что-то бормочущим о традиционных ценностях, глухо разговаривающим за закрытой дверью своей комнатки с некими сущностями. А потом однажды приходят менты и выясняется, что парень-то - серийный маньяк. Достоевщина - это всего лишь предбанник мамлеевщины. Россия - это мамлеевщина. Мир - это мамлеевщина, а в центре его млеет мамка-Россия. И даже уход Мамлеева выпал на самое мамлеевское время года - позднюю, сыроватую, депрессивную осень, когда опавшие листья, кажется, источают запах тлена, тайных захоронений, невысказанный ужас, жуткую бытовуху бытия. Точнее, небытия.
Олег Гуцуляк: Натэлла Сперанская: Все эти дни чувствую присутствие Юрия Витальевича…Провожаю его, вслух читая главы «Судьбы бытия»: «Только приобретя свое истинное бессмертное Я, можно отважиться пуститься в чудовищное метафизическое плавание в Неизвестное. Без приобретения этого бессмертного Я говорить о Последней доктрине бессмысленно». Провожаю, но не прощаюсь. Смерть – не есть конец. Жизнь – не есть начало.
Таба: «Борис Годунов» - Пушкина, «Мертвые души» - Гоголя и «Белая гвардия» - Булгакова. Перечитав эти три произведения, можно понять прошлое, настоящее и будущее России. Оно не плохое и не хорошее, оно-данность. Вся та, Российская бездна, в которую смотрели три гения. Когда сколько не достигай дна, а снизу обязательно постучатся.
Таба: Рейтинг прозы.ру бурлит от всплеска сознания полиграф полиграфычей...Вся советская вата решила вместе дружить, против Светланы Алексиевич. Как всегда, квасные патриоты едины в порыве объявить всех нобелевских лауреатов-в русофобии. Досталось всем, и Ивану Бунину и Иосифу Бродскому, Борису Пастернаку и конечно же Солженицыну с Алексиевич. Все диванные генералы, и кухонные эксперты по борьбе со всем на свете, на ближайшие сутки, объявили себя специалистами по нобелевским премиям. Большинство из них честно признается, что книги Алексиевич они не читали, зато читали где-то в интернете, что она в оппозиции к прокремлевским режимам.Для холуев такого факта в биографии достаточно, чтобы вынести приговор кому угодно. Не читали, но осуждали-Довлатова, Зощенко и Ахматову, Пастернака и Аксенова, Бродского и Солженицына, Шаламова и Дудинцева... да разве всех перечислишь....
Александр: Таба, с удовольствием читал Ваши высказывания. Пишите еще, а то преснятина уже поперек горла, однако фплософия -- ненаука, самоувееннось -- порок, Алексиевич не читал -- видел её физиономию, Солженицын -- не очень правдивый писатель (мягко выражаясь), Проф. Прображенский хуже Шарикова -- он шарлатан, Крамер и славянская внешность -- нонсен и т.д., а вот советская вата -- это верно: отдали власть олигархам и даже не пукнули (я имею в виду огнестрельное оружие). Дальнейших успехов и здоровья. Александр
Амира: Александр Невзоров: великой русской культуры никогда не существовало Каково нынешнее место России в мире — в рядах лидеров или среди аутсайдеров? — Есть такая песенка: «Хотят ли русские войны?». Сегодня совершенно очевидно: многие русские войны хотят, — считает скандально известный журналист и режиссёр Александр Невзоров. — Ясно, что по-настоящему счастливыми они становятся, лишь когда кого-то бомбят. Гордиться нам чем-то надо. А чем? Большой адронный коллайдер мы не построили, Марс не покорили. Остаётся самое примитивное — гордиться своей мифической силой. Это всё можно было бы рассматривать как нечто весёленькое, но, к сожалению, это прямой путь к лучинам, лаптям и другим антисанитарным подробностям. Жаль тех, кто сейчас этого не понимает. А что касается большинства, то, поверьте, они способны сменить свои политические, да и все прочие взгляды на диаметрально противоположные часов за 15. Мы же знаем, до какой степени эта масса покорна и склонна к компромиссам. На кого ставить? Сергей Грачёв, «АиФ»: Почему тогда весьма образованные люди, та же творческая интеллигенция, регулярно апеллируют к мнению большинства? Мол, столько людей ошибаться не могут... Александр Невзоров: Ну подождите, птолемеевская система Вселенной почти полторы тысячи лет была не просто разделяема большин-ством и интеллигенцией — она была определяющей. Все считали, что Земля неподвижно находится в центре мироздания, а Солнце крутится вокруг нашей планеты. Большинство заблуждается всегда — это закон математики. Грубо говоря, чем больше чисел, тем выше вероятность погрешности и роковой, драматической ошибки. К тому же условные 89,9% населения всегда отсиживаются, когда приходит время действовать, нести ответственность. Ставку можно делать только на отщепенцев и одиночек. Кому молитесь? — Но почему в человеке так сильна потребность в иллюзиях? Почему он без них не может? — Очень даже может! Просто надо понимать, что, когда мы говорим об иллюзиях, неважно, стакан ли это во лбу, кадило перед глазами или рука какого-нибудь попа, которую надо чмокнуть, — мы говорим о людях, которые не хотят думать самостоятельно. Религия в этом плане — очень удобный вариант. Но если говорить о нашем обществе, то настоящих христиан в России немного. Религия всё-таки подразумевает наличие определённых поступков, которых мы сегодня не видим. Выставку ещё могут разгромить, а вот скармливать себя хищникам на аренах — уже нет. Могут яйцами закидать, но на протяжении сорока лет спать стоя, как это делали христианские по-движники, точно не будут. И мазать тело калом, чтобы разводить червей в своих язвах, как это делал Симеон Столпник, они не готовы. — Тут непонятно другое: почему те, кто называет себя христианами, очень часто ведут себя агрессивно, нетерпимо, стараются навязать свою концепцию мира? — А как вы хотели? Христианство — это не разговоры интеллигентов про духовность и не целование друг друга в разные места. На мой взгляд, это наступательная и очень жёсткая религия, которая не терпит возражений и инакомыслия. — Разве другие религии в этом плане отличаются от христианства? — А я вам разве говорил, что бывают хорошие и плохие религии? Нет. Каждая религия обязана быть жёсткой и жестокой просто для того, чтобы сохраниться. Если то же христианство позволит размывать свои границы, будет снисходительно к соседним верованиям, оно потеряет паству, доходы, влияние. — Если рассматривать человечество как вид, а русскую нацию как его подвид, можно ли говорить о каких-то исключительных этого подвида особенностях? — Никаких подвидов не бывает! Мы можем говорить лишь о неких географических особенностях тех или иных групп людей типа курчавости, цвета глаз или кожи. Национальность — это не группа крови. Это всего лишь социально-культурные различия. Особенности воспитания конкретного индивидуума. И вообще, все разговоры про национальности — это полный бред! — Но нам со школы рассказывают про национальные пути, особую русскую душу! — Ну, я не должен отвечать за то, что вам в школе рассказывали! Если хотите про великую русскую культуру, то надо честно признать, что её никогда не существовало в принципе. Всё, что мы имеем, — это производные от западной цивилизации. Матрёшки, и те были придуманы в Японии, а в Россию их завезли только в конце XIX века. Оглянитесь вокруг себя! Вы что-нибудь исконно русское видите? — Литература, например. — В «Евгении Онегине» Пушкина, например, русского не больше, чем в автомобиле с американским названием, но сделанном во Всеволожске. «Она по-русски плохо знала, журналов наших не читала и выражалася с трудом на языке своём родном». Рифма, форма поэтического романа, как и любые другие литературные, музыкальные, живописные и прочие формы, — это всё привнесённое, грубо говоря, лицензионное. Всё более-менее национальное, русское было брошено как хлам при переезде из XVII века в XVIII. Пётр I решил, что с этим нельзя идти в цивилизацию, нельзя показываться миру. — Слушайте, ну а великий, могучий русский язык?! — Ну какой он великий и могучий?! Русский язык — это франко-польско-англо-латинско-тюркское месиво. Да, в результате это месиво получилось неплохим, но надо честно признавать, что ничего уникального в этом нет. Вы почитайте, поузнавайте, каким был русский язык до тех же петровских времён. Русское дворянство после войны 1812 года говорило преимущественно по-французски не потому, что оно было сволочным, непатриотично настроенным. Просто по-русски изъясняться было невозможно! Большинству понятий и явлений не было никаких обозначений. — Вы говорите провокационные, весьма непопулярные вещи. При этом у вас очередной творческий вечер намечается. Почему вам вообще разрешают это делать? Почему не запретят? — Видимо, потому, что большинство моего мнения не разделяет. То, что я говорю, интересно только отщепенцам. А среднестатистическому россиянину, который орёт «крымнаш!», я абсолютно безразличен. Влияния я на него никакого не имею, так что и особого смысла меня запрещать нет.
Зина Корзина: Как написать пьесу Александра Островского? Да легко! Герои - купец Сил Силыч (Тит Титыч, Сила Титыч, Тит Силыч, Буй Савельич, Мардарий Апоксиоменыч) хочет выдать дочку за такого же Буяна Путятьича, а дочка Аришенька любит бла-ародного барина Ореста Модестыча (Модеста Эрастыча), который всем врёт, что у него - имения и рысаки, а у самого фрак - и тот с чужого плеча. Но потом выясняется, что Орест Модестыч давно женат, и тогда отрезвлённая Аришенька выходит замуж за тороватого да честного купчину Буяна Путятьича. Называться это должно "Что с возу упало, того не вырубишь топором" или "Слово не воробей, да голод не тётка". Это если комедия. А если трагедия, то всё то же самое, только Аришенька в конце бежит топиться. Ну, тогда название строгое - "Топь" или "Кручина".
Олег Гуцуляк: Stepanov Constantin Сюжетъ комедіи "Золотой Ключъ или Пріятныя Неожиданности". --------------------------------------- Пріемный сынъ плотника Карпа Савельича - Буратинъ Карпычъ влюбляется въ актрису крѣпостного театра помѣщика Карабасина - Мальву Синевласову и убѣгаетъ изъ дому. Буратинъ хитростью выманиваетъ у Карабасина пять сотенъ ассигнаціями и узнаетъ о тайнѣ, хранителемъ которой является старый актеръ Черепаховъ. Мальва и ея слуга - Артамонъ Собакинъ, подстрекаемыя Буратиномъ, бѣгутъ отъ Карабасина. Буратинъ встрѣчаетъ бродягъ Васисуалія Евлампьича Котова и Василису Мефодьевну Лисицыну, которыя выманиваютъ у него деньги Карабасина и сдаютъ онаго въ околотокъ. Въ околоткѣ Буратинъ встрѣчаетъ Черепахова, который сообщаетъ тому, что на самомъ дѣлѣ Буратинъ - внѣбрачный сынъ Карабасина и ему по завѣщанію принадлежитъ имѣніе Карабасина - Золотой Ключъ. Буратинъ бѣжитъ изъ околотка, сообщаетъ Карабасину о томъ, что онъ его внѣбрачный сынъ, Карабасинъ умираетъ отъ счастья. Буратинъ женится на Мальвѣ. Въ комнату входитъ Разлюляевъ съ гармоникой, онъ веселъ и беззаботенъ, играетъ и поетъ. ----------------------------------- Надо было ещё любовный треугольник про шансонье Пьера Вертинскагаъ
ВанХеда: Преступление и наказание (2007) (с) volgota Сама по себе реализация в общем никакая - довольно качественно перенесли Достоевского в стилистику современного русского кино. Смотреть можно, ругать особенно не за что, в целом привлекательно. Поскольку при просмотре, получается, перечитываю Достоевского, впечатлило, насколько все таки системная пародия на православие. Алкаш Мармеладов и его дочка, блядь Мармеладова, пользуются исключительно православными мотивациями своего поведения, и ведь мотивирует. Итоги понятны, смерть и деградация. Теория Раскольникова - это ведь Ветхий Завет. Одни народы - твари дрожащие, а евреи (и персы иногда) Право Имеют, потому что Саваоф им дал. Причем рационально непостижимо, почему это, только на практике можно проверить, кто "богоизбранный". Поскольку вот если ассирийцы город взяли - вот тогда стало быть, "бог избрал". Ну Раскольников и проверяет, какие проблемы-то у православных:) Мистический подвижник, можно сказать. Всю эту едкую сатиру на тотальный идиотизм православия Достоевский подает как его восхваление, в результате книга цензуру проходит и в школьную программу входит. А откровенное его издевательство над попами выдается за какую-то там "глубину" и "диалогизм". Да какой диалогизм, разуйте глаза, этот поляк просто в рожу плюнул русским и "русской идеологии", вывел их всех убийцами, алкашами и проститутками, которые в свободное от криминала время занимаются витеватыми мистическими оправданиями собственного пьянства и блядства.
ВанХеда: (с) Alina Vituhnovskaya Мировая литература не сакрализует и не оправдывает страдания, как это делает русская. Русская их легитимизирует, возводит в основной принцип бытия.
Скайрипа: (с) Vladimir Emelianov Вспоминаю свое первое впечатление от машинописной книжечки "Москва-Петушки". Это 1988 год. Прочел и подумал... подумал: "Это то, что произошло с Обломовым в нашем веке. Усадьбы нет, профессии тоже, посадили в поезд и отправили в Петушки. А он все такой же. В нем память о детстве, о христианстве, о спокойном укладе русской жизни..."
Василиса:
Василиса: Alina Vituhnovskaya СКРЕПОСТНАЯ ЛИТЕРАТУРА Русская литература не только воспевала культ страдания. Ещё она сладостно воспевала культ смерти. Толстой, например, постоянно готовился к смерти. И другим предписывал. Вот так ходил по поместьям своим огромным-разухабистым и готовился. Но когда буржуа развлекается духовными некрофилическими изысками, что твой Де Сад - это литературно и биографически интересно. А вот когда он другим предписывает со своего "духовного трона" присягать смерти, особенно нищему, обобранному, несчастному народу - в этом уже содержится определённая подлость. В этой подлости и заключается государственно-нравственная составляющая русской литературы. Её скрепостное значение.
ВанХеда: (с) Vladimir Emelianov Тезис Бориса Останина, который выношу сюда из коммента: "Литература в светском обществе движется от религиозного через этическое к эстетическому (Аввакум - Достоевский - Набоков) - ровно в противоход схеме Киркегора: сначала эстетическая стадия, потом этическая, наконец религиозная". На примере древней Месопотамии схема Останина легко подтверждается. Религиозная литература: эпосы, гимны, любовные песни, заговоры. До середины 2-го тысячелетия до н.э. Вся эта литература связана с ритуалами. Особняком в это время стоит школьная дидактическая литература, связанная с диспутами. Но диспуты поначалу тоже имели ритуальный характер. Этическая литература: Вавилонская теодицея, Разговор господина с рабом. Это с конца 2-го тысячелетия. Предфилософская литература. И затем эстетика: например, Ниппурский бедняк 8 в. до н.э. Новоассирийский эпос о Гильгамеше - эстетика, основанная на ритуале и этике. Это своеобразный синтез всех стадий в развитии литературы. То есть, если мы под религиозной литературой понимаем не основанную на догматах священного писания, а неотрывную от первоначального мифоритуального комплекса - тогда первична именно религиозная литература. Теперь вернемся к русской литературе. Вот сюжет. У нее богатый муж, но она любит другого. 1. Религиозная литература. В 1830-х годах Татьяна Ларина/Мария Троекурова выходит замуж за Гремина/Верейского и отказывает Онегину/Дубровскому, потому что для брака имеются два препятствия - чувство христианского долга и невозможность быть в обществе после мезальянса. Причем первое препятствие сильнее. После венчания никаких вариантов быть не может. 2. Этическая литература. В 1870-х годах Анна выходит за Каренина и поддается Вронскому, причем препятствие только одно - второе. Про христианский долг она даже не думает (за нее об этом думает автор). Осуждающий ее свет, впрочем, тоже. Важнее соблюсти формальные приличия, т.е. светскую этику. 3. Эстетическая литература. В 1890-х годах дворянка по имени Анна выходит за немолодого чиновника Модеста Алексеевича и заводит роман с купцом Артыновым. Оба препятствия потеряны. Про приличия и долг думает только заскорузлый Модест Алексеевич. Но свет не только не осуждает распутство Анны (а это мезальянс дворянки с купцом), но откровенно покровительствует ему в лице Князя. Причем Модест Алексеич рад-радешенек, что ему через жену-блудницу перепадет лишний орденочек. Итак, к концу предпрошедшего столетия казус Лариной перестал быть проблемой для общества. Религиозный долг исчез вместе с богобоязненностью, а светские приличия - вместе с обедневшим дворянством, потерявшим силу на фоне лихого купечества. И в начале 20 столетия уход Маргариты от законного занудного мужа к Мастеру откровенно венчается уже самим Дьяволом. Это уже что-то четвертое. Должно быть, мистическая литература.
ВанХеда: Alexander Shapiro Путь развития литературы (да и любого искусства) напрямую зависит от классовых изменений в обществе. Грубо говоря, Бах пишет для аристократов, Моцарт - для буржуазии, Лист - для мещан, Битлз - для пролов. В литературе похоже, хотя и более размыто.
ВанХеда: Вся серьёзная русская и европейская литература — это бесконечный комментарий к Евангелию. И комментарию этому никогда не будет конца. Все псевдоноваторские попытки обойтись без этического напряжения, без понимания, где верх, где низ, где добро, где зло, обречены на провал и забвение, ибо дело художника вытягивать волей к добру из хаоса жизни ясный смысл, а не добавлять к хаосу жизни хаос своей собственной души. Фазиль Искандер
Олег Гуцуляк: (с) Vladimir Emelianov Во френдленте обсуждают фильм Данелии "Афоня". В основном посте пишут, что это глумление циничной образованщины над простым народом. В комментах рассуждения по поводу того, что Афоня это трагедия человека, разорванного между деревней и городом. Но если убрать социальщину, то Афоня это Печорин в новых предлагаемых обстоятельствах. Он сам мучается своим равнодушием, но ничего поделать не может. Он не любит жизнь, он мается, ему из всего живого жалко только котейку. Ему все равно куда ехать, Катю он не любит, на общественную жизнь ему наплевать, и пьет он не от того, что алкоголик, а чтобы убить время. Но в конце фильма он цепляется за Катю как за спасательный круг. Не знаю, сможет ли она долго его тащить. До московской Олимпиады Афоня вряд ли доживает. Умрет где-нибудь в дороге, непонятно где, как Григорий Александрович. Все остальное одежды века и мишура. Мало кто заметил, что Куравлев сыграл антиподов. Пашка Колокольников это предельное неравнодушие, вибрирование в ответ на малейший шорох внешнего мира. Афоня - полное равнодушие, наглухо заколоченная душа, открывшаяся только в заколоченном доме тетки. И оба раза сыграл убедительно.
Олег Гуцуляк: Российская литература глазами Дмитрия Донцова Решил перевести некоторые отрывки из книги Д.Донцова «Наша доба і література». Конечно, с чем-то вы может не согласитесь из его рассуждений, но большевизм в своё время пустил свои глубокие корни на территории России, частично, благодаря вот таким (критикуемых Донцовым), в основном дореволюционным, пейсателям. Что характеризует героев московской литературы? Моральная слабость и желания оправдать ту слабость недостатками самой жизни. Мечты о будущем и полная неспособность осуществить те мечты в современности. Чацкий О. Грибоедова убегает перед отвращением жизни. Рудин и другие „гамлеты“ И. Тургенева, или Обломов и Райский И. Гончарова – бесплодные болтуны-бездельники. Эпилептики Ф. Достоевского, свихнутые существа А. Чехова, „лишние люди“ – вот каковы типы московской литературы... Любимые герои Ф. Достоевского – это не бунтовщики, а „униженные и оскорбленные“, или „страдальнички“, которые покорно сносят незаслуженное зло, которые благоденствуют в терпении (Макар Девушкин, Нелли, князь Мышкин). Сочувствие не к геройской душе, но к подавленному телу. Потребность быть покорным, высеченным. А. Чехову самыми симпатичными были неудачники, И. Гончарову – Обломовы, Ф. Достоевскому – эпилептики, Л. Толстому – Иванушка Дурачок и Платон Каратаев, „бунтарю“ Г. Горькому – покрытый гнилыми болячками калека. Что это? Это – апофеоз увечья, это – бунт ничтожества против сильного, бесплодного против творческого, виродков против здоровых, против тех, которые не гнутся; это – бунт хаоса против порядка, смерти против жизни...“ „Апофеоз массы в московской литературе привёл к апофеозу примитива, некультурности. Не тянуть массы вверх, но самому к ним снизиться. Толстой отрицает личность; отрицает её способность постичь что-то собственным же усилием. Возхваление беспорядка, массы; переживание за её только материальные потребности; покорность безвольного человека силам извне; деспотизм как идеал общественного строя; боль „тряпичной“ души; уничтожение и усмирение личности – вот те проблемы и ценности, вот те идеи, которые принесла миру московская литература старая и новая. Обладатели грязных ног и нечесаной шевелюры стали в московской литературе носителями всех добродетелей, носителями большой правды жизни. Они должны были оздоровить мир, Европу. Их – эти нули – московская литература противопоставляла великим личностям, великим организаторам жизни Европы. Противопоставляла всем, кто выделялся из стада, кто перерастал интеллектом, характером, волей, или ... чистой рубашкой. Да, что же могло родиться в стране „чухонской помеси и массового кнутовства“? В стране рабства, где всё зависело от господина и властителя, не могла родиться вера в себя, в вес собственных усилий; не мог восстать культ воли. Там всё было желание и прихоть. Спасение – лишь в покорности Л. Толстого, или „пивной скандал“ С. Есенина. Или „прощение“ как идеал, или „даёшь Европу“, чтобы, разрушив Нотр-Дам, на его месте поставить лобное место“. „идеи, что внесла московская литература в сокровищницу народов, есть теже самые и в её пушкинскую эпоху, и в горьковскую и большевицкую. Среди тех идей нет идей величественного, а есть идея полезного; нет идеи красоты, а есть идея полезного; нет идеи личности, а есть идея массы, отары; нет идеи чина, порыва, а есть страх жизни и „грусть и тоска безысходная“. Бунт С. Есенина – это лишь московское „озорство“; в его душе живёт не огонь Прометея, не бунт Чайльда Гарольда, а лишь „озорство деревенского озорника“. Он хочет „коленом придавить экватор“ и „пополам нашу землю разломить, как калач“, и аж „до Египта раскорячить ноги“. И все это „под гармонии пьяной кличи“. Если это Моисей, то ... с колокольчиками на шапке, который кривит лицо и висовывает язык. Клоун...“ „Запад знает Дон Кихота, Фауста. Московщина – босяка Г. Горького и Иванушку Дурачка, который бегством от врага хочет сломить его волю. Типы, коих никакой Диоген не найдет на Западе. Рыцарство и верность – это главные приметы английской литературы. Обозначить эти типы можно одним словом – джентльмен. Литературным типом же московской литературы был безумный бунтовщик, бездумный раб; в обоих случаях – хам, начиная от приниженного, идеализированного мужика и кончая хулиганскими типами С. Есенина. Глубокие идеи и глубину смысла даёт лишь общество с напряженной, цветущей, активно творческой жизнью. Московщина никогда таким обществом не была. „она не дала миру никакой идеи, ничем не послужила причиной человеческого развития“,– свидетельствует москвин П. Чаадаев. И как же она могла дать какую-то идею? Ведь любую идею рождает свободная мысль свободного человека; она была на Западе, а Московщина такой не имела. Вот потому на Западе создался тип независимого человека, а в Московщине тип раба и деспота в одном и том же лице...“ „Какую свою идею дала миру Московщина? Может, идею М. Чернышевского с его философией „чорного передела“, то есть первенством распределения над творчеством? Или, может, идею „славянофильства“, то есть мессианства московского мужика, того (по свидетельству Н. Горького) „тяжкого московского народа, который повадился жить нищим на богатейшей земле, небрежно лежа на ней“? Может идею „непротивления злу“ примитивной бесформенности Л. Толстого, враждебную всему сильному и красивому? Может идею общественного „милосердия и жалости“, за которой скрывалось восхваление всего некачественного? Или идею „гибельного различия между твоим и моим“? Или идею унижения человеческого достоинства? Как же может родить какую-то большую идею народ, когда его идеалом является хаос, аморальность, ненависть к красоте, к свободной мысли, ко всякому творчеству? Нет! Культура „босяков“, Иванушек Дурачков, „лишних людей“, „идиотов“ и т.п.– не для нас, украинцев“
Олег Гуцуляк: Igor Yngwar A. Bobrow Я считаю нужным несколько переосмыслить список наших классиков литературы. Вот некоторые моменты. Вот, совершенно ясно, что лидером русского романа гр. Л. Толстой считаться не должен. Задвинуть. Кроме чисто эстетических и идеологических моментов: вероотступник, сословный изменник. Чернышевский: вымарать по сходным причинам. Притом качество единственного романа просто не очень, партийная агитка. Алексей Н. Толстой: фальсификация происхождения. Финансовая нечистоплотность вплоть до признаков злостного банкротства. Это кроме идеологии, кстати. Шолохов: участие в карательной и экспроприаторской деятельности. Сомнительное авторство по меньшей мере одного из романов. Лидеры в части романа Загоскин и Гончаров, где-то и Достоевский. Теперь поэзия. Рылеев. Висельник за известные вещи. Плюс пропаганда преступного образа жизни. Некрасов: пропаганда преступного образа жизни. Как минимум задвинуть, в классику не включать. Есенин и Клюев как люди просто предавшие свою Благодетельницу-Императрицу. Опять же, пропаганда преступного образа жизни. Это не считая идеологии и религии. Блок и Маяковский : сословные предатели. Плюс пропаганда преступного образа жизни и вероотступничество . Впрочем, да, у Блока этого меньше, опять же мученик своего рода. Аналогично, много вопросов с Цветаевой. Там и чуть ли не галахическое происхождение по матери к тому же. Мандельштам: финансовая нечистоплотность. Это притом я не очень в идеологию & эстетику вдаюсь.
Трис: (с) Vladimir Emelianov После того, как в комменте меня назвали эстетическим неандертальцем, чрезвычайно соблазнительно самому определить, чем эстетический неандерталец отличается от такого же кроманьонца. Попробую. 1а. Для меня автор неотделим от своего произведения. Произведение обязательно об'ясняется внешней биографией и внутренней индивидуальной мифологией автора (тем, что я называю его мировидением). Эта мифология проявляется в произведении в виде навязчивых образов, слов и представлений, за которыми стоят подспудные ощущения, мотивации и желания автора. 1б. Неавторские произведения прекрасно об'ясняются верованиями и политико-правовыми представлениями жителей местности, где зародилось произведение. 2. Любое литературное произведение функционально. Нужно искать мотивации для его написания (прославление или критика властей, выражение своих эмоций, вытеснение своих желаний, стремление заработать, стремление изобрести новую форму или рифму с целью прославиться, стремление изложить новую религию, стремление подражать авторам прошлого). 3. Все герои литературного произведения происходят в конечном итоге из автора как из первопричины. 4. Стиль автора это его характер и то состояние, в котором он садится писать. То есть, эстетическое неандертальство это смещение анализа произведения в сторону суб'екта, его биографии, его психологии и идеологии. Только таким образом можно изучать древнейшие литературы Востока. И только так нас учили на Восточном факультете, где мы сдавали зачеты и экзамены по религиозно-политическим основам арабской поэзии или по зависимости шумеро-аккадской литературы от социально-политической истории. Это очень полезные знания, потому что они позволяют не уходить в иллюзию чистого эстетизма и не обманываться творческой индивидуальностью автора: ты понимаешь, что в другой социальной действительности этот автор невоспроизводим. Именно поэтому эстетический неандерталец иронически относится к любым декларациям искусства для искусства, пытаясь определить ту социальную ситуацию и социальную группу, которые стали заказчиками произведения. С другой стороны, эстетический неандерталец очень чуток к самым интимным сторонам личности автора, ко всем его подспудным желаниям, и легко их различает, не позволяя себе обманываться красотами стиля.
Олег Гуцуляк: Alina Vituhnovskaya ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ ПОДЛОСТЬ Колоссальная цивилизационная подлость религии, русской литературы и психоанализа заключается в выстроенной ими лжеиерархии страданий. Нам с детства внушают, что душевные страдания выше и сильней прочих. Но реальность и личный опыт доказывают обратное. А именно — физическая боль сильнее душевной. Социальные проблемы важнее внутренних. А финансовые проблемы перекрывают всякие экзистенциальные муки. Казалось бы банальности. Но кроме меня их никто не произнесет.
Василина: (с) Vladimir Emelianov Слушал лекцию Н.А. Богомолова о Серебряном веке. И подумал: надо же, он заметил, что Чехов это не Серебряный век, но не сказал, почему. А потом он много писал про оккультизм Серебряного века, но свел это к субкультурным интересам. А ведь здесь очень важен мировоззренческий аспект, связанный с развитием науки. Чем Серебряный век отличается, например, от Чехова? Чехов находит удовольствие в том, что есть. Он знает, что многое можно исправить, но еще больше неисправимо, и нужно любить настоящее таким, какое оно есть. Чехов находится целиком в границах русского христианства как части европейской культуры, и не ищет иных миров. А поздний Толстой активно их ищет, но только в пользу собственного извращенного христианства, и потому он тоже не Серебряный век. А главная интенция Серебряного века выражена в стихотворении Гиппиус "Песня". Окно мое высоко над землею, Высоко над землею. Я вижу только небо с вечернею зарею, С вечернею зарею. И небо кажется пустым и бледным, Таким пустым и бледным... Оно не сжалится над сердцем бедным, Над моим сердцем бедным. Увы, в печали безумной я умираю, Я умираю, Стремлюсь к тому, чего я не знаю, Не знаю... И это желание не знаю откуда Пришло, откуда, Но сердце хочет и просит чуда, Чуда! О, пусть будет то, чего не бывает, Никогда не бывает. Мне бледное небо чудес обещает, Оно обещает. Но плачу без слез о неверном обете, О неверном обете... Мне нужно то, чего нет на свете, Чего нет на свете. Март 1893 И упование Шилейко "здесь мне миров наобещают" - главное упование. Серебряный век преодолевает границы традиционных знаний и представлений. Он обещает миры - либо давно прошедшие, либо те, которых нет, либо те, что предстоит построить. Он вырывается из библейско-гомеровской парадигмы вместе с наукой, открывшей шумеров, о которых не знают ни Библия, ни Гомер. Это необходимое и неотменимое движение, потому что оно обусловлено самим развитием наук о Востоке. Здесь и лекции Вивекананды, и перевод Книги Перемен, и открытия египтологов, ассириологов и хеттологов, и экспедиции этнологов в Полинезию. Это постчеховский и противотолстовский мир, который не нуждается ни в оправдании, ни в отвержении прошлых представлений. Они с самого начала несущественны и прозрачны для него как границы.
Олег Гуцуляк: Чехов тварь еще та. Талантлив сильно... Но все его рассказы и повести конченный деппресняк (имею полное собрание его сочинений, включая критику публицистику и переписку) антисемитизм красной строкой через все его рассказы. Махровый и неприкрытый. (с) Макс Драйвер Не существует писателя А.Ч. Существует ничтожный человечек, подлый и жадный. Жадный до денег и до славы. Который изливал свою ненависть на окружающих. И преимущественно на тех, кто по статусу его выше - дворян. Хотя сам и не знал что это такое. Но сводил с ними счеты в своих виршах. ВЕСЬ МИР СОШЕЛ С УМА. Так же как и с ничтожным Шагалом. (с) Игорь Палей
Олег Гуцуляк: (с) Vladimir Emelianov Надо же, какое разгорелось из-за того, что Большую Книгу дали не Елизарову за "Землю", а, наоборот, Иличевскому за "Чертеж Ньютона". В самый патетический момент явился Прилепин и заявил, что премию дали 50 евреев. Практически Септуагинта собралась в Большой Книге. Это, кажется, самый сильный аргумент против присуждения. Из других, менее сильных аргументов, скучность романа, недостаточная одаренность его автора как владетеля русского слова и т.д. От себя хочу сказать. И, как всегда, предельно субъективно. Каждый читатель хочет, чтобы в литературе его интересы кто-нибудь представлял. Чтобы он время от времени узнавал в герое себя и собственную жизнь. Но до последнего времени читатель вынужден был приобщаться к мирам, бесконечно от него далеким. То к миру бандитов, то к миру ментов, то к миру гламурных котиков и кис. Что в литературе, что в кино все время хотелось сказать: чума даже не на оба, а на все три ваших дома! Я не ваш! Вы меня не представляете! Я не понимаю, чем вы живете и как вообще можно так жить! Когда, наконец, я прочитаю романы про себя - тихого интеллигента, занятого поисками связей между наукой и религией, не желающего власти и больших денег, вечно находящегося между проблемой своего сознания и красотой этого мира? Кто расскажет мне обо мне не только то, что я прожил, но и то, что мог бы прожить исходя из того, каков я есть? Ведь я пропал лет тридцать назад в последних фильмах Рязанова, после того, как Рязанов влюбился в Ельцина и в Союз правых сил. Больше обо мне никто не вспомнил... Все думают, что меня больше нет... Елизаровы играют в готических фашистов. А прилепины уже и не играют. А иные прочие просятся к ним в подпаски. Где же мои авторы? И тут появляются Иличевский и Макушинский. И я узнаю себя в запутанности их историй, в логичности их мышления, в личных неудачах их героев, в высоте их духа, в постоянном их следовании за своей звездой. Как будто в мир снова вернулись и та ненапыщенная серьезность, и то благоговение перед миром, и то понимание единства мышления, слова и поступка, что были растеряны за эти 30 лет и в жизни, и в литературе. Вернулись в соединении возвышенного и прекрасного. И дело не в мастерстве, а в сочетании смирения перед высшим началом Бытия и смелости обнаружить свое смирение перед людьми. Потому что такое смирение всегда пролог к ученому незнанию, а ученое незнание открывает новые горизонты жизни и законы природы. Я очень рад, что премии начинают доставаться авторам, оживляющим в читателе жажду приобщения не к слову самому по себе, а к слову, за которым стоит большая работа ума и сердца.
Харлинн Квинзель: (с) Ярослав Золотарев Писал вчера весь день про русский постмодерн и подумал, почему не выделяют гебня-постмодерн как отдельное направление, оно же явно имеется, тот же Варламов и Галковский. У нас есть как обычные постмодернисты (Пелевин), так и гебе-постмодернисты, то есть совковая имитация постмодерна, когда внешние элементы стиля (ирония, интертекстуальность и авторская маска) используются с прямо противоположными классическому постмодерну целями. Классический западный постмодерн - это Борхес, это все понятно. Это хотят жить в библиотеке, в рупалоке, и поэтому иронизируют над материальным миром, камалокой, и его бытовыми ценностями. Ну, в рупалоке-то, конечно, лучше, это еще старик Будда говорил. Комары там не кусают и на еду там не надо зарабатывать, сиди себе и книжки читай. Дело в том, что русская гебня - это гопота, которая ни в какой библиотеке жить не хочет и даже не понимает, зачем это надо. А подгебешный постмодерн обращает положенный в этом стиле скепсис против идеалов цивилизации и гражданского общества. То есть утверждает вполне определенные ценности (классический постмодерн против ценностей как таковых). Это бандитские ценности: ложь лучше правды, насилие лучше ненасилия, рабство лучше свободы; умри ты сегодня, а я завтра. Поэтому излюбленной мишенью для иронии у гебе-постмодерна является русский серебрянный век, когда хоть какие-то элементы гражданского общества все же возникали, и как раз те, кто хоть какие-то человеческие ценности исповедовал тогда и продвигал. Хотя понятно, что пизданувшиеся на мессианской идее черносотенцы или коммунисты - гораздо лучшие объекты для иронии, чем Зина Гиппиус, которая кстати как раз жила в библиотеке, так как была русской интеллигенткой, а царь Николашка, которого всячески выпячивает гебе-постмодерн, был немецким солдафоном. Ну и понятно, что украинцы, которые цивилизованное общество хотят построить, и прямо таки сражались за это, это в гебе-постмодерне мишень номер два. Гебе-постмодерн на самом деле такая же имитация постмодерна, как путинская демократия - имитация демократии, путинский бизнес - имитация бизнеса, гундяевская религия - имитация религии и так далее. Это фашизм под маской текстуальной игры: когда спрашивают, а почему вы фашисты, они начинают корчить рожи, прыгать и хрюкать, дескать мы так играли. Ни во что вы не играли, вы настоящие фашисты и как настоящие фашисты, вы людские ценности ненавидите и над ними глумитесь. Никакой связи с западным постмодернизмом, кроме чисто внешней, тут нет и быть не может. Ну и понятно, что именно гебе-постмодерн у нас уже 20 лет всячески поддерживается государством, а настоящий им не нужен и даже непонятен.
Владимир: (c) Vladimir Emelianov 95 лет назад погиб Есенин. Есенин дан нам промыслительно как часть эманации Единого - после Достоевского и Соловьева, но перед Лениным. Есенин и Достоевский соотносятся как Russian soul и Russian spirit. Если первый способен самоубиться по пьянке от переизбытка ненависти к себе и любви к живому, то второй в лице лирических героев готов убить другого за идею, ибо не так все веруют. А ведь есть еще и Russian mind Соловьев, который купается в мистической мгле. Ох же ведь! Наша Russian soul исконная, дохристианская, финно-угорская, с перепадами от безумного веселья до поисков крюка. И если больше ничего нет - ни разума какого завозного, ни свободного духа - то эту душу нельзя оставлять наедине с собой. Она просто лишит себя тела. И не спрашивай, почему. Потому что она себя ненавидит и тело свое презирает как буржуазную роскошь. И очень хочет обниматься с собаками, цветами и травами. Тут какая-то подмена: незрелая душа отождествляет себя со свободным духом. А на самом деле ей еще учиться и учиться у тела. Все это русская душа. Все это Есенин. И потому Есенин никуда не денется. Но этой нищенке всегда будет нужна чужая одежда.
Владимир: Vladimir Emelianov 70 лет назад умер Андрей Платонов. Это был очень странный кот, лирически сочетавший в себе авангардиста и архаиста. Максимально близкий к Хлебникову. Он хватал все, что нацелено на вперед, и относил это в крестьянскую избу. А сам между тем починял примуса и осушал болота. Технический, рукастый такой кот. Деревня была для него идеалом. А всякие железяки вместе с измеряющими их чертежи линейками были насущным настоящим. Если Лев Толстой ненавидел железную дорогу, то Платонов ею жил. Но только наяву. В своих снах он жил сказками про коммуну, про всеобщее братство... В самом деле, очень похоже на Толстого. Платонов это Кот-Баюн. Поет сладко, а когтищи вострые и зубы страшные. Усыпит и загрызет. А еще Платонов это кот Матроскин. Он очень любил полезный труд на благо своей общины. Семейственный такой кот, хозяйственный. Вся его проблема была в том, что Платонов был кот. Не корова вот, не птица, не полевой мыш и не собака. Коты сами решают, даваться ли им в руки и в какие. За то и пострадал. Все-таки удивительно, что два главных русских романа начала 20 века родились из "Фауста" Гете. И "Котлован", и "Мастер". Только первый - из второй части.
Олег Гуцуляк: Владимир Емельянов написал: Умер Бродский. 25 лет назад. "Отсутствие мое большой дыры в пейзаже не сделает..." Не сделало. Бродский не ощущается как утрата, потому что Россия никогда его не знала. Он всегда был где-то там - не на подмостках, не на пленках. Сперва в самиздате, потом в тамиздате. Россия не ощутила его живое тепло, не читала его книг. В перестройку было не до Бродского. После развала "возлюбленного Отечества" его стали иногда показывать по телевизору. Выпустили пластинку с его стихами. И одновременно выходили пластинки Мандельштама и Хармса, так что Бродский в начале 90-х стал восприниматься как умерший репрессированный петербургский классик - то есть, в контексте 1930-х годов. В 1993-1995 гг. в толстых журналах выходили подборки его стихов. У метро играл шансон, рядом в киоске торговали журналами, и это внезапное "О, облака Балтики летом! Лучше вас в мире этом я не видел пока!" воспринималось как вскрик сумасшедшего, на который не приходят врачи. Открыв другой толстый журнал, можно было прочесть "Век скоро кончится, но раньше кончусь я" - и посочувствовать неведомому нью-йоркскому жителю, что его так одолела депрессия. Нам же никто не рассказывал тогда об операциях Бродского, о приговоре врачей, о том, с каким трудом давался ему каждый шаг. Вечером 28 января 1996 года по радио сказали: "Умер Иосиф Бродский, ведийский мудрец". Почему-то вот так, я это запомнил... Дальше началось наплывание Бродского на русскую литературу в статусе анти-Пушкина, появились эпигоны, исследователи, посмертные прихлебатели и приживалы, горькую жизнь в полутора комнатах решили превратить в сладкий белонощный музей. Обнаружился сын - не такой как. Объявилась дочь - такая как. И никогда не проявилась та, которая одна, ради кого все, причина невозвращения в Петербург. Бродского стали петь. Портреты Бродского повесили в школах. Но это не приблизило того, кто всегда хотел отдаления. Обвив со всех сторон русскую поэзию, он сделал это холодной рукой мертвеца, холодной кровью рыбы, холодной водой Невы, на которую смотрят с мостов коты - не живее гранитных львов, но полные чувства первородства... 25 лет прошло. Мы не можем сказать, что Бродский умер при Ельцине или при Клинтоне, что он был поэтом-лауреатом Штатов, что он получил когда-то Нобеля. Эти события и люди только ненадолго были свидетелями Бродского. А он был и есть, он застыл как небывалая невская пирамида, и стал одним из памятников русской вечности, отдельным чудом света, взирающим на десятки поколений в любую сторону истории. Экзистенциальный опыт проживания Бродского невозможен, поскольку нельзя погрузиться на Марианскую впадину и тут же вынырнуть в первый этаж антикварного магазина. Но переход через Бродского как легкое прикосновение к тотальному одиночеству души, окруженной и вытесняемой вещами, вполне достижим. Бродский требует застыть и вглядеться в воду. Секунда такого застывания и будет твоим приобщением к его эону.
Олег Гуцуляк: Vladimir Emelianov Пушкин, Пушкин... Пушкин много пишет о самозванцах и бунтовщиках. Он заклинает нас не доверять отрепьевым, пугачевым и дубровским. Он дарует Покров Богородицы коррупционеру Троекурову, а верность Татьяны - старому князю-военному (потому что Онегин тоже бунтовщик). Он направляет Командора на бунтаря Дон Гуана, пославшего через него вызов самому Богу. Он зло и уничижительно отзывается о Радищеве. Наконец, он называет русский бунт бессмысленным и беспощадным. Беспощадный - понятно. А почему бессмысленный? Потому что Пушкин постоянно видит себя шестым на той виселице 1826 года. И, когда рисует ее, подписывает внизу: "И я бы мог..." Бессмысленность русского бунта в том, что всякая смута неизбежно подавляется новым монархом, режим становится еще строже чем до того, а бунтовщики идут на плаху или на каторгу. И Пушкин, который в начале 20-х годов писал самые богохульные и вольнолюбивые стихи, после 1825 г. постоянно чувствовал над собой веревку, от которой его спасли два царя: один - ссылкой, второй - прощением. А когда занимался пугачевским бунтом, то словно бы примерял на себя судьбы его участников. "Уроки афеизма" не помогали. И ему становилось зябко. Потому что утрата чести, утрата древнего дворянства - хуже смерти. Впрочем, это и есть гражданская смерть. Утешая прошедших через эту смерть друзей, он говорит в 1827 году: "храните гордое терпенье...Россия вспрянет ото сна...". Еще на что-то надеясь. А уже в 30-е понимает, что надежды быть не может. Одни навсегда там, другие здесь. И это значит, что сам Господь против бунтовщиков. И это значит, что он спасен. И вот тогда появляется образ Гринева - как дума Пушкина о самом себе. Ведь общался же со злодеями. Пировал с ними. Был у них в доверии. Но ручки не целовал. Их форму не надел. И был прощен монархом.
Олег Гуцуляк: Vladimir Emelianov ПУШКИНИЗМЫ Пушкин родился в браке внучки петровского крестника с троюродным дядей. Пушкин это самый известный псковский поэт. Похороненный к тому же на Псковщине. У Пушкина не было своей квартиры. Мойка, 12 это просто последний адрес. Там можно повесить одноименную табличку. С Пушкина начинается Цыганский текст русской литературы. Пушкин читал Байрона по-французски. И в результате стал небывалым парижским денди. Пушкин говорил и писал на том французском, на котором обычно говорили русские в Москве. Московский французский был его первым родным языком, а псковский русский - вторым. Пушкин дружил с Гульяновым, отрицавшим дешифровку Шампольона, и не любил Сенковского, правильно читавшего древнеперсидскую клинопись. Пушкин был шатен. Пушкин не знал древнегреческого языка, но написал эпиграмму на перевод Илиады Гнедичем. Немирович-Данченко встречался с Дантесом в Париже. Лучшую биографию Пушкина написал специалист по Тынянову. А что? Между ними есть что-то общее.
Олег Гуцуляк: Kirill Serebrenitski ... Самая опасная, - жуткая даже, - тайна родословной Марины Цветаевой лежит у самого края, жмётся незаметно у периметра обширного гипертекстуального пространства - как сказать? - цветаевианы, цветаевионики? ( ... всё-таки очень неудобна эта цветистая семинарская фамилия для употребления в научных целях: цве-т-е-во-ведение - ну вот как это?). ... как каменный осколок с письменами - в густой траве у огромных руин; письмена могут пояснить, что это за руины, как возникли и как именуются, но - в траве этот малый камень не отыскать. Жуть, в данном случае, слово подходящее: этот сценарий жутко озвучивать, - не потому, что за него грозят какие-то кары, а просто потому, что невероятно сложно подобрать интонацию: как по канату нужно пройти - между напыщенной встопорщенностью и жалобно-извинительным хохотком. (Собственно, все потомки Больших Предков поймут, о чём я говорю, но тут - совсем уж трепетно-опасный прецедент). Марина Цветаева об этой тайне не говорила и не писала, никогда. При яростном желании, конечно, можно изыскать между строчками некое эхо отголоски шелеста теней намёков на иносказания, но я воздерживаюсь. (Хорошо, что эти сведения не добрызнули до меня, когда мне было лет пятнадцать, тогда я вряд ли бы устоял от романтических искушений а ля Дюма-отец). Анастасия Цветаева тоже молчала. В первые же недели после того, как я, ещё непрочно, обосновался в Москве (2006 год), - я начал стучаться к тем, что, казалось, мог бы хоть что-нибудь уточнить: супруги Васильевы (хранители части архива Анастасии Цветаевой), поэт Станислав Айдинян, (последний её литературный секретарь). - Нет, - твёрдо, и несколько даже хмуро, ответили Айдинян и Васильевы. Ничего не слышали, и не могло такого быть, ничего. (И я им всем тогда не понравился, как мне потом сказали, сомнительный я был какой-то - троюродный внучатый племянник из провинции, только что прибывший - сбежавший? - из испанско-польского монастыря отцов кларетинов). ........................................... Тайну эту озвучил некто Борис Михайлович Зубакин. ( ... персонаж в данном сюжете - похоже, главный, но не буду втискивать его жизнеописание в этот пост: о нём сейчас много написано, первая его биография вышла в 1994 году; фигура удивительная - вроде бы поэт, вроде бы драматург, вроде бы художник, скульптор, композитор, историк, археолог, этнограф, искусство- и литературовед, богослов, затейник и чтец-импровизатор, профессиональный гений; и - всё это растаяло и сгорело почти без следа; в Большую Историю он вошёл так: Богори II (Зубакин-Эдвард), рыцарь-епископ Ордена Розы и Креста, иерофант духовного Ордена Люкс Аустралис – Света Звёзд). Так вот. Борис Зубакин писал, - в письме из советской Москвы в королевский Сорренто, от 31 мая 1927 года, - и не кому-то там, а Алексею Максимовичу Горькому: «Везет мне на знаменитых отпрысков! Одна из лучших моих подруг – правнучка Наполеона (его глаза, голова, подбородок, вероятно и характер)». Собственно, он сообщал Горькому о том, что с утра встречался с сестрой Плеханова, а правнучку Наполеона только к слову помянул; далее следовало - "«Вчера подружился с внуком Пушкина". Всё, это упоминания мелькнуло незамеченным, - мол, мало ли в СССР потомков Наполеона, - его никто не комментировал, не зацепился за эту строчку. Кроме меня, естественно. ** Вычислить эту даму - было несложно, на самом деле. Дело в том, что именно в это время окреп и растопырился щупальцами по всей классовочуждо-бывше-интеллигентной Москве - слух, уже практически убеждение: Борис Зубакин – агент ОГПУ, провокатор. От него ринулись во все стороны прочь, как от прокажённого. В начале 1927 года Зубакин писал Горькому: «Итак, вокруг меня создан фатальный круг – фатами и глупцами. …Но так как влиятельная прослойка кликушествующих идиотов имеется во всех литературных и научных учреждениях, музеях, институтах и прочее, - мне просто некуда податься. … ну, вот это – о «круге», в котором я сижу. … Я стараюсь ни у кого не бывать. Мой «круг» - это те, кто изредка – бывает у меня: Шенгели, П. Романов, Пильняк, Пастернак, А. Цветаева, Рукавишников Ив. – два-три ученых (акад. – геолог Павлов, - или проф. Озеров )». В списке - только одна женщина, А. Цветаева. Стихотворение Зубакина «Моим сестрам» помечено тем же годом, 1927. В посвящении - четыре имени: Ольга Рунова, Нэй Мещерская, Регина-Надежда Зубакина-Полякова, и опять – Анастасия Цветаева. Регина Полякова - это родная сестра Зубакина в прямом смысле, она отпадает. Престарелая народоволка (и писательница) Ольга Рунова, урождённая Мещерская, и её дочь Надежда (Нэй) Мещерская - отпадают: их родословная давно опубликована, никаких иностранных следов в ней не заметно даже под лупой: прадед Ольги Руновой, - титулярный советник Алексей Иванович Мещерский, сын уездного стряпчего, с 1807 по 1815 служил в канцелярии Московского военного генерал-губернатора; потом уездный стряпчий в Бронницах и в Коломне; где уж тут наполеониды. И - Анастасия Цветаева. Есть строчки, которые на неё отчётливо указывают: Зубакин писал Горькому о ней Анастасия в своих знаменитых воспоминаниях писала: «Профиль Марины – как резцом на гравюре: горбинка носа, что-то с той картины, где вполоборота молодой Бонапарт на фоне знамени». А сама Марина, - та прямо, перечисляя то, чем она перед собой гордится, - сообщила о себе: «Похожа на Наполеона». (Записная книжка 7, начата в ноябре 1919 года). И: сёстры между собой похожи, особенно в юности. Анастасия Цветаева писала: «Обе в очках, русые, Марина – с подобранными по-взрослому напуском надо лбом, плотная, выше среднего; я – меньше и тоньше, с вьющимися до плеч волосами, но – как лошадки той же «породы» - та же улыбка, те же глаза, тот же смех, тот же голос, - этим сходством и упорством ходить вместе мы обращали на себя внимание всей гимназии». Анастасия Цветаева в 1927 году для Зубакина - сестра по духу, из оставшихся друзей - самая близкая. (Она была, собственно, сосредоточенно преданно влюблена в Зубакина, - платонически, спиритуально, на чём сам епископ Богори настаивал; именно это и разрушило жизнь Анастасии десять лет спустя). В этом же году они даже вдвоём съездили, - (каким-то чудом их выпустило ОГПУ, из-за чего совсем сгустились подозрения), - в гости к Горькому, в Сорренто. Марина похожа на Наполеона: «Профиль Марины ... горбинка носа, что-то с той картины, где вполоборота молодой Бонапарт...". Анастасия похожа на Марину: "та же улыбка, те же глаза, тот же смех, тот же голос". Одна из лучших подруг Зубакина: "правнучка Наполеона - его глаза, голова, подбородок, вероятно и характер". Строчки Зубакина и Анастасии Цветаевой даже как-то неуловимо рифмуются, если присмотреться. ...................................................................... Возможно, и даже скорее всего, эту мифологему создал Борис Зубакин, ему вообще было чрезвычайно свойственно превращать в вычурную сказку всё, к чему он прикасался, бездумно, просто потому, что - "так же лучше". Почему он не написал Горькому прямо: мол, правнучка Наполеона это ваша давняя знакомая, Ася Цветаева, - это понятно: жёсткая перлюстрация, а Наполеон - хотя в 1927 году ещё не официальный враг советского народа, это будет позже, - но и не Пушкин, и не Плеханов; потомкам императоров в СССР не жить. (5 ноября 1937 года была расстреляна единственная в СССР квази-наполеонидка - почти семидесятилетняя графиня Дарья Богарнэ де Лейхтенберг, праправнучка императрицы Жозефины Французской. Собственно, только за родство несколькими династиями, других грехов у этой старенькой ленинградской библиотекарши не было). Только в сталинской реальности классово-чуждые сказки были запрещены. В 1929 году Зубакин был выслан в Архангельск. 2 сентября 1937 года - арестован в Архангельске. 3 февраля 1938 года расстрелян в Москве по приговору тройки. Обвинение: создание «мистической фашистской повстанческой организации масонского направления "Орден розенкрейцеров" / Арестованы были все, с кем Зубакин соприкасался, все, кто считался его друзьями. Анастасия Цветаева по этому же делу отправилась в концлагерь, на десять лет. А в Москву вернулась только в 1961ом, через четверть века. ................................................................................................................. И в искусительном сопряжении с этой загадкой - другая, фамильная, которую Марина Цветаева повторяла неоднократно: ...Юная бабушка, кто вы? Сколько возможностей вы унесли, И невозможностей — сколько? — В ненасытимую прорву земли, Двадцатилетняя полька! Бабушка, Мария Лукинична Мейн - "урождённая княжна Бернацкая". И: " ... прабабка гр. Ледуховская ( я - ее двойник)" - твёрдо сообщила Марина Цветаева в письме от 24 августа 1933 года, Вере Буниной. ( Но это - позже на шесть лет. В 1927ом о родстве с графами Ледуховскими сёстры ещё ничего не знали. Как бы взбурлила Марина, если бы узнала, например, что - вот: Мария Колонна-Валевская, "польская жена Наполеона" (у которой от Императора - внебрачный сын, граф Александр Флориан де Колонна Валевски); а младшая сестра Марии - Хонората Лончинска герба Налэнч, по мужу - Ледуховская; правда, это другая совсем ветвь, но того же рода). ....................................................................... ... Нет, сейчас я знаю: я - не потомок Наполеона, и сёстры Цветаевы - тоже. Мы всего лишь прапра - (они, а я - прапрапра), - внучатые племянники четырёх наполеоновских офицеров (двое - родные братья нашей прапрабабушки Марианны Ледуховской, двое - двоюродные, в 1812 году все - капитаны). И ещё: пра(аааа)дедушка Станислав Ледуховской в 1809 году два месяца исполнял обязанности министра полиции Герцогства Варшавского. Правда, он, похоже, Наполеона терпеть не мог и был упорным и преданным агентом Австрии. Но - интересно: а всё-таки - вдруг они что-то такое подозревали? вдруг - был всё же какой-то шёпот закутанного в истлевшие кружева скелета из недр фамильного шкафа с резными гербами на дверцах? То, что они не решались озвучить. (При всей решительности Марины). Мне был тоже было неловко выдавливать вслух: "я - потомок Наполеона", даже если бы я был исподволь уверен в этом. Версия эта меня несколько лет манила, завораживала взбудораженно, - как вход в лабиринт, мне одному известный; меня не слишком даже волновало, куда ведут эти переплётённо-запутанные генеалогические сводчатые коридоры, в какую тьму; мне просто всегда нравилось двигаться по лабиринтам, и чем меньше шансов выбраться из них на свет, тем лучше. Я, благодаря этому сюжету, несколько лет выискивал наполеонидов, - потомков Наполеона, его сестёр и братьев, - вычерчивал их родословные древа, с некоторыми в переписке состоял. И, думаю, стал в этом отношении неплохим специалистом. ("... Но это уже другая история" - истрёпанная до неприличия фразочка; чем бы её заменить?). (... Но иногда - когда снова натыкаюсь на очередную подходящую строчку, - вспыхивает весёлая рокамбольская мысль: ну вот почему я не самозванец? если бы захотел, отлично бы всё обстроил, сделал бы сенсацию, гораздо изящнее, ювелирнее, чем это обычно делается).
Йаэль: Vladimir Emelianov · По радио результаты опроса россиян, кто любимый поэт. Пушкин, Лермонтов, Есенин, Маяковский. Абсолютно советский набор. Среди называемых иногда - Высоцкий, Тютчев, Фет, Ахмадулина. Никто не назвал Блока-Ахматову-Пастернака-Мандельштама-Цветаеву-Гумилева и т.д. Зато в число любимых поэтов попали Толстой, Достоевский и Чехов. И современные господа журдены были весьма удивлены, когда узнали, что есть поэзия и проза. Они уточнили: "Ну, мы про тех, кто лучше сочиняет".
Харлинн Квинзель: Kirill Serebrenitski ... День всемирного писателя сегодня, оказывается. Я только в прошлом году легитимизировался в этом качестве, издал книгу и стал членом Союза, хотя отсутствие этих регалий не мешало мне именоваться писателем ещё в старшей группе детского сада "Мотылёк". Всю жизнь я время от времени размышляю на разные писательские темы, но только сегодня выяснилось, что одно очень важное, а может, и Самое Главное писательское соображение ни разу не приходило мне в голову. Вот: писательница Наталья Якушина, - драматург, и, кажется, редактор в каких-то изданиях, - только что процитировала в комментариях к своему посту какого-то человека, которого она время от времени приводит в пример как хрестоматийного графомана: "Пост от Якова Шафрана пытался пробиться в Новости литературы, как я и предсказывала, вот его содержание: "Дорогие друзья, поздравляю Вас со Всемирным днём писателя! От писателя зависит очень многое, как на фронте от политрука. Пишущие, помните об этом и проверьте себя, кому Вы служите каждым своим опубликованным в том или ином виде словом!" Не берусь судить, графоман Шафран или нет, - не читал, - но в данном случае, он - орёл. Над его дискурсом приятно поразмышлять. ....Современный народный (но не мой, я не народ) литературный эталон Мих. Аф. Булгаков, например, выдвинул тезис: плохие писатели всегда точно знают, кому служат, и это всегда что-то очень такое осязаемое, всякие массолиты, госиздаты и отделы патриотического воспитания; а вот хороший писатель всегда служит диаволу, даже если в диавола не верует и пишет про Иисуса и прочее доброе вечное. Другой знаменитый писатель, на мой вкус превосходный, Ник. Вас. Гоголь, напоследок именно над этим вопросом задумался: "вот я, Гоголь, ругаю всех и всё, язвлю и цепляюсь, а надо же и послужить; более того, надо же явственно обозначить, чему именно я служу, и кому; и, стало быть, надобно вот что: хвалить, славить и поучать правильному". Именно с этой целью он и взялся за второй том "Мёртвых душ". Кончилось это тем, что Гоголь сжёг рукописи, впал в чёрную меланхолию и помер. Мне кажется, что, по крайней мере, в России писатели если и служат кому-то, то - примерно как служат лесные олени или какие-нибудь бобры. Они просто живут, как умею, рыщут, где им нравится, что-то там жуют, и всё. За ними охотится социум, и, когда настигает, то обдирает нарративную шкуру, порошит, вырезает и жарит текстуальное мясо писателя, вешает на стену чучельную голову с рогами или без, - и вот этим самым писатель и служит, неведомо кому. Именно поэтому все так любят именно мёртвых писателей. ... По крайней мере, в моём личном случае, - ( далее будет социопатия, 18+, дети, прочь от мониторов) - моё писательство - это не служба, это бегство от службы, дезертирство, длинной в уже достаточно продолжительную и весьма извилистую судьбу. Когда-то, очень давно, при вступлении во взрослую жизнь, а то и раньше, социум преградил мне дорогу (как и всем), ощерился и говорит: - Ну что, явился? теперь давай мне служи. Равняйсь, смирно, танцуй. - Ты о чём, социум? - ответил я, - это ты мне служить будешь. Ты обещал. - Хренанулся? - сказал социум, - когда я обещал? чего? - Свободу, братство, верную дружбу, взаимную любовь, - отвечал я, - коммунизм с бесплатным мороженым и в двухтысячном году - лиловых инопланетян на тарелочке, которые подарят нам вечный двигатель и скатерть-самобранку. Ну, и где твои добрейшие профессора с серебряными бородами? где твои проницательные справедливые милиционеры? - Ну ты и чмо, блядь, - сказал мне социум, - ты где этого набрался, дурик? Я стал перечислять всякие читанные мной книжки и смотренные фильмы, но, как оказалось, социум понятия не имел ни о чём подобном. Он выпускал это всё в огромных количествах, но сам не читал. - Хайло зашей, - сказал социум, - и танцуй уже давай. - Не буду, - сказал я. - Тогда ты никто, - сказал социум, - нет тебя. - Сам ты никто, - сказал я. - А я писатель. И побежал, пригибаясь и уворачиваясь, ломаными зигзагами,
Олег Гуцуляк: (с) Vladimir Emelianov Френды пишут, что по всему миру молодые люди перестали цитировать стихи наизусть. Пойду дальше и скажу, что с восприятием художественного текста вообще беда. Люди перестают в принципе читать то, что является плодом фантазии, сознательного вымысла. Писатели не перевелись, а читателей на этих писателей уже мало. В результате писатели пишут нонфикшн, но там ниша занята учеными-исследователями. Нынешний читатель предпочтет издание архивных материалов или откровенное фэнтези красивым художественным историям или биографиям. Потому что либо откровенная правда, либо голая фантазия, но полу- уже не воспринимается. Что это означает? Что люди перестали читать и мечтать? Что ушла эмпатия с текстом? Что человек перестал быть сложным? Что вербалика без картинки больше не работает?
Харлинн Квинзель: (с) Vladimir Emelianov Офицеры и врачи перестали писать прозу. В результате читать нечего. То, что пишут филологи, историки, - вторичный продукт. Написанное слововедом или фактоведом предсказуемо, поскольку имеет простой ключ в его научных работах. А вот то, что напишут люди, живущие вблизи смерти - офицер и врач, пограничники бытия - предвидеть нельзя. Потому что никто не видит того, что является для них повседневностью. Инженеры тоже пишут хорошо, но их мир более далек от реальности.
Олег Гуцуляк: Alina Vituhnovskaya НАСТОЯЩЕЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ ЛОЛИТЫ Собственно, загадка и настоящее преступление "Лолиты" для меня как эстета и рационалиста заключается в первую очередь в той воистину ужасающей мутации, которая произошла с героиней. Она предает лолиточность, выходит замуж, беременеет, параллельно превращаясь в "тетку". Если в мире и есть гармония, то она была разрушена в этот момент. Или, наоборот - матричная гармония и есть эта всепоглощающая бытийственность, сансарный кошмар, нечто утробное, животное, где женщина - лишь абстрактное ничто, устремленное в собственную пустоту? Лолита предает лолиточность, предает эстетику, предает самое себя. Моралистские и психологические объяснения данного феномена выглядят более чем натянуто. Как должна была поступить Лоли? Она должна была стать моделью или актрисой. Перевести эротическое в экономическое и биографическое. Так!
Олег Гуцуляк: «… Сталкиваясь с классической русской литературой, наш молодой современник чувствует, что идейно-ценностный бэкграунт, который лежит под этим пластом художественной культуры, находится в неразрешимом конфликте с окружающим его миром. Дезадаптирует, предлагает цели, ценности, критерии оценки и способы действия, неприложимые к реальности. Эти тексты чужды ему в глубинно экзистенциальном смысле. Поэтому он и ограничивает свое знакомство с русской классикой школьным курсом. Русская классическая литература и глянцевые журналы не совместимы. Они выражают онтологически не сопоставимые культурные реальности» [Яковенко И.Г. Русский вопрос и русская цивилизация : Часть первая // CIVITAS : Вестник гражданского общества. – http://vestnikcivitas.ru/docs/2025].
Олег Гуцуляк: Vladimir Emelianov День памяти Пастернака. У меня пока было три эпохи отношения к нему. Первая началась в 80-е годы, когда он был знаменем всего несоветского, и все мещане похвалялись синим томом большой серии и зелененьким томиком малой. Потом 1990 год, правительственное чествование 100-летнего юбилея и вечер в Ленинграде. Вечер вели Никита Толстой и Владимир Альфонсов. Я на нем был. Тогда же купил пластинку Льва Шилова "Читает Борис Пастернак". Все в конце 80-х слушали его голос, пропитывались диссидентством, ранее существовавшим только в узких кругах. Тогда же вышла и книга Бориса Каца о музыке в новой русской поэзии, где была глава о Пастернаке и Скрябине. Вышло журнальное издание "Доктора Живаго". Воодушевленный стихами из романа, я страшно разочаровался, когда прочел эту прозу. Ну ладно, думал я тогда, есть же стихи, есть его христианство. А потом настали 90-е. Христианство слетело с Пастернака как пух с одуванчика. И чем больше я читал его стихи, тем больше понимал, что Пастернак ничего не понимает ни в истории, ни в религии. Ему удаются только описания природы и своих интимных переживаний - любовных и каких-то мистических . Но только своих. А его стихи о войне вообще читать нельзя, ибо страшная пошлость и неведение. В конце нулевых я взялся за Месопотамию в русской литературе. Поэты стали идти в антологию как зайчики, у каждого нашлись какие-то стихи. Единственным, кто вообще не мыслил себе древний Восток, оказался Пастернак. Буквально ничего, ни малейшего шевеления в сторону прошлого. И я перестал им интересоваться. Сейчас, в начале 2020-х, Пастернак представляется мне поэтом из мира немой фильмы, умершим где-то в 1930 году, вместе с Маяковским. Его поэтика напоминает мне жесты актеров синематографа - настолько ее образы и приемы картинны, изломанны, истеричны и нелепы. Он не понимал прошлого, а будущее представлял как себя самого. И все, что от него осталось, - квазипейзаж. Как-бы-природа и как-бы-лирическое чувство. Все это гениально сделано и отторгает своей сделанностью. Декорация природы, декорация эмоций. Лишь там, где он и вправду чем-то оскорблен, уязвлен, где нарушена гармония его существования, Пастернак вдруг становится живым. Но ненадолго.
Олег Гуцуляк: Vladimir Emelianov Дичайшая история, если вдуматься. Пушкин сделал Идалии Полетике что-то такое, чего она не могла ему простить. Дантесу нужно было скрыть свое влечение к Геккерну светской интрижкой. Ему предложили Наталью Гончарову, потому что Полетика хотела мести. Гончарова приехала в дом Полетики и застала там Дантеса. Он требовал немедленного свидания, а не то застрелится. Наталья в ужасе сбежала. Полетика с помощью своих доброхотов послала Пушкину письмо с принятием в орден рогоносцев. Пушкин в первый раз вызвал Дантеса на дуэль. Дантес не хотел скандала и прикрылся любовью к сестре Гончаровой Екатерине. Двойное прикрытие! Гомоэротизма - Натальей, и Натальи - Екатериной. Состоялась свадьба. Но на бале Дантес оскорбил Наталью и получил от Пушкина второй вызов. Итог просто кошмарен: 1. Гомосексуалист сочетался браком с женщиной, вышедшей за него ради чести сестры. Екатерина родила ему четверых детей и умерла в 34 года. А он больше не женился, потому что зачем? Гомопары тогда не венчали. Это теперь он был бы счастлив у аналоя с Геккерном. 2. Пушкин погиб, защищая жену, которая была невиновна. 3. Дочь Дантеса заступилась за Пушкина и была отправлена отцом в психушку, где и умерла. 4. Главные виновники трагедии жили долго и счастливо. Полетика умерла в 1890 году и даже ездила за десять лет до того плевать на памятник Пушкину. Дантес умер в 1895 году, и тоже считал себя во всем правым. Геккерн прожил больше 90 лет. Божий суд явно не спешил к "наперсникам разврата". История просто дикая. Но главное - мы никогда не узнаем, что же такого сделал Пушкин Идалии Полетике. Из-за чего, собственно, столько крови?
Олег Гуцуляк: Марьян Беленький Великая русская макулатура Пушкин, Пушкин. Я в детстве несколько раз открывал и честно пробовал читать... Как же так? Кругом слышишь – “Пушкин, Пушкин”, а пробуешь читать – унылое гавно. Разумеется, прошло много лет, и я теперь понял, что я был неправ. Унылое гавно – не только пушкин, но и вся русская классика. Все эти толстые, достоевские, тургеневы – убогое, пыльное, старое, никому не нужное гавно. До начала 19 века кровопускание было основным лечебным редством от всех болезней. "Кровь отворяли" цирюльники. Многие погибали как раз от кровопускания. Постепенно медицина от этого отказалась. Но ни один врач и ни один минздрав так и не признал официально и не извинился от имени медицины - извините мы вам сотни лет морочили голову. Пора уже официальное признать, что чтение русской классической литературы - не только бесполезно, но и вредно. Как кровопускание. Человек, который предается этому занятию уверен, что он совершает нужное и полезное дело. На самом деле, никакой пользы от этого старого пыльного никому не нужного гавна нет и быть не может, потому что какая польза может быть от этого старого пыльного никому не нужного гавна, если все это – всего лишь старое, пыльное никому не нужное гавно! Я жду официальной публикации на сайте минкультуры России: "Так называемая "русская классическая литература" -это унылое, старое, пыльное, никому не нужное гавно. Не тратьте свое драгоценное время на эту никому не нужную херню". Когда- то лошадь была не только единственным средством транспорта, но и единственным средством доставки новостей. Можно и сегодня оседлать лошадь, чтобы доставить на ней письмо в другой город. Но на хера, если можно е-мейл послать? Великую русскую макулатуру писали люди, которые не ходили на работу, для людей, которые не ходили на работу. Не вскакивали по будильнику, не стояли часами в пробках, не ждали обеденного перерыва, конца работы, выходных, отпуска, пенсии. Им просто нехер было делать. Крестьяне были неграмотными. Писали для дворян. Которые, опять же, на работу не ходили. Когда не было интернета, комеди клабов, сальса-клубов, компьютерных игр, кино, радио, тв, глянцевых журналов , пейнтбола, стриптиза – литература была единственным развлечением. Но сегодня кому нужны все эти смены лошадей на почтовых станциях, покупки мертвых душ, первые балы наташ ростовых? Безнадежно устарело все – мотивация людей, жизнь вокруг. “В тот год осенняя погода стояла долго на дворе”. На хера мне отчет о погоде столетней давности? На хера Анне Карениной было бросаться под поезд? Жили бы втроем и все дела. Или забрали бы ребенка и уехали за границу. Французский- то как родной. Вронского в американскую армию взяли бы с повышением. Так как раз офицеры требовались. Великая русская макулатура! Один мудак прибыл с корабля на бал и несет ахинею таким же мудакам как он. Я не спорю, это перепечатывали на домашних ксероксах. Но 200 лет тому. Бездельник, шляется по тусовкам, не учится и не работает, прибыл в деревню, застрелил кореша на дуэли. Местная деревенская дурочка написала ему письмо, он послал ее нах, потом она вышла замуж . Офицер на Кавказе украл местную девку, а что с ней делать – не знает. Один пацан выяснил, что телка, которую он хотел выебать, уже трахается с его отцом... Ну? И все это нам впихуют за великие шедевры мировой литературы. Читать классику сегодня просто вредно. Почерпнуть оттуда ничего невозможно – слишком изменилось все – поведение людей, условия жизни. Пустая трата времени и сил. Сегодня “Мастера и Маргариту” учат в школах. Может, для нынешних российских школьников это - такое же унылое гавно, как для нас - “Горе от ума”? А Высоцкий для них - как для нас какой-нибудь Тредьяковский. Произведения великого Ленина 30 лет тому оказались на помойке. Не пора ли туда же творениям великого Пушкина и иже с ним?
Андрей: Alina Vituhnovskaya Если история с Дмитрием Быковым правда, то выходит власть покусилась на святое - на самою русскую литературу. Довольно глупый ход. Власть подобна обезумевшему Кащею, который достав из хохломского яйца иглу, принялся прокалывать себе сердце. Она ведет себя как зомби. Дмитрию Львовичу терпения и сил!
Олег Гуцуляк: Ilya Brazhnikov Реализм действительно бесчеловечен, ведь он основан на материалистическом взгляде на мир. Реализм уничтожает человека, поскольку отказывает ему в главном: в свободе чувств. Чувства социально и физически обусловлены, а значит, никакой “души” нет👎 . Романтизм заканчивается в момент, когда изображение страсти перестаёт быть актуальным. “Нам чувство дико и смешно”😁 - напишет Пушкин. Насмешка над чувствами - черта бесовская👿, и опошление страсти ведёт к бытовому демонизму👹. Посмеявшись над страстями Ленского и Татьяны😁, Онегин совершает убийство и в целом реализует свой комплекс “демонического” героя, о чём, впрочем, тут же начинает жалеть. В этот момент он наконец обретает человечность и оказывается способным впоследствии полюбить. Но Татьяна уже этого не увидит, оставшись в убеждении, что Онегин всего лишь “мелкий бес” 🎩- пародия на человека. В целом, промежуточный итог воплощения идиллического хронотопа в русском пространстве неутешителен: выходит, что любовь 😍 - это не самое интересное, что может случиться с человеком. Как потом с нескрываемым высокомерием и снобизмом хлестнет наотмашь Татьяна: Как с вашим сердцем и умом быть чувства мелкого рабом? И это говорит та, кто за три года до этого писал: То воля неба: я твоя!♾️ Расстояние от чувства как “воли неба” до “чувства мелкого”, - огромно. Примерно как между верой и безверием. Пушкин прошёл его за восемь лет, Татьяна - за три. Но если Пушкин надеется на достойное завершение жизни и на то, что на его “закат печальный / Блеснет любовь улыбкою прощальной”👄, то Татьяне надеяться особенно не на что. Пушкин до последних дней не отрекался ни от любви💘, ни от своего домашнего идеала🏡. Оба мотива воплотились в его художественном завещании - “Капитанской дочке”. И этот пушкинский импульс подхватило затем следующее поколение русских писателей. Но мало у кого получилось соблюсти его меру. Часто получалось - “пошлость”. Запущенный Гоголем маховик опошления страсти работал на полную мощность. Следующее поколение - признанные "великие реалисты" . “Русский реалистический роман” - явление всемирное, “всечеловеческое”... Но ни в одном из этих романов нет счастливо завершенного любовного сюжета💔.
Олег Гуцуляк: Ilya Brazhnikov Тургенев - первооткрыватель женской сущности России В отличие от Пушкина, Лермонтова, Гоголя Тургенев находится в полной, можно сказать, рабской зависимости от женственного идиллического хронотопа, но, что немаловажно, осознаёт это рабство. Зависимость особенно заметна в тех случаях, когда автор или герой пытаются освободиться от рабства🔗. Частое бегство героев в решительную минуту, на которое обратил внимание Чернышевский, разумеется, продолжение рабства, ведь бегство - женственная реакция. Беглый раб остаётся рабом до конца жизни. В одном из современных романов женская власть представлена в виде крюка, высовывающегося из одного интересного места. Овладеть этим крюком - задача каждой женщины, стремящейся к освобождению и соединению с матерью Игуаной. Так далеко зашло в русской литературе развитие этого сюжета! Тургеневские женщины ещё не сознают своего могущества. А женская власть, как замечает (кажется первым) Тургенев заключается прежде всего во взгляде. Вот, например, глаза Параши, которые автор называет “волшебными”, сравниваются с “бархатом” и “сталью”, то есть её взгляду в равной мере присущи женственная мягкость и мужественная твердость: Взгляд этих глаз был мягок и могуч ("мягкая власть"), Но не блестел он блеском торопливым; То был он ясен, как весенний луч, То холодом ❄️проникнут горделивым, То чуть мерцал, как месяц из-за туч. Но взгляд ее задумчиво-спокойный Я больше всех любил: я видел в нем Возможность страсти горестной и знойной, Залог души, любимой божеством. Может быть, глаза и зеркало души человека, но тогда что такое душа? Не есть ли это поле воздействия различных силовых линий, которые и отражаются во взгляде? Взгляд проявляет не только человеческую сущность, но и те силы, что стоят за ней, то есть демонические и божественные сущности. Тургенев, конечно же, не идёт так далеко - дальше пойдёт его современник и отчасти ученик Достоевский, - но увидеть отражение божества в глазах “степнячки” Параши и вообще в чертах женской красоты он вполне способен. Собственно, в этом он и ощущает свой дар и своё призвание. Потому-то он и становится первооткрывателем женственной сущности России.
Олег Гуцуляк: Vladimir Emelianov · Я только недавно понял, что в комедии Грибоедова хуже всего Молчалину. Он "безродный", а это для хлестовых все равно что негр-арап для американских бабушек. Если уж он потеряет, то все и навсегда. То, что его разоблачил Чацкий, это чепуха. Его деловые качества для сибарита Фамусова на вес золота. Но если на его уходе будет настаивать обозленная Софья, то конец. Молчалин служит по Архивам. Татьяна Ларина приезжает в Москву, где ее рассматривают "архивны юноши". И среди них мог быть Молчалин. Пушкин, разумеется, смеется над этим вариантом: архивный юноша Татьяне не пара. Не пара Молчалин и Софье. Здесь, в сущности, главная трагедия пьесы. На Чацкого хотя и будут смотреть как на тронутого, но - как на своего тронутого. И нипочем не вычеркнут его из родства. А Молчалин "не свой". При Петре, при Елизавете ему не нужно было бы прислуживаться, он взял бы чины и богатство умом и деловыми способностями. Стал бы как Меншиков, как Шафиров, как Нартов. А вот в Москве при позднем Александре этот государственный человек самим общественным климатом согнут в три погибели перед теми, кто и мизинца его в другую эпоху не стоил бы. Чацкий называет его глупцом, но это от полнейшего непонимания людей. На протяжении всей пьесы Молчалин не говорит ни одной глупости. У него сильный прагматичный ум. Кто Молчалин в мировой драматургии? Конечно, Теодоро из "Собаки на сене" Лопе де Вега. Он крутит любовь и со служанкой Марселой, и с госпожой. И в той пьесе Теодоро смог заполучить Диану только обманом Тристана, потому что безродный не может подняться выше домашнего секретаря. А в этой пьесе у Молчалина нет своего Тристана. Он точно так же крутит и с Лизой, и с Софьей. Но нет наперсника, который обманом перевел бы его в другой статус. Добыча срывается с крючка, и бедному русскому Теодоро грозит не отплыть на корабле в Испанию, а утащиться на телеге в Тверь. Получается, что в комедии Молчалин парадоксально выступает как трагический герой, поскольку он вступил в схватку с Судьбой и проиграл в этой схватке.
Олег Гуцуляк: Ilya Brazhnikov СЕ ЧЕЛОВЕК! Пушкин дистанцируется от Онегина🎩, Лермонтов (больше для отвода глаз) Печорина критикует. Герцен, напротив, создаёт своего “лишнего человека” максимально близким себе и совершенно положительным персонажем. В отличие от своих литературных предшественников✍️ Бельтов дан биографически подробно. Если Пушкин и Лермонтов сообщали предысторию своих героев мимоходом и вскользь, Герцен, наоборот, концентрируется именно на биографии, хотя и тут 10 важнейших лет даны бегло. Бельтов сильный, умный и волевой, богатый и рвущийся к позитивной деятельности. Он благороден, возвышен, талантлив и способен сильно любить. Но его любовь💘, как и его деятельность, невозможны: они совершенно не вписываются в окружающий его мир. По мнению автора, это происходит оттого, что швейцарский🇨🇭 педагог Жозеф “сделал из него человека вообще, как Руссо из Эмиля”. В отличие от Онегина, учившегося “чему-нибудь и как-нибудь”, Бельтов - законченный продукт Просвещения📚, не приспособленный ни к какой конкретной деятельности. Он воплощает просветительский идеал человека🗽, подобно вольтеровскому Кандиду: “он нажил и прожил бездну, но не установился. У него недоставало того практического смысла, который выучивает человека разбирать связный почерк живых событий; он был слишком разобщен с миром, его окружавшим... университет🏫 продолжал это общее развитие”. Иными словами, философское воспитание и гуманитарное образование в России не готовит человека к практической жизни, скорее наоборот - мешает слиться с подобающими ролями “помещика”🏇 или “чиновника”👮♂️. Одно слишком патриархально и нравственно недостойно (пример - Негров), другое - узко, противно уму, сердцу и мужскому достоинству. Третьего не дано. Иными словами, семья, университет, дружеский круг с одной стороны и общественно-политическая жизнь с другой - не имеют ничего общего. Получается, что человеку просвещённому, умному, имеющему принципы, после университета в России делать совершенно нечего. Если только он не полюбит😍. Но любовь Бельтова оказалась такой же “неформатной” и ненужной, как и его деятельность. Бельтов уезжает за границу одновременно с Герценом🛤️. И так же, как и он, навсегда. А о любви его поговорим дальше🔜.
Олег Гуцуляк: Sergei Rjabchikov Великий русский поэт Анна Ахматова Я неслучайно написал слово поэт, а не поэтесса, она терпеть не могла последнего слова, потому что ко всем пишущим стихи предъявляла одни и те же требования. Ахматова – прямой потомок хана Ахмата, одного из последних правителей Золотой Орды, в древней русской терминологии – царя. Это Иван Грозный, русский великий князь, после того, как Орда полностью прекратила своё существование, взял себе этот титул. Итак, Ахматова – царица русской литературы. Она их – Сталина, Жданова и всех прочих – просто не боялась, вела себя воистину по-царски, не замечая эту хулиганскую шпану. Поэтому и выжила в то страшное время. Она написала «Реквием» – вечное напоминание о сталинском терроре. Несколько её друзей заучили поэму наизусть, и долгое время это величайшее произведение сохранялось в их памяти. Если бы не Лидия Чуковская, мы очень мало бы знали об Ахматовой. Только несколько лет назад я прочитал Записки Чуковской. «Лермонтов – гусар и нахал». Кто ещё так мог бы сказать в советское время? А ведь советские литературоведы любили рассказывать, что Лермонтов на виду у всех «вышучивал» знакомых и незнакомых людей, но предпочитали умалчивать о том, что его поведение было просто неприличным. Есть гипотеза (у Розанова), что Лермонтов посмел распечатать письмо сестры Мартынова, так что вызов на дуэль Михаил Юрьевич получил вполне заслуженно. Ахматова внесла выдающийся вклад в изучение творчества Пушкина. Когда я прочитал её разбор пушкинского «Каменного гостя», только тогда понял пушкинский замысел во всей полноте. У нас долго носились с тем, что Пушкин черпал источники своих произведений в русском народном творчестве, что бесспорно, но Ахматова показала, что Александр Сергеевич прочно стоял на плечах гигантов-классиков. Недавно мне попало опубликованное выступление православного священника Александра Шмемана (того самого, кто сказал, что у Солженицына был дар видеть и изгонять бесов) по случаю смерти Ахматовой. Вот его финальные слова: «Через все наше лихолетье она пронесла, ни разу не изменив, правду и совесть, то есть то, чем всегда светила нам подлинная русская литература. И потому, думается, не случайно одно из своих немногих чисто религиозных стихотворений она посвятила не только Матери, стоящей у креста, но и словам, услышанным Матерью: Хор ангелов великий час восславил, И небеса расплавились в огне. Отцу сказал: «Почто Меня оставил?» А Матери: «О, не рыдай Мене!» По православному ученью пасхальная победа начинается на самой глубине, в последней темноте Великой пятницы. Поэзия Ахматовой — это свет, светящий во тьме, и которого тьме не объять».
Олег Гуцуляк: Vladimir Emelianov · Случайно включился в телевизоре фильм "Утомленные солнцем". Не оторваться. Досмотрел до конца. А главное - уловил просто каузальную связь между этим фильмом и "Механическим пианино". Смотрите. Люди чеховской усадьбы пьянствуют и морально разлагаются в заложенной усадьбе на деньги богатого купца из крестьян. Им ни до чего нет дела. Они давно запустили хозяйство. Вокруг мрут на фабриках рабочие, господа гороховы. Но доктор к ним не едет. Наоборот, в усадьбу издалека везут свинью, на которой должен по фанту прокатиться доктор. Купцу тоже нет дела до тех, кто мрет на фабриках и в деревнях. Ему почетнее сидеть с господами, пусть и бывшими. Полное расслабление. И вот тогда приходит Котов. Он приходит просто для того, чтобы поднять страну, которая спелым яблоком упала к его ногам. Котов убивает часть страны, а другую часть вербует. Знатная женщина страны достается Котову. Завербованный Котовым дворянин арестовывает его и мстит страшной местью за то, что его, во-первых, лишили его страны и невесты, а во-вторых, завербовали. В этом сценарии виноваты абсолютно все. Митя - что он продался, Маруся - что она тоже продалась, но иначе, старики усадьбы - что разложились и не сумели отстоять свою жизнь. "У всех был выбор" - говорит им Котов. Да! Но у самого Котова выбора не было. Ему нужно было быстро вытащить страну из того болота, в котором она пребывала с чеховской эпохи. Иначе страны не было бы вообще. А вот что дальше? Котов расстрелян, семья выслана, Митя покончил с собой, старики умерли. Кто остался в стране? Кто продолжал жить и рулить дальше? Про это Михалков не снял, хотя продолжение напрашивается. Усадьбы 40-х это уже усадьбы прикормленных властью остатков дворянства. Потому что котовых уже нет, их не стало еще до войны. Остались крестьяне всех мастей (потомки и бедняков, и кулаков), рабочие из тех же крестьян, бюрократы и военные из тех же крестьян, лица интеллектуального труда по принципу "чего изволите" (типа латунских). Но у них усадеб не было. Усадьбы, что самое замечательное, остались в том или ином виде именно у дореволюционного дворянства, согласившегося работать с большевиками. Вот это очень важный момент, мало кем описанный: прежнему русскому обольшевиченному дворянству были оставлены прежние привилегии. И отсюда появился господин Михалков. Он совсем не потомок Котова, не потомок пролетария или крестьянина. И эта третья непоставленная часть трилогии явно напрашивается.
Олег Гуцуляк: Профессор Бражников 138. АСЯ И ФАУСТ ➡️В начале был «Фауст». И «Фауст» был у Гёте, и Гёте был Фаустом🔥. У Тургенева Фаустом неожиданно оказывается Ася🔥🔥🔥. Фаустовское начало, как оно обычно понимается, - это начало активное, ищущее, противоречивое, жаждущее истины, - и это черты именно Аси. Обоим мужским персонажам этих качеств как раз недостает. Они слишком «благоразумны». Брат Аси, Гагин, исчерпывающе охарактеризован рассказчиком: “Это была прямо русская душа, правдивая, честная, простая, но, к сожалению, немного вялая, без цепкости и внутреннего жара”. Но и сам рассказчик - человек изнеженный, мягкий, женственный, мечтающий о “бесконечном счастье”. Всё, что он высказал о Гагине, можно в той же мере отнести к нему самому. Оба они боятся асиной любви и не понимают её. Собственно, этот страх становится причиной драматической развязки в домике фрау Луизе. “Для Аси же любовь - это... почти отчаянная попытка познать себя и мир”, - точно формулирует Александр Криницын. И в этом она - Фауст. Прямой реминисценцией к “Фаусту” являются слова Аси: “Если б мы с вами были птицы, — говорит она Н.Н., - как бы мы взвились, как бы полетели... Так бы и утонули в этой синеве... Но мы не птицы”🦜. Крылья - фаустовский мотив. Фауст восклицает: О, дайте крылья мне, чтоб улететь с земли И мчаться вслед за ним <за солнцем>..! 💥(Пер. Н. Холодковского) Брат Аси, Гагин (фамилия образована от названия северной птицы), крылат, когда мечтает, и становится бескрылым, когда принимается за работу: “Не учился я как следует, да и проклятая славянская распущенность берет свое. Пока мечтаешь о работе, так и паришь орлом; землю, кажется, сдвинул бы с места — а в исполнении тотчас ослабеешь и устаешь”. Осознав, что любит, Ася (по отцу тоже Гагина) признаётся: “Помните, вы вчера говорили о крыльях?.. Крылья у меня выросли — да лететь некуда”🧚. Ася говорит это в печали, чувствуя, что герой любит её недостаточно. Она мечтала о совместном полёте, но “крылья” выросли только у неё. И ей “лететь некуда” - у них с героем нет неба, то есть нет общего будущего➡️.
Олег Гуцуляк: Алина Витухновская СТАБИЛЬНОСТЬ БЫТИЯ Вера Полозкова дает интервью Светлане Бондарчук. Дети, слезы, несчастная любовь, страстные тексты, страдания, бодипозитв, нарочитая антигламурность, утверждение духовного над материальным. Полный суповой набор скреп русской литературы, приправленный модными трендами. И все это для того, чтобы ублажать скучающих светских львиц. Чтобы им было на чьем фоне отсвечивать. И ни для чего более. Ничего в мире не меняется. Бодипозитив - бедным. Гламур - богатым. Ни более, ни менее. Просто оттенки приглушили. Чтобы классовое чутье не будоражило.
Олег Гуцуляк: Лев Толстой о Максиме Горьком: "Злой человек. Он похож на семинариста, которого насильно постригли в монахи и этим обозлили его на все. У него душа соглядатая, он пришел откуда-то в чужую ему, Ханаанскую землю, ко всему присматривается, все замечает и обо всём доносит какому-то своему богу. А бог у него – урод, вроде лешего или водяного деревенских баб". Максим Горький о Льве Толстом: "Во Льве Николаевиче есть много такого, что порою вызывало у меня чувство, близкое ненависти к нему, и опрокидывалось на душу угнетающей тяжестью. Его непомерно разросшаяся личность — явление чудовищное, почти уродливое, есть в нем что-то от Святогора-богатыря, которого земля не держит."
Олег Гуцуляк: владимир можегов Удивительное дело: «Колонна» переиздала «Трилогию» Ильи Масодова — классику русской трансгрессивной литературы начала века. Еще более удивительно то, что черная книга с пентаграммой и не совсем живой пионеркой на обложке исчезла с прилавков, едва успев на них появиться. Так, в рейтинге продаж магазина «Фаланстер» Масодов без проблем обошел даже нового Пелевина. Спекулянты ликуют — на «Алибе» за только что вышедшую новинку придется выложить две тысячи рублей (почти в три раза больше, чем в магазине), а цены на оригинальное издание достигают совершенно безумных десяти тысяч. Конечно, Дмитрия Волчека и Дмитрия Боченкова можно только поздравить с успешной реанимацией самого, наверное, веселого их проекта. Но при всей личной симпатии к руководству «Колонны» и их труду я все же не могу отделаться от тревожной мысли: «Почему Масодов? Кому он нужен в 2021 году? Кто эти люди, его раскупившие?» Но для начала в ужасе вернемся в 2001 год. Вторая чеченская в разгаре, «Идущие вместе» начинают победоносное шествие по России, а вся страна гадает, кто победит в шоу «За стеклом»: Жанна и Дэн или Марго и Макс? И вот над этим мрачным, пошлым, безысходным адом вдруг восходит черное солнце Ильи Масодова: «Колонна» и «Митин журнал» выпускают его трилогию, составленную из романов «Мрак твоих глаз», «Тепло твоих рук» и «Сладость губ твоих нежных». «Трилогия» — далеко не самая забористая вещь в каталоге «Колонны». Если сравнивать, скажем, с «Инкрустатором» Андрея Башаримова или «Эдемом» Пьера Гийота в переводе блистательной Маруси Климовой, прозу Масодова хочется назвать если не жизнеутверждающей, то как минимум нежной. Несмотря на это, именно «Трилогия» вошла в историю как самая возмутительная колонновская книга, которая привлекла внимание наших надзорных органов, увидевших в масодовской книге «непристойные сцены, провоцирующие низменные инстинкты» и «вымысел, касающийся героев Гражданской и Великой Отечественной войн». При этом, если судить по гамбургскому счету, в ней не было ничего, чего бы русская культура не знала до Масодова: некропедофилию воспел еще Сологуб, а натуралистичный зоосадизм — так и вовсе почти уже традиционная писательская забава, популяризированная Мамлеевым. Разница лишь в том, что у Масодова все это подано с каким-то особенно отталкивающим шиком — если мамлеевская кривоватость слога служит для автора и читателя спасением от описываемых ужасов, то в «Трилогии» даже стилистические огрехи органично вливаются в дьявольски хитроумно выверенный эстетический проект...
Алексей: Профессор Бражников Чеховская “Дуэль” (1891) с её советской экранизацией “Плохой хороший человек” (1973) является очевидной ответной репликой к “Обломову”. Чехов завершает столетнюю (считая от Державина) традицию классической русской литературы. Лаевский Чехова не просто развитие открытого Гончаровым характера: он продолжение и завершение всей линии “лишних людей” - Онегина, Печорина, Бельтова, Рудина, Лаврецкого, Ставрогина и, конечно, Обломова. В самом деле: Лаевский сочувственно цитирует “Евгения Онегина”; сцена перед дуэлью (особенно в исполнении Олега Даля) - прямая отсылка к “Герою нашего времени”; он влюбляется в замужнюю женщину, как Бельтов; фон Корен называет его “сколок с Рудина”; с Лаврецким его связывает не только фамилия в рифму, но и поведение когда-то любимой женщины, от которой он хочет избавиться. Но, самое главное, подобно героям Достоевского, он уже сознаёт себя. Лишний человек сознаёт себя лишним, об этом с отвращением рассказывает всё тот же фон Корен: "Я неудачник, лишний человек", или: "Что вы хотите, батенька, от нас, осколков крепостничества?", или: "Мы вырождаемся..." Или начинал нести длинную галиматью об Онегине, Печорине, байроновском Каине, Базарове, про которых говорил: "Это наши отцы по плоти и духу". Понимайте так, мол, что не он виноват в том, что казенные пакеты по неделям лежат нераспечатанными и что сам он пьет и других спаивает, а виноваты в этом Онегин, Печорин и Тургенев, выдумавший неудачника и лишнего человека”. Антагонист чеховского Обломова - Лаевского - неслучайно носит немецкую фамилию фон Корен. Фон Корен - это новый Штольц 80-х годов, точнее гибрид Штольца и Базарова, который говорил, что "немцы наши учители". Фон Корен немец и естественник. Фамилия говорящая: он твёрд, как корень, укоренен в бытии, в отличие от беспочвенного Лаевского. В исполнении Владимира Высоцкого этот герой особенно убедителен. Он показывает, как должен был бы по-настоящему относиться к Обломову Штольц: “Это развращенный и извращенный субъект... Редко где можно встретить такое ничтожество. Телом он вял, хил и стар, а интеллектом ничем не отличается от толстой купчихи, которая только жрет, пьет, спит на перине и держит в любовниках своего кучера.” Чехов представил, что было, если бы Обломов всё-таки вызвал Штольца на дуэль. Лаевский/Обломов, разумеется, стреляет в воздух. Фон Корен/Штольц убил бы его, если бы ему не помешали. Так и гончаровский Штольц символически убивает Обломова, когда узнаёт, что тот женат на Агафье Матвеевне и имеет от неё сына: “ - Ты погиб, Илья!..” Он трижды повторяет слово “погиб”, и через непродолжительное время Обломов, действительно, умирает.
Олег Гуцуляк: Rustem Vahitov Искусствовед Татьяна Коваленская была одной из слушательниц доклада М.А. Лифшица «О народности в искусстве и борьбе классов», который он прочитал в ИФЛИ в 1938 году. Она рассказывает, что вышла из зала после этого доклада убеждённой и восторженной лифшицианкой, навсегда отрекшись от вульгарно-классового подхода к искусству, который ей навязывали со школы. Вульгарно-марксистский подход ее много лет мучил, интуитивно она понимала, что произведения искусства обладают огромной ценностью, но объяснить это было невозможно, если видеть в них лишь выражения экономических интересов господствовавших классов. Коваленская пишет, что Лифшиц буквально спас ее, он показал, как можно остаться марксистом (что для нее было важно!) и признать относительную самостоятельность духовного производства. Особенно ее поразила мысль Лифшица о том, что нет прямой связи между прогрессивностью мировоззрения поэта и качеством его стихов, и что Пушкин возможно был великим гением не вопреки, а благодаря своему аристократизму. Чтобы проиллюстрировать это, Лифшиц предложил рассмотреть конец «Онегина», где Татьяна отказывает Онегину, хотя и признает, что до сих пор его любит. Это жест аристократки – пояснял Лифшиц, но в этом аристократическом поведении выражается такая общечеловеческая, вечная ценность как истинное достоинство женщины. Поразительный рассказ Коваленской! Но дойдя до этого места, я задумался: почему отказ Татьяны – поведение, характерное для аристократки и как бы поступила Татьяна, если бы была буржуазкой? Это жест аристократки – полагаю – потому что аристократ есть человек, который живет не своими личными интересами, а интересами семьи, рода. Он чувствует себя лишь частью родового коллектива, он понимает, что его ошибка, тем более позор, ляжет на всех родственников, на всех потомков на много поколений вперед. И поэтому он должен придерживаться жестких правил, от которых свободен простолюдин, в частности, буржуа. Господство долга над чувством – одно из главных таких правил. Будь же Татьяна буржуазкой – хорошей, честной, а не хитрой и развращенной легкомысленной лгуньей – она должна была бы бросить своего мужа-генерала и попытаться построить счастье с Евгением, который наконец, разглядел в ней подлинную красоту и полюбил ее. Главный принцип буржуа - реализация всех потенций своей личности, несмотря ни на что, даже на страдания ближних (а поскольку каждая личность стремится к тому же, норма для буржуазного общества – конкуренция, война всех против всех). Буржуазность – это культ индивидуальности, личности, которая должна себя утвердить во что бы то ни стало, поэтому буржуазное искусство – романтизм, так же как аристократическое – классицизм и классика. Отсюда ясно утверждение Лифшица – что только классическое искусство, созданное аристократией и сторонниками аристократии (от Пушкина до Бальзака) может лечь в основу культуры социалистического общества. Человек социализма – так же как аристократ тоже чувствует себя лишь частью коллектива, только это уже не родовой, а трудовой коллектив. Человек социализма так же должен быть готов пожертвовать ради коллектива интересами своей индивидуальности (вспомним, отказ Павки Корчагина от счастья в любви). Кстати, о том же ведь писал и Лосев – о том, что в социализме по диалектическому закону отрицания отрицания повторяются некоторые черты феодального, средневекового общества и культуры... Здесь философский базис идеологов КПРФ 90-х вроде С.Г.Кара-Мурзы – что социализм тоже в чем-то традиционное общество. Комментарий: Олег Гуцуляк Почему так популярны множество сериалов типа "Игры престолов" и мыльных опер, о супергероях? Они как раз антибуржуазны - герои (они, как правило, себя уже осознали себя индивидуумами, личностями) именно стремятся "быть семьей" (даже если нет между её участниками кровной родственности, но это все же "семья / род" хотя бы по духу), так как только в ней и могут реализовать свои личностные потенциалы. Ну и насчет "романтизма как проявления буржуазности" совсем не согласен. Романтизм - это именно страдания того, кто отлучен от рода, от достоинства по воле обстоятельств, которые стали господствовать в буржуазном обществе. И поиски к нему вернуться (например, воссоздав его как "нацию").
Олег Гуцуляк: Эксгумация останков Фёдора Михайловича Достоевского выявила наличие в костях и волосах великого русского писателя значительное содержание тетрагидроканнабиола. Оказывается, Достоевскому папиросы всегда приносил одноногий дворник Пантелеймон, который покупал их на алтын дюжину у купца Смородинова в его лавке на Кузнечном рынке, сбоку. Смородиновы, дабы пристрастить клиентов к своей продукции, в виржинский табак, которым набивали папиросы, добавляли каннабис. Распробовав такой товар, курильщики на другой уже и не соглашались и становились постоянными отныне покупателями. Данные о таких добавках недавно обнаружили в складских книгах семьи Смородиновых специалисты. Где купцы брали марихуану, не уточняется, но, судя по всему, товар доставлялся вместе с табаком из Американских Штатов. Теперь исследователям творчества Достоевского стало понятно, откуда великий литератор черпал вдохновение. В день писатель выкуривал не меньше семи папирос. В иные моменты, особенно работая над "Идиотом", Федор Михайлович доводил их число до пятнадцати. Автор Игорь Поночевный
Василиса: ▪ Ахматова без стихов: чем занималась поэтесса кроме стихосложения? 1. Работала в библиотеке После Октябрьской революции, в тяжелый для себя и для всех петербуржцев период, чтобы заработать себе на жизнь, Ахматова работала в библиотеке Агрономического института (сейчас Санкт-Петербургский государственный аграрный университет). Поэтесса не только составляла карточки и выдавала книги, но и жила при библиотеке. 2. Переводила с корейского языка Ахматова — оригинальный переводчик. Известно, что к переводческой деятельности она обращалась в трудные для себя годы, когда поэтессу не печатали. Хотя сама Ахматова не считала себя виртуозным мастером перевода, ей удалось познакомить читателей с образцами корейской и китайской классической лирики и с поэзией Древнего Египта (при жизни поэтессы вышли несколько сборников ее переводов). Также Ахматова переводила с польского, армянского, украинского и чешского языков. 3. Исследовала творчество Пушкина Ахматова — выдающийся пушкинист. Она не только выросла и обучалась в Царском Селе, где учился ее любимый поэт, и не просто вдохновлялась его лирикой. В 1920-х годах Ахматова взялась за серьезное изучение творческого и жизненного пути Александра Пушкина. Ею созданы работы «Пушкин и Невское взморье», «Каменный гость» Пушкина«, «Слово о Пушкине». В 1930-е годы она участвовала в работе Пушкинской комиссии, которая готовила к изданию академическое Полное собрание сочинений Пушкина. В последние годы жизни Ахматова работала над книгой о гибели поэта, но не успела ее завершить. 4. Могла бы получить Нобелевскую премию по литературе Согласно архивным документам Шведской академии, которая рассекречивает списки кандидатов через 50 лет после вручения Нобелевской премии, лауреатом премии 1965 года могла стать Анна Ахматова. Председатель Нобелевского комитета Андерс Эстерлунд говорил о ее поэзии: «Я был под сильным впечатлением от ее истинного вдохновения и утонченной техники, но куда больше меня тронула судьба поэтессы — на протяжении многих лет оказаться приговоренной к тяжелому, вынужденному молчанию!» Однако в итоге награду в этом году получил автор «Тихого Дона» Михаил Шолохов. Кандидатура Ахматовой была выдвинута на Нобелевскую премию по литературе и в 1966 году, но вскоре после этого поэтесса скончалась, поэтому Нобелевский комитет уже не рассматривал ее кандидатуру. 5. Позировала известным художникам Личность Ахматовой вдохновляла многих знаменитых людей. Например, итальянский художник Амедео Модильяни, познакомившись с молодой поэтессой в Париже в 1910 году, написал более десятка ее портретов-рисунков. 6. Получила докторскую степень Оксфордского университета За год до смерти, в 1965 году, Ахматова получила докторскую степень Оксфордского университета. Советский актёр Аркадий Райкин, который присутствовал на торжественной церемонии в университете, вспоминал: «Мы вошли в зал, и началось поистине великолепное зрелище... Ряды партера окружали возвышение в конце зала, где в золоченом кресле — так и хочется сказать „на троне“ — восседал ректор университета с молитвенником в руках... Вся церемония длилась около трёх часов, и в конце её в зал вошла Ахматова. Ощущение было такое, будто мы стали свидетелями выхода королевы. Она была в пурпурной мантии, но без шапочки, которую полагается надевать непременно. Как потом рассказала Анна Андреевна, она сочла, что этот головной убор ей не к лицу, и в виде исключения ей позволили не надевать шапочку. Однако этим нарушение деталей ритуала не исчерпывалось. Ахматовой не пришлось ни подниматься по ступенькам, ни становиться на колено: ректор сам сошёл к ней и вручил диплом». 7. Выступала на радио В блокадном Ленинграде Ахматова выступала на радио, чтобы своим словом поддержать жителей города. Поэтесса обратилась к ним со словами: «Уже больше месяца, как враг грозит нашему городу пленом, наносит ему тяжёлые раны. Городу Петра, городу Ленина, городу Пушкина, Достоевского и Блока, городу великой культуры и труда враг грозит смертью и позором. Я, как и все ленинградцы, замираю при самой мысли о том, что наш город, мой город может быть растоптан. Вся жизнь моя связана с Ленинградом — в Ленинграде я стала поэтом, Ленинград стал для моих стихов их дыханием. Я, как и все вы сейчас, живу одной непоколебимой верой в то, что Ленинград никогда не будет фашистским». 8. Читала стихи в госпиталях Во время Великой Отечественной войны Ахматова была эвакуирована в Ташкент. По соседству с домом, где жила поэтесса, находился госпиталь. Ахматова приходила туда, чтобы почитать стихи раненым бойцам. Ташкентская поэтесса и переводчица Светлана Сомова писала об этих посещениях: «В госпиталях тогда лежали изувеченные больные, нередко без рук и без ног... И вот в одной большой палате лежал горько страдающий молодой человек. Ахматова подошла к нему, молча села около кровати и стала тихим голосом читать стихи о любви... Непонятно было, как и зачем читать такие стихи полуживым людям. Но в палате стало тихо. Лица разгладились, посветлели. И этот несчастный юноша вдруг улыбнулся. Тело-то ранено, жизнь висит на волоске, а душа — живая, отзывается на любовь, на правду...»
Олег Гуцуляк: Mikhail Epstein Нужно ли ради романа "Чевенгур" устраивать Чевенгур? В недавнем разговоре Denis Dragunsky с Борис Кутенков упоминается моя полемика с Дмитрием Быковым по поводу "благотворности абсолютного зла" (ровно 10 лет назад, осенью 2011). Я рад, что наши позиции с Денисом совпадают — никакой "благотворности"! Может быть, еще и потому, что мы с одного курса филфака МГУ, на 17 лет старше Быкова — и ветер того абсолютного зла еще дул нам сильно в спину и пронизывал насквозь. Кутенков: "В заметках «Альтернативная история литературы» и «Литература как цирк» вы пишете: «Писатель для читателя – гладиатор, который должен красиво мучиться на арене, а читатель будет любоваться его страданиями в форме стихов или прозы». О схожем – оправданности мучений – не так давно был спор Дмитрия Быкова и Михаила Эпштейна. Первый считает: «Первосортная диктатура потому и плодит великие поколения, что абсолютное зло действительно благотворно в нравственном отношении: оно вызывает желание бороться, желание бескомпромиссное, отважное и страстное». Второй придерживается гуманистической точки зрения и в качестве аргумента приводит то, что в советское время просто невозможны были бы произведения Быкова, Шаргунова и прочих нынешних защитников советского строя. На чьей стороне вы?" Драгунский: "Если писатель хочет принести свою собственную жизнь в жертву литературе – это его личное решение. Пусть его! Но вряд ли стоит оправдывать ужасы ХХ века великой литературой. Это касается как СССР, так и Европы. Что мы получили такого литературно великого в результате Первой мировой войны? Ремарка? Селина? Ей-богу, обошлись бы. А Кафка и Томас Манн, Пруст и Хемингуэй не так уж связаны с военно-репрессивными ужасами. Во всяком случае не обусловлены ими. Что касается СССР, то ничего прямо уж этакого, так сказать, глобально конкурентоспособного, кроме Шолохова, советская литература не произвела. Все весьма локально и регионально, почти провинциально. Ради того чтобы прочитать «Котлован» и «Чевенгур» Платонова, загонять народ в котлованы и чевенгуры? Я никогда с этим не соглашусь. Терпеть не могу это странное «зато». «А зато мы дали миру Достоевского!» Во-первых, кто эти «вы», которые «дали»? Вы что, папа с мамой Достоевскому? Или его мастера в литературной студии? А во-вторых, странно возлагать на одну чашу весов миллионы человеческих жизней и судеб, а на другую – всего лишь книгу, пусть даже очень хорошую. Тем более что литература, как на собственном опыте понял и нам рассказал Варлам Шаламов, не способна улучшить мир и исправить человека. Какая странная риторика по поводу «зато»! Кстати, совсем по Достоевскому: «Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить». Миллионам людей прозябать в нищете и страданиях, гибнуть в войнах и лагерях, а мне чтобы всегда хорошую книжку читать…"
Олег Гуцуляк: ▪️Матвеева Новелла Николаевна – прекрасная советская и русская поэтесса. Она одной из первых начала класть стихи на музыку и исполнять их под гитару, тем самым дав начало целому поколению поэтов-бардов. «Я помню возбуждение, царившее в редакции «Комсомольской правды», когда назавтра у нас шел целый газетный лист стихов никому не известной Новеллы Матвеевой. Рабочую полосу (имевшую тогда большой формат) таскали из отдела в отдел, читали вслух и про себя, приходили в восторг, спрашивали, кто что знает про автора. Говорили, что родилась в Царском Селе, живет бедно, работала чуть ли не нянечкой в подмосковном детдоме и ей немногим за двадцать… «Я в поэзию пришла по лезвию», - признается она. Кто-то, с газеткой в руке, однажды сказал ей, что она оторвана от жизни. Она тихо засмеялась про себя: от какой жизни? Ветер, окраина, река, море, звезда, мир Пушкина и мир Шекспира - сущности, в которые она вглядывается тайным внутренним зрением. В них заключается ее вечная жизнь.» /Ольга Кучкина, источник: KP. RU/ Новелла Матвеева родилась 7 октября 1934 года в Царском Селе. Её муж — талантливый поэт Иван Киуру (1934-1992) — был из семьи репрессированных советских финнов. Они познакомились, когда Киуру окончил Литинститут, и издательство «Художественная литература» пригласило его составлять сборник финской поэтессы Катри Вала. Наиболее известными и популярными её песнями стали: «Песня погонщика мула» («Ах, как долго, долго едем…»), «Ветер» («Какой большой ветер…»), «Девушка из харчевни» («Любви моей ты боялся зря…»), «Окраина» («Летняя ночь была…»). Первая её пластинка (и первая в СССР — с авторскими песнями) появилась в 1966 году. На этой пластинке была и «Девушка из харчевни». Новелле Матвеевой в 1998 году была присуждена Пушкинская премия, а в 2003-м — Государственная. «Если Окуджава — благодатный дождь, то Новелла Матвеева — удивительный остров» (Зиновий Паперный). В 1964-м Hовелла Матвеева написала самую знаменитую свою песню — «Девушка из харчевни». Её слова «Любви моей ты боялся зря, не так я страшно люблю…» знают даже те, кто не знает автора. Девушка из харчевни Любви моей ты боялся зря — Не так я страшно люблю. Мне было довольно видеть тебя, Встречать улыбку твою. И если ты уходил к другой Иль просто был неизвестно где, Мне было довольно того, что твой Плащ висел на гвозде. Когда же, наш мимолетный гость, Ты умчался, новой судьбы ища, Мне было довольно того, что гвоздь Остался после плаща. Теченье дней, шелестенье лет, Туман, ветер и дождь. А в доме событье — страшнее нет: Из стенки вынули гвоздь. Туман, и ветер, и шум дождя, Теченье дней, шелестенье лет, Мне было довольно, что от гвоздя Остался маленький след. Когда же и след от гвоздя исчез Под кистью старого маляра, Мне было довольно того, что след Гвоздя был виден вчера. Любви моей ты боялся зря. Не так я страшно люблю. Мне было довольно видеть тебя, Встречать улыбку твою. И в тёплом ветре ловить опять То скрипок плач, то литавров медь… А что я с этого буду иметь, Того тебе не понять. Дмитрий Шеваров (журналист, эссеист, прозаик, литературный критик) в своей статье «Девочка с окраины» написал следующее: «Так бы, наверное, пела трава, если бы она умела петь Мелодии Новеллы Матвеевой - когда они приходят, тут же замедляется бешеная карусель будней, и кажется, можно спрыгнуть в свой детский двор. Песни Матвеевой говорят нам, что никакие мы не взрослые. Мы просто играем во взрослых. Мы заигрались, забылись... Не спеши грустить, говорят нам эти мелодии, не спеши отчаиваться. Ты еще не вгляделся хорошенько в тот мир, что вокруг тебя, рядом. Ты еще не знаешь, как далеко видно сквозь запотевшее окно...» Многочисленные книги поэтессы можно и сегодня найти на прилавках книжных магазинов. Самые популярные – сборники стихов. Среди которых можно выделить следующие: «Кораблик», «Солнечный зайчик», «Кассета снов», «Караван», «Жасмин». Кроме того, издано также несколько прозаических произведений, и книг для детей.
Олег Гуцуляк: "Что интересно, в повести Рыбакова «Кортик» (в общем-то, лучшей вещи, им написанной), так это то, что автор, не имея никаких представлений о том, как надо писать (или о том, как принято писать), валил в текст все, что было под рукой, — воспоминания детства, прочитанные книги, конъюнктурные детали и повороты сюжета, описание быта двадцатых годов (в сороковые уже ностальгическое) и все легенды и тайны, до которых он мог дотянуться. Причем это варево было еще два раза перемешано — сперва по требованию редактора сконцентрироваться на приключениях, а потом, в связи с юбилеем ВЛКСМ, с усилением пионерско-комсомольской темы. «Кортик», кстати, очень интересно сделан. Сам Анатолий Рыбаков, кажется, не отдавал себе отчета, что у него получилось, а под конец жизни, наверное, и не хотел. А ведь перед нами классический сюжет артуровского цикла — путешествие рыцаря за сокровищем. Вместо наконечника копья и Чаши Святого Грааля, тут разделенные кортик и ножны, а герою приданы неволшебные помощники. Сюжет, кстати говоря, всегда более устойчив, если персонажи идут кучно. Так устроены «Три мушкетера». Расстановка героев «Кортика» почти такая же, только вместо подвесок — холодное оружие, а уж белогвардеец — чистый Рошфор..."
Олег Гуцуляк: Vladimir Emelianov В каждую новую эпоху смыслы классических текстов меняются. В нашу эпоху МиМ (Мастер и Маргарита)) это роман о том, что свято место пусто не бывает (где не Бог - там Дьявол) и что нельзя доверяться Воланду, потому что он всех морочит. Показывает ложного Иисуса так же легко, как ложные парижские моды и ложные деньги. Обещает жизнь, а дает яд. Обещает покой, а приносит смерть: видение с отпусканием Пилата это сон Ивана под морфием., на самом деле, МиМ мертвы, а души их взяты на черных конях. В этом контексте возникает вопрос: на чем попались Мастер и Маргарита? Почему они оказались в поле интересов Воланда? Видимо, попались они на разном. Литератор - на тщеславии из-за романа. И это тщеславие было наказано красиво - у автора отняли не только мифическую славу, но даже имя и имущество. А Маргарита попалась на измене мужу. Банальные, казалось бы, вещи. Но наказуемые. Если нет Бога, то нет и милосердия Божьего, а есть только жесткая фарисейская справедливость Сатаны. Вот они и хлебнули полной ложкой. А Иван-дурак уцелел. Он ведь греха не сделал.
Олег Гуцуляк: Vladimir Emelianov 11 декабря. Солж. Печальная история, как один мужик хотел быть сразу Толстым, Достоевским и Далем. Боролся с Лениным и Сталиным до такой степени, что поселился в Цюрихе и стал носить военные костюмы. Ругал каждый дом, в котором имел убежище. Писал большинские романы и призывал напасть на СССР. Потом вернулся и перестал быть кому-то нужен. Отказался от ордена при демократии. Подружился с властью КГБ. Стал академиком. Был экранизирован. Был биографирован. Умер. Был осчастливлен памятником. После чего слава его погибла. И не воскреснет.
Олег Гуцуляк: Андрей Шуман Сейчас просто модно хвалить Сталина и Realpolitik. Все эти рассуждения о репрессиях потеряли смысл. Вот если бы Солженицын описал героя 1939го, который разоблачил кучу шпионов, а в 1941 возглавил СМЕРШ, а в 1950х возглавлял отдел КГБ и потом стал учителем Путина, вот это бы сейчас на ура зашло
Кирилл: Kirill Serebrenitski Русская литература через призму трансформации практик получения сатисфакции ... вот: стреляет, - не дрогнув ни твёрдой рукой, ни твёрдой рифмой, - Онегин, и - падает в снег (или на жухлые дубовые листья?) - Ленский; и тут же: пронизывает свинцом графскую шапку надменный байронический виртуоз Сильвио; ( ... романтические выстрелы - не военное чёрное ухание, а словно серебристый хор фанфар оперного крещендо: так и ожидается, что сразу после выстрела встанет из кустов русской малины итальянский тенор, загримированный под гишпанца, и поплывёт над Рязанской губернией ария из Доницетти или Паизиелло). Далее: - выходят на дуэльную арену профессионалы в скромных мундирах нижегородских драгун: поручик Печорин - ладный, строгий, замкнутый, отчётливый, как рапорт о сожжении немирного аула, - задумчиво убивает прапорщика Грушницкого; ( .... а кругом - бездымная, бескровная хлопушечная пальба: это стреляют из деревянных пистолетов плоские картонные штабс-капитаны и майоры Бестужева-Марлинского, - словно изящные фигурные мишени перестреливаются между собой). ... но - вскоре: что-то невидимо хрустнуло и надломилось в этой огнестрельной русской саге. какой-то поначалу мелкий, вроде бы поправимый, эпический сбой этического механизма. нечаянный, как от случайного толчка, непредсказуемый выстрел: толстый подслеповатый граф Безухов застенчиво подстрелил записного бретёра Долохова. и уже вся пороховая мелодия надламывается постепенно, рассыпается, какофонит: хмурый вечный студент Базаров подранивает печального полковника Павла Петровича; и вот уже совсем как-то нелепо, через силу, стесняясь, - ёжась, словно приходится им топтаться в мучительно ярких маскарадных камзолах и рыцарских латах, посреди деловитой толкучей уличной толпы, - стреляются, - оба неумело, непривычно уже, некстати, - фон Корен и Лаевский. ... а Ставрогин уже просто безмолвно получает пощёчину от Шатова, и - руки за спину; и князь Мышкин, с блёклой полуулыбкой, отстраняет мягкой вялой ручкой пистолет, который сердито суёт ему Аглая. и Пётр Верховенский пускает в ход модернизацию конфликта: стягивает и науськивает на Шатова свою свору свободомыслящих вольнодумцев, а про запас у него, далеко на опережение эпохи, имеется уже и Федька Каторжный, с краденым коновальим ножом в сапоге. Рогожин кромсает ножом женщину, Раскольников раскалывает топором череп старухе, и читателю назидательно объясняют, что сие должно понять, принять простить сердцем: растрёпанный труп не воскресить, сосредоточимся же на убийце, господа присяжные заседатели: можем ли мы проницать всю дантову бездну мильона его терзаний? смеем ли мы отрицать, что и злодею могут быть порою доступны благородные чувства? а не разделяет ли вину за сие преступление, в смысле, так сказать, метафизическом, сама покойница? А вот уже мещане Горького и Глеба Успенского - без всяких там пистолетов, - колошматят, крушат, душат, давят, рвут, ломают, грызут друг друга: каменный кулак, кованный сапог, скамья, лохань, коромысло, полено, обух, - всё сгодится; вздымается новый герой - арцыбашевсий Санин, и прихохатывая грозит здоровенным кулачищем - всем этим ревнителям огнестрельного антиквариата; а из-за его крепкого плеча загадочно пучится белоглазый слюнявый сырно-рыхлый Передонов. ... а там, за морями, весь этот физиологический дух промышленно-экономического ХХ столетия предусмотрел Шерлок Холмс; он запер свои многозарядные смит-вессоны в сейф, и отправился в загадочную Азию, изучать экзотическую борьбу Баритсу, дабы оберечь хрупкий нос джентльмена от последствий матросского бокса. А через полвека уже и вся эта обновлённая цивилизация, весь этот научно-революционный модерн, - - все эти многократно многолетне привычно битые, исхлёстанные, мятые, ломаные, тёсанные заплёванные, топтаные, опоганенные хари, рожи, ряхи, рыла, морды, мурла, лупетки, репы, дыни, тыквы, будки, грызлы, сосалы, хряпалы, ебальники, калганы, физии, фейсы, - - повалили на поклон к кукольно безликим китайцам и японцам, в поисках новой красоты: древнего, как окаменелые челюсти динозавра, изощрённого искусства мордобоя, (а также горлодава, глазоковыра и яйцегрыза). ... ибо: человеческая жизнь превыше всего, точнее, она теперь и есть - всё, и то, что превыше, и то, что прениже, и ничего кроме.
Владимир: Vladimir Emelianov ДР Чехова. Чехов умирал, твердо зная о своем бессмертии. Он сказал: меня сперва забудут, а потом вспомнят и не забудут уже никогда. Никто кругом этого не знал. Культ Чехова начат Буниным. Когда читаешь Чехова по хронологии, то замечаешь, как под действием болезни и внутренней аскезы происходило истончение человека и утрата им прежней личности. Как уходит жизненная сила из рассказов, как планы сменяются метафизическими надеждами на лучший мир, и наконец - как исчезает стена между этим человеком и другими. Потому что он сам становится всеми другими. В дневнике Вахтангова есть запись. Я ее читал еще в детстве и был потрясен. Чехов сказал, что он так долго смотрел на кошку, что перестал понимать, кто кошка - он или кошка. Это уже сознание мистика. Ибн Араби писал, что третья ступень пути суфия - марифат - характеризуется формулой: "Я сам стал огнем, и так понял, что огонь обжигает". Чехов в самых последних своих рассказах "На святках" и "Архиерей" был мистиком, постигшим марифат (он же Гнозис). Его духовный путь это поиск истины в условиях жесточайшего кризиса Церкви и государства. Когда не на что опереться в общественной жизни и кругом призывают ко злу, путь открывается в непрерывном делании себя, добра природе, добра ближним и в совершенствовании своего взгляда на мир. В этом нет пессимизма, обреченности. Скорее, открывается та глубоко сидящая истина существования, которая в годы общественного прогресса вытесняется внешними стремлениями, приводящими только к личной славе деятеля. А когда ненастье, когда закрыто политическое небо - тут-то и понимается то, зачем человек живет для мира. Чехову повезло с этим ненастьем. Оно позволило врачу, юмористу и земскому деятелю стать великим писателем-мистиком.
ВанХеда: Denis Dragunsky ТРЕТИЙ ВРЕД ВЕЛИКОЙ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. Первый вред отметил Розанов: русская литература целый век высмеивала и унижала тех людей, которые составляют опору нормального общества: чиновника, офицера, священника, предпринимателя, торговца - и вообще мещанина, крепкого обывателя. Второй вред заметил Тургенев, говоря об "обратных общих местах" у Достоевского: вор непременно честный, убийца - ходячая совесть, пьяница и распутник - философ, проститутка - великая душа, идиот - умнее всех. Третий вред - имени Тютчева - это постоянное упорное убеждение всех и уговаривание самих себя, что мы - особенные. Что нам не писан никакой закон: ни европейский, ни славянский, ни христианский, ни, Боже упаси, общий для всех людей, типа международного права. Почему? А потому что мы вот такие уникальные, отдельные, ни на кого на свете не похожие. Русская литература долго лелеяла этот застарелый подростковый комплекс. Лелеяла, лелеяла, и вот наконец вылелеяла.
ВанХеда: Катерина Харук Я рідко читаю художню літературу, бо не люблю, проте за своє життя прочитала не один російський твір. Не тому що російська література мене щиро сильно цікавила, а задля загального розвитку, який, як мені видавалось, неможливий без знання росліту. Як мінімум мені потрібно знати хоча б щось із Достоєвського, українофоба Булгакова, Пушкіна. В інакшому випадку ти недостатньо освічений/на. Я пригадую свої відчуття щодо “Мастера і Маргарити”. Майже нічого не пам’ятаю окрім того, що Булгаков дуже красиво припідніс аб’юзивні відносини, де жінка рятує чоловіка-жертву. Ні, там були цікаві моменти, показування людської жадібности, паралелі із Біблією, але чесно скажу, мені здається, що хайп трішки перебільшений та до того всього на сьогоднішній день приправлений езотеричними історіями про смерті акторів серіалу Борткова, що добавляють “унікальности” та смислової надбудови картині. Із Достоєвським дещо інша історія. Там я частіше шукала приховані смисли, намагалась “доторкнутись” до тонкої душі злочинця Раскольнікова та юродивого князя Мишкіна. Але не відчувала майже нічого. Майже ніякого нового досвіду чи знання. Так, були моменти жалю (зазвичай), огиди (зазвичай), вхоплення декількох філософських ідей про свідомість засудженого на шибеницю або злочинця. Тим не менше, я не бачу підстав вивищувати російську літературу ВІДНОСНО всієї іншої. Я живу ближче до Польщі, ніж до Росії. Маю звідти коріння. Але не читала нічого із польської літератури. І я впевнена, що вона не гірша за красиво подану російську. Я читала недостатньо із української літератури, яка насправді не раз мене вражала. Коли я в дитинстві читала Федька-халамидника, то пережила екзистенційний шок (другий твір, із яким було дещо схоже в зовсім юному віці - це ДАНСЬКА казка “Дівчинка із сірниками”). Прочитавши “Камінний хрест”, можна буквально відчути символічний камінь на душі. Хтось скаже: “справа не в творах, а в твоєму сприйнятті, адже персонажі “Камінного хреста” - твої земляки”. Ну добре. Але що тоді насправді корисно - прочитати Достоєвського, не переживши культурного та життєвого досвіду, тільки тому що це “класіка” і “культура”, кимось давно чомусь визнана як висока, чи читати ту літературу, яка буде справді тебе культурно збагачувати?
Василиса: Андрей Парибок Превознесение среди русских прозаиков 19 века более других Толстого и Достоевского - на мой взгляд пристрастное недоразумение. Отчасти из-за мнения иностранцев. Ведь русским языком гораздо лучше чем Толстоевские (авторы романа "Война и наказание"), владели Лесков и Салтыков-Щедрин. А Салтыков-Шедрин к тому же на голову умнее. Толстой просто не умен, хотя и чрезвычайно талантлив. Но к несчастью, впадал в графоманство. А Достоевский страшно торопился и писал откровенно плохо. Думаю, в их полных собрания сочинений не найти ни страницы подряд, написанной на уровне Салтыкова-Щедрина. Ум и стиль Щедрина вызывают у меня неизменное восхищение. К примеру, его сказки настолько блестящи и умны, что ни к какой идее их не пристегнуть. А "Господа Головлевы" заведомо много мощнее "Бесов" Но и Щедрин и Лесков в сущности не переводимы на европейские языки. Еще мне кажется, что ни Щедрина, ни Лескова абсолютно невозможно экранизировать, а это уже лет 80 как стало важным. Хотя оперу Шостакович написал.
Олег Гуцуляк: Elena S. Galkina «Глубинный народ» и Цой (мемуар к юбилею) Последние несколько дней из русскоязычных сегментов всех соцсетей на меня буквально-таки прыгают тексты и ссылки про Цоя, из которых я узнала следующее: 1) кремлёвская пропаганда ожидаемо активно использует юбилей советского рок-барда, стремясь приватизировать его с целью воздействия на широкие народные массы (якобы давно покойный, будь жив, поддержал агрессию против Украины); 2) часть революционно-демократической общественности считает, что народные массы на это не купятся, ибо Цой – это песни протеста, «Мы ждём перемен» и т.д., и в милитаризме автор не замечен; другая же часть, напротив, усматривает в его песнях тот самый милитаризм и «поющее пушечное мясо» с культом силы и без вопросов о добре и зле; 3) вне зависимости от позиции, упомянутая общественность почему-то исходит из того, что Цой – это народный автор, из глубины и для глубин, поэт пэтэушников и окраин. Надо признать, что в данном случае кремлёвская пропаганда показывает значительно лучшее знание народа, чем прогрессивная общественность. Потому что народным массам Цой никогда не «заходил», хотя с конца 1980-х непонятно откуда взялся и продолжает ходить миф о «Кино» как группе для дворовых пацанов. Этому я была непосредственным свидетелем в те годы, когда творчество Цоя было одним из моих раннеподростковых увлечений. С помощью текстов Кормильцева я тогда рационально познавала умирающего «древнего ящера с новым вирусом в клетках», а «Кино» резонировало с классическим мироощущением человека, вступающего в подростковый период, над которым ещё и нависает подыхающий ящер невообразимых размеров. Так вот в тот же период 1989 – 1991 годов я весьма интенсивно общалась со сверстниками из working class, которые как раз и пошли потом в ПТУ, а иные заехали на малолетку. Я хорошо представляю себе и социальную структуру, и подвально-чердачный досуг тех подростковых «компаний». Далее и группа «Кино», и «компании» из моей жизни исчезли, уступив место книжной историко-философской вселенной и современной политике. Однако связь между этими явлениями в моей жизни только одна – банальный период жизненного цикла, прошедший вместе с прыщами из дневников Адриана Моула. Подростки из рабочего класса никогда по собственной инициативе не слушали Цоя до его гибели (им было скучно, я многократно проверяла), интерес пробудился сразу после, но быстро затух. Равно как не было интереса и к любым другим представителям советского рока (и западного тоже). В их вкусах безраздельно доминировала попса: «Ласковый май», «Мираж», «Кар-Мэн», «Технология» (потому что как Depeche Mode, но по-русски) и куча всего такого же. Единственный рок-коллектив, который в этой среде удостоился распространения через переписывание кассет, - «Сектор Газа». И это, заметьте, не условная точка где-то между Рубцовском и Князе-Волконским, а уютный подмосковный наукоград, где и рабочий класс отличался благополучием и интеллигентностью. В 1990-е Цой прочно вошёл в народный пантеон «мёртвых поэтов», но народ его на условных встречах одноклассников не поёт и практически не знает. Творчество другого члена этого пантеона, Высоцкого, народ знает чуть лучше, но это, думаю, скорее привнесённое уже в нулевые из телевизора, а не органическая традиция. Ещё лучше, чем Высоцкого, эти люди знают Есенина, и вот это уже нить, которая не прерывалась, наверное, всю сотню лет. А на вершине этого пантеона, как вы уже догадались, дорогие друзья, находится певец «Владимирского централа», который и сейчас может поспорить по популярности с Киркоровым и Лепсом (см. опросы Левады). Так что «Перемен» будет стучать скорее в сердцах юношества из городской разночинской интеллигенции, которая передала свой культурный багаж следующему поколению. Кстати, они и так не доверяются пропаганде. А «окраины» Зю-Цоя употребят равнодушно, не отделяя от других продуктов, и послушают лучше своё, любимое.
Олег Гуцуляк: "«Знакомы ли ваши американские студенты с прозой Пушкина? Помогали ли вы им понять особый реализм, историзм «Капитанской дочки»? Почувствовали ли они простую прелесть «Повестей Белкина»? И понимают ли они хоть немного, что Пушкин — это наше всё?» Дмитрий Быков: Знаете, в Америке это яснее, потому что Пушкин там, как ни странно, более влиятелен. Конечно, нарративные структуры, типа романа в стихах, там усвоены с лёгкой руки Пушкина, а не Байрона, потому что (назовём вещи своими именами) «Дон Гуан» — конечно, замечательное произведение, но неудачное, это такая гениальная неудача, распадающаяся вещь, очень скучная, её просто скучно читать; это вам не «Паломничество Чайльд-Гарольда», оно ужасно многословно. Болтовня Пушкина умна, остра, провокативна, он сам называет свои лирические отступления «болтовнёй». Болтовня Байрона тяжеловесна, и даже в изумительном переводе Татьяны Гнедич она сегодня мало кого заинтересует. А уж в оригинале Байрона сегодня вообще мало кто читает, скажу вам честно. Пушкин очень повлиял. Настолько повлиял, что один индусский автор [Викрам Сет], довольно популярный в Англии (сейчас я вам прогуглю и скажу его точное имя), прочитав «Евгения Онегина», онегинской строфой написал свой роман в стихах «Золотые ворота» («The Golden Gate») о Калифорнии, вообще о калифорнийской золотой молодёжи — замечательная, тонкая пародия на «Евгения Онегина», перенесённого в современность и, кстати говоря, с замечательной культурой рифмы. Этот роман у меня есть, я купил его в нашем родном магазине «Лабиринт» в Принстоне, где продаются всякие экзотические новинки. Пушкин очень повлиял на английские, американские повествовательные структуры. Я уже не говорю о том, что Пушкин многое сделал для синтеза поэзии и прозы. Скажем, «Песни западных славян» — это же не просто перевод из «Гузла» Мериме, а это поэтический перевод, очень сильно расширивший границы поэтического языка. Так что Пушкин, во всяком случае культурой американской, которая особенно любит верлибр и повествовательную поэзию, конечно, он воспринят и ею понят. Лермонтов — в меньшей степени. А Байрона воспринимают сегодня именно через Пушкина и во многом благодаря ему. Ну, отчасти, конечно, потому что Набоков совершил этот свой творческий подвиг: на пике своей славы он перевёл «Евгения Онегина» и написал к нему три томика комментариев. Можно спорить об этих комментариях. Правильно сказала Берберова: «Пушкин превознесён и поколеблен», — потому что в версии Набокова Пушкин весь состоит из европейских заимствований и заимствует даже то, чего, скорее всего, не знал. Но это нормально, у Набокова свой взгляд через свою призму. Очень многие парадоксальные догадки Набокова верны — в частности, его конъюнктура к десятой главе «Кинжал Л, тень Б», которую он прочёл как «Кинжал Лувеля, тень Бертона». Конечно, очень интересен комментарий к финалу: он полагает, что Татьяна в каждом слове своей последней отповеди Онегину говорит «да» вместо «нет». Это такой немножко мачистский взгляд. «Ещё немного — и она зардеется и упадёт в его объятья». Просто Набокову очень хочется, чтобы так было. Некоторые набоковские догадки совершенно неосновательны. Например, «Кругла, красна лицом она», интерпретация как «красива» («красна» в данном случае) — это, конечно, архаизм или, прямо скажем, некоторое несоответствие. Но при всём при том Набоков сделал для Пушкина, как он сам писал, не меньше, а то и больше, чем Пушкин для Набокова. Когда он был без преувеличения самым известным американским профессором и одним из самых известных американских прозаиков, он выпустил эти три тома и сделал Пушкина достоянием американской культуры. После этого было ещё несколько рифмованных переводов, но точность и основательность набоковского прозаического перевода остаётся до сих пор основой для сверки, остаётся эталоном адекватности. Уилсон правильно ему возражал, что убит дух пушкинской поэтики в его переводах, но тем не менее точность для Набокова важнее. Благодаря вот этому четырёхтомнику (том перевода и три тома комментариев) Пушкин в 60-е годы благодаря Набокову сделался культовым автором, поэтому не будем этого забывать."
Олег Гуцуляк: Андрей Шуман Российский фильм "Ника" 2022 г. довольно не плох. И гипотеза фильма правильная -- сознательная эксплуатация ребёнка и редактирование или даже написание стихов за Нику Турбину её мамой. Стихи откровенно слабые и явно написаны в целом или отредактированы сущностно взрослой женщиной. Но здесь интересно другое. Есть поэты слабых стихов, но талантливые декламаторы. И Ника, бесспорно, попала в модную струю своей декламацией стихов, созданных её мамой. Истеричность, надрыв. Этот талант девочки в декламации умело использовал Евтушенко для своего самопиара и обогащения. Я в принципе не люблю всякую декламацию стихов. Вот просто всякую. В литературном отношении это слабые стихи, которые прячут за красивыми модуляциями голоса с пафосом и надрывом. А настоящие стихи те, которые вообще не нуждаются в декламации. Пушкин, Лермонтов, Пастернак. Вот у Бродского это уже на грани, их все же нужно декламировать. В поздний СССР хороших поэтов уже не было, были хорошие декламаторы. Это и стало называться стихами.
Олег Гуцуляк: Ярослав Золотарев · Слушаю лекции по американской литературе, теперь уже в исполнении русского "Арзамаса". Все-таки жизнь в заведомо агрессивном и лживом обществе типа российского имеет свои плюсы. Американцы имеют какой-то выбор, за который отвечают, в результате в литературе часто мучаются чувством вины. Кроме того, много рассуждают о том, что жизнь в целом человеку не подчиняется, поэтому непонятно, зачем жить. Все гораздо проще в Российской Федерации: во всем плохом, что было в жизни, точно виновато правительство, а не я. Ну вы посмотрите на это правительство, и сразу будет видно, кто у нас виноват:) Поэтому кстати и религия в РФ не работает и не будет, она основана на чувстве вины, которое у ограбленного и униженного раба очень трудно вызвать, а вот ненависть к рабовладельцу вызвать очень легко:) Поэтому, кстати, российская пропаганда работает в основном на ненависть, остальное неэффективно потому что. К тому же и проблема со смыслом жизни явно надумана, в России всегда понятно, зачем жить: чтобы сегодня не убили. Когда жизнь постоянно в реальной опасности, вопросы о смысле не только отпадают, но и кажутся явно детскими. Вообще с моей российской точки зрения западная литература явно инфантильная, а западные люди как раз как дети - чересчур наивные и к тому же мучаются надуманными детскими проблемами. А литература понятно что должна описывать - красивую смерть героя от преступной власти (самую типовую в нашей жизни ситуацию). Она у нас примерно это всегда и описывает, просто "преступную власть" часто маскирует под "фашистов" и прочих иностранцев. Но мы же знаем, о чем речь.
Олег Гуцуляк: Павел Шехтман О Бродском и его пресловутом стихотворении. Стихотворение разумеется крайне неприглядно, как и все комплексы которые за ним стоят, но здесь я пишу чисто академически, для объяснения феномена, а потому безоценочно. Бродский - имперец, но ни разу не ордынец, наоборот антиордынец. Он имперец петербургский, европейский, собственно он адепт не империи сапог и штыков, которые он презирает, а империи Великой Русской Европейской Культуры. В стихотворении он говорит, что и русские изменили этой Империи в 1917 году и потому не вправе упрекать украинцев (но тем не менее упрекает). Русским долгое время казалось, что если отменить большевиков, то вернется мир до 1917 года, и вновь восстановится Россия Которую Мы Потеряли с Гумилевым, Бердяевым, молодой Ахматовой, балами, красавицами, лакеями, юнкерами - только без Охранного Отделения. Оказалось, что мир наступил совершенно другой. И то, что казалось совершенно естественным - империя Великой Русской Культуры от Бреста до Владивостока и от Петербурга до Одессы и Севастополя - в этом мире уже совсем не естественно. Это был конечно шок. Примерно такой же шок был у немцев, когда они обнаружили, что жители Богемии почему-то желают числиться славянами, а не соотечественниками Гете и Шиллера, и всюду суются со своим деревенским наречием. Для Бродского украинский "культурный сепаратизм" был изменой не просто России - изменой ценностям Высокой Культуры ради радостей местечка и хутора. В этом смысле космополит Бродский был по-своему последователен. Теперь этот тип имперства просто невозможен. Он и в 92-то году был химерой из времен Милюкова, а теперь уже и эта химера убита насмерть Путиным. Путин доказал, что Империя может быть ордынской, варварской, антизападной и ксенофобной - или никакой.
Олег Гуцуляк: Павел Шехтман Если читать Бокаччо, Шодерло де Лакло, Диккенса, Бальзака, Золя, Гюго, Мопассана И ДОСТОЕВСКОГО - тогда Достоевский будет очень полезным, очень оригинальным и гениально-глубоким автором. Если же свести свой литературный кругозор к одному Достоевскому - то просто ебанешься. Так и со всей русской литературой. Она глубока, но односторонняя. Она не говорит о многих нормальных вещах - это цена за глубину проникновения в специфические области человеческой жизни. Во времена, когда образованный человек имела базу классики мировой культуры - это нисколько не мешало. Мешать это начало с появлением советского школьного канона "Великой Русской Культуры", сформированного в последние сталинские годы, годы "борьбы с космополитизмом". Именно тогда классическое культурное наследие впервые было использовано для обоснования идеологии русского шовинизма и изоляционизма (дореволюционное черносотенство относилось к нему безразлично и враждебно, как ко всякому интеллектуализму).
Олег Гуцуляк: Vladimir Emelianov Вибране · 4 год · Самое интересное для меня стихотворение Евтушенко. До него эту мысль, кажется, никто у нас не высказывал. Людей неинтересных в мире нет. Их судьбы — как истории планет. У каждой все особое, свое, и нет планет, похожих на нее. А если кто-то незаметно жил и с этой незаметностью дружил, он интересен был среди людей самой неинтересностью своей. У каждого — свой тайный личный мир. Есть в мире этом самый лучший миг. Есть в мире этом самый страшный час, но это все неведомо для нас. И если умирает человек, с ним умирает первый его снег, и первый поцелуй, и первый бой… Все это забирает он с собой. Да, остаются книги и мосты, машины и художников холсты, да, многому остаться суждено, но что-то ведь уходит все равно! Таков закон безжалостной игры. Не люди умирают, а миры. Людей мы помним, грешных и земных. А что мы знали, в сущности, о них? Что знаем мы про братьев, про друзей, что знаем о единственной своей? И про отца родного своего мы, зная все, не знаем ничего. Уходят люди… Их не возвратить. Их тайные миры не возродить. И каждый раз мне хочется опять от этой невозвратности кричать. 1961 г.
Олег Гуцуляк: Vladimir Emelianov Продолжая юбилейную тему. Евтушенко относился к числу поэтов полезных, но не насущных. Обойма советских полезных первачей начиналась именно с него: Евтушенко, Вознесенский, Рождественский и Ахмадулина царили в позднесоветском обществе. Еще примкнувший к ним Дементьев. Еще Асадов, без которого вообще жить не могли. Остальные сильно потом. А я в начале 80-х любил Высоцкого. А из ранних - Слуцкого, Тарковского, Глазкова. Кто это? Это же камерные поэты, далекие от гущи жизни, говорили мне. Потом, в 85-м, я полюбил Кушнера и Рубцова. Кошмар, кошмар, снова говорили мне. Надо любить вот кого. И давали мне Пригова, Рубинштейна, Вс Некрасова, Искренко, Жданова, Драгомощенко - полезных поэтов новой эпохи, не зная, что я не различаю советских и антисоветских поэтов и предпочитаю им несоветских. Наконец, когда мне дали Елену Шварц, я понял, что в той тусовке тоже есть насущные. Кривулин для меня всегда был экскурсией по возможностям поэзии. Это третье: неполезный, ненасущный, но необходимый для развития. Бродского я узнал в 88-м через Кривулина, вкушая медленно и долго. Тогда же читал Айги. А кто еще? Башлачев, Кормильцев - это уже в начале 90-х. Потом Кибиров, но восторга не вызвал. Все-таки, я думаю, что после поколения ифлийцев нашими первыми поэтами были барды. Гитара дала им бесцензурность и незамазанность в союзе совписов. То есть, Высоцкий, Окуджава, Галич, Визбор, Матвеева, Шпаликов, Рубцов это и есть лучшая русская поэзия с 60-х годов и до конца века. Плюс Бродский. Плюс Шварц. Плюс Кушнер.
Олег Гуцуляк: Vladimir Emelianov 90 лет Евтушенко. Он никогда не был для меня в числе читаемых и почитаемых. Но именно ему я обязан одним из самых интересных приключений моей жизни. В 1989 году в Огоньке появилась серия "Строфы века", в которой Евтушенко опубликовал стихи никому не известного Владимира Щировского. И написал, что очень гордится тем, что он открыл не отдельные удачные строки, а целого большого Поэта. Подборку стихов прислала ему сестра первой жены Щировского А.Н.Доррер. Я зачарованно читал эти стихи и думал, что хорошо было бы издать все, что написал этот дивный поэт. В 2006 году списался с Витковским, который помогал Евтушенко с антологией. Попал в архив. И сделал два издания стихотворений Щировского. Когда я работал в архиве, то при сопоставлении подлинных текстов с изданными Евтушенко ужасался цензуре. Евтушенко заменял слова, искажал пунктуацию. В его редактуре чувствовался гонор мэтра по отношению к новичку. Евтушенко был настолько бронзовым, что даже не понимал, что Щировский и лучше, и старше, и мудрее его. Мне приходилось соскабливать эти слои цензуры и открывать Щировского как домонгольскую икону. Евтушенко был значимый поэт. Особенно хороши некоторые песни на его стихи. Например: "Поздно. Мне любить тебя поздно. Ты уходишь как поезд". И, конечно, мы все обязаны ему законом об отмене выездных комиссий.
Василиса: Vladimir Emelianov Вчера по 1 каналу показывали передачу номер три из серии разговоров Соломона Волкова с Евтушенко. О Бродском. И в конце показали текст доноса Бродского на Евтушенко. Прелюбопытный документ. Бродский пишет ректору Квинс-колледжа, что, мол, вы такого-то увольняете по возрасту, а берете на его место Евтушенко, известного ненавистью к Штатам и к нашему строю. И дальше идут строки стихотворения Евтушенко... памяти Роберта Кеннеди. Но Бродский их преподнес как стихи против США. Евтушенко узнал о письме после смерти Бродского. При жизни, говорил он, Бродский от меня прятался, и теперь понятно почему: если бы я узнал, то влепил бы ему пощечину. Этот донос - вещь, очень характерная для Бродского. Он относился к людям не как поэт, а как политик. Ему свойственно принятие решения об изничтожении такого-то, потому что он недостаточно стоит на наших позициях (второй жертвой был Аксенов). И в этом смысле Бродский все же очень советский человек.
Олег Гуцуляк: Андрей Чернов НЕПОНЯТЫЙ ГРИБОЕДОВ Софья – героиня комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума». Название этой пьесы превратно понято и публикой, и театральной критикой. Считается, что «горе от ума» – это про Чацкого», человека, как заметил Пушкин, очень неумного. Даже и Пушкин после первого прослушивания пьесы, привезенной в Михайловское Иваном Ивановичем Пущином, не понял, что название комедии не про Софью. Но главная героиня пьесы – Софья, и название относится к ней. В переводе с греческого София – мудрость. (Потому солдафон Скалозуб «не ее романа».) Именно семнадцатилетняя Софья держит в руках и дом Фамусова, и интригу против бывшего возлюбленного. Но в результате не Чацкий, а Софья терпит настоящий крах: она начала интригу против Чацкого, объявив того сумасшедшим, но сама ославлена на всю Москву, лишилась и Молчалина, и любящего ее Чацкого. Именно Софья – предмет стеба автора. Фамусов, охаживая Скалозуба, в котором он видит идеального жениха своей дочери, говорит: «Вот вам софа. Раскиньтесь на покой!» Пушкин недоумевал: что есть Софья – бл–дь или московская кузина? Возьмем на себя смелость ответить: и то, и другое. Но до поры до времени полагала, что умнее всех. Однако в игру встрял другой дурак (прогрессист Чацкий) и надо ехать к тётке, в Саратов. В Москве ей жизни не будет. Случай с непонимания грибоедовского замысла «Горя от ума» – далеко не единственный в истории культуры. Так созданную по кальке «Преступления и наказания» набоковскую «Лолиту» считают эротическим романом, подозревая автора в симпатии к его ущербному герою и не замечая смысла самого имени Гумберт Гумберт (то есть Охотник). Святой Гумберт – покровитель охотников, а для Гумберта в квадрате – вожделенная дичь – девочки-нимфетки. Четыреста лет не понимает человечество и шекспировского Горацио, который не «справедливейший из людей» (так полагал Гамлет), а мелкая сволочь, готовая служить хоть принцу, хоть Клавдию, хоть Фортинбрасу. И это непонимание закономерно: Шекспир на рубеже Новейшего времени разглядел новый тип злодея. На смену мучимого остатками совести Клавдию пришел политик, циник без каких-либо убеждений и тормозов.
Кирилл: Kirill Serebrenitski ... случайно подвернулась мне, - (стыдно признаться, но впервые читаю), - "Необыкновенная история", Гончарова, его своеобразные мемуары. И снова ткнулось мне в глаза - это жутковатое соображение, отзывающееся промозглой подвальной сыростью конспирологии. " .... В 1846-м году, когда я познакомился с Белинским и с группой окружавших его литераторов и приятелей... в кругу Белинского, в котором толпились: И. И. Панаев, Д. В. Григорович, Н. А. Некрасов, Ф. М. Достоевский (появившийся с повестью “Бедные люди”), позже явился А. В. Дружинин с романом “Полинька Сакс”. Собирались мы чаще всего у И. И. Панаева и у Языкова, у <Н. Н.> Тютчева — иногда все, гурьбой, что позволяли их просторные квартиры. Белинского посещали почти каждый день, но не собирались толпой, вдруг. У него было тесно. .... В начале 1855-го года, именно в феврале, я вернулся через Сибирь в Петербург. Там я застал весь литературный кружок в сборе: Тургенев, Анненков, Боткин, Некрасов, Панаев, Григорович. Кажется, тогда уже явился и граф Лев Ник<олаевич> Толстой, сразу обративший на себя внимание “Военными рассказами”. Если не ошибаюсь, тогда же был в Петербурге и другой граф, Алексей Конст<антинович> Толстой (впоследствии автор “Смерти Иоанна Грозного”). Я познакомился с обоими не помню у кого: кажется, у князя Одоевского или у Тургенева". То есть: вся великая русская литература девятнадцатого века - это, собственно, прежде всего - сообщество, вполне определённое, петербургский кружок Белинского. Два, от силы три десятка мужчин, приблизительно одного поколения (не столько по летам, сколько по мировосприятию). Все они были не просто знакомы; они, по сути, вязко слиплись в единое целое. Это своё плотное единение, - преисполненное болезненной возни и злобных вскриков, - они, литераторы, за неимением более точного, определяли зыбким словом "дружба", но непрерывно ощущали, да и осознавали, (вот как Гончаров в означенных записках), - что слово это неверное, неуместное: "Мне казалось, и я потом убедился в этом, что одна литература бессильна связать людей искренно между собою, но что она скорее способна разделять их друг с другом. Во всех сношениях членов кружка было много товарищества, это правда, размена идей, обработки понятий и вкуса. Но тут же пристальное изучение друг друга - много и отравляло искренность сношений и вредило дружбе. Все почти смотрели врознь, и если были тут друзья, то никак не друзья по литературе. .... Если хотите, все были хороши между собою, все уважали друг друга, сходились, приятно беседовали, но друзей тут не было. Повторяю, литература не делает друзьями, а врагами может делать людей". Кружок Белинского - это была, конечно, не дружба, не совместные обеды и чтение вслух; это было - взаимодействие, латентная, но притом весьма эффективная структура. Если угодно - это было тайное общество; оно было на виду, в самом средоточии внимания читающей публики, да и властей тоже, но таинственность этому обществу придавало то, что оно таилось само от себя. *** Гончаров, - по природе своей сосредоточенный наблюдатель, исследователь, - вполне ощущал - не только герметичнсть этого сообщества, но даже - иерархию: угадывался в тумане взаимоотношений некий престол Первого Русского Литератора, и вокруг него шла достаточно злая, цепкая и кусачая борьба. "Тургенев выказал гениальный талант интриги - и на другом поприще, с другими, высокими, патриотическими и прочими целями, конечно, из него вышел бы какой-нибудь Ришелье или Меттерних, но с своими узенькими, эгоистическими целями он является каким-то литературным Отрепьевым. ... Его претензия: 1-е, помешать мне и моей репутации, и 2-е, сделать из себя первенствующую фигуру в русской литературе и распространить себя за границей. Словом, он хотел занять то место, которое занимали Пушкин, Лермонтов, Гоголь, так сказать преемственно, не имея их гения, производительного глубокого ума и силы фантазии". *** Строго говоря, этот столичный кружок сналёту захватил русскую литературу на столетие, - рейдерским захватом, как десяток флибустьеров брал на абордаж большой неповоротливый торговый корабль. Аллегории тут, собственно, нет: столкновения нарративных вихрей в сияющих высотах ноосферы - это было нечто вторичное, в данном случае. Кружок Белинского захватил уже в 1840х вполне осязаемые рычаги: ведущие толстые журналы и наиболее влиятельные разделы литературной критики. Многие авторы, - которые. в своё время, совершенно заворожили читателей, породили целые субкультуры, некоторые книги, без которых, на самом деле, русская литература зияет дырами и хромоного ковыляет в пределах школьной программы, - вытеснены за пределы ареопага, на ступень ниже или вообще отброшены в букинистические закоулки (как Кущевский с его "Негоревым" или князь Кугушев и его "Корнет Отлетаев"); и это - только потому, что по воле судьбы или по вкусам они обитали за пределами "Белинского круга". *** ( ... если бы я увлекался альтернативной историей, - то вполне мог бы написать роман: как, используя те же механизмы, русскую литературу захватило иное тайное сообщество, - скажем, те же франк-масоны шотландского ритуала (к которым принадлежали, в наивысших градусах, Новиков, Херасков и Радищев); или, - ещё лучше, - офицеры лёгкой кавалерии, уланы и гусары (Лермонтов, Грибоедов, Фет, Крестовский и генерал-лейтенант Денис Давыдов во главе). *** В какой-то степени, при помощи школьных учебников, памятников и улиц, этот кружок удерживает рычаги русской книжности до сих пор, - несмотря на то, что и Петербурга того уже нет, его руины давно уже скрыты под ленинградскими наслоениями; и сама страна, породившая эту субкульуру, уже безвозвратно исчезла. Собственно, белинско-кружковая преемственность советской литературы высвечивается именно в нелитературных механизмах: это - стальная иерархия и отчётливая профессиональная идентичность, воплощённые в Союзе писателей СССР, в сталинско-ленинских премиях, огромных гонорарах и в просторных переделкинских дачах (на фоне всеобщей копошни в коммуналках).
Олег Гуцуляк: Все вокруг меня уверяют, что "Тихий Дон" входит в школьную программу. Честное слово, я не прогуливала школу настолько, чтобы пропустить изучение этого гигантского произведения Шолохова. Возможно, мой мозг блокирует эти травмирующие воспоминания. Но если это действительно так, то мне есть, что сказать нашему министерству образования: никто, блин, в целом мире не делает столько, сколько вы, чтобы школьники ненавидели книги всей душой. Лучи ненависти вам. Четыре огромных тома я читала про хождение казаков туда-сюда по России-матушке. Четыре тома жестокости, кровожадности, пошлости, избиений и изнасилований (в том числе и групповых). Две тонны второстепенных персонажей, которых к третьему тому я устала запоминать и начала про себя называть просто "не Григорий". Казаки показаны какими-то недалекими психованными дикарями. Персонажи однобокие и неинтересные. Слог автора мой мозг временами просто отказывался воспринимать. Да, я понимаю, зачем Шолохов добавил казачий диалект, но я реально расплакалась на фразе "Надысь ишо говорил: оглядите бредень". Что? Идея и посыл книги для меня предельно ясны: ну зачем столько текста?! В общем, это было чудовищно, и за эти страдания мне должны простить все грехи. В следующий раз, когда будете шутить про "Войну и мир", вспомните, что есть еще "Тихий Дон". В "Войне и мире" есть части про мир, где высший свет, балы и прекрасные дамы. А в "Тихом Доне" измены и вставочки про триппер. Ой, короче, пойду пить чай с ромашкой, а то сама я не успокоюсь. __________ Тихий Дон. В 4-х книгах, Михаил Шолохов Рецензия: Лера Лера
Олег Гуцуляк: Vladimir Emelianov Стиховедение на глазок. Если в русском стихе силлабика есть, а тоники нет, и штиль высокий, то 17 век. Если силлаботоника и игра тремя штилями, то 18 век. Если расшатанные размеры, перебои в ритмах, анжабманы, просторечия и неточные рифмы, то 20 век. Если без размера и рифмы, то 21 век. А 19 век это что такое? Это то, что мы считаем нормальными стихами. Когда средний штиль, строгие размеры и точные рифмы. Это если о форме. А если о содержании, то русские стихи 17 века это религия, 18 века - наука и мораль, 19 века - природа и любовь, 20 века - общество и культура, 21 века - гм... он только начался. И в нем я знаю пока только стихи подражателей 20 веку, а новаторских по форме и содержанию не ведаю.
Олег Гуцуляк: В. П. Полонский предположил, что прототипом «аристократа, пошедшего в демократию» Ставрогина был петрашевец Н. А. Спешнев. Достоевский в молодости был лично знаком с этим атеистом, социалистом и коммунистом, который оказал сильнейшее влияние на будущего писателя. Фёдор Михайлович после называл Спешнева «мой Мефистофель». 8/20 октября 1870 Достоевский писал издателю «Русского вестника» М. Н. Каткову: «Я сел за поэму об этом лице потому, что слишком давно уже хочу изобразить его. По моему мнению, это и русское и типическое лицо… Я из сердца взял его».
Олег Гуцуляк: Александр Морозов в The Economist редакционная статья на тему "Да, в русском культурном каноне есть империализм. Но это не значит, что надо перестать читать русскую литературу". Текст вполне взвешенный, мягкий: Путин вдохновляется не Толстым и Достоевским, но нельзя не видеть, что у многих авторов, даже и тех, кто боролся с абсолютизмом, есть "имперский патриотизм", как у Пушкина, а у некоторых и довольно мрачный шовинизм, как у Достоевского в "Дневниках писателя". Автор статьи не предлагает ничего "запрещать", "удалять". никакого "кэнсел". Автор просто пишет о том, что эти мотивы надо видеть, смотреть на них в четкой оптике. В очень мягкой форме автор ставит вопрос о том, что есть какая-то связь между волнами чудовищного насилия, которым временами охвачена Россия и которое она временами транслирует в мир - и некоторыми мотивами в русском литературном каноне. Автор пишет "снаружи" и поэтому очень деликатно. А "изнутри глядя" - это наша собственная нынешняя проблема, за постсоветское 30-летие, как теперь выяснилось, мы не смогли выработать надежную оптику в отношении всего этого "величия", "мессианизма", насмешек над соседними "малыми народами", игнорированием достоинства человека в пользу коллективного самоубийства. Безусловно, мы эту работу пытались проделать, но фактом является то, что она закончилась провалом, и если все это "собирается жить дальше", то надо начинать заново разматывать эти спутанные нитки и делать это должны мы сами.
Амира: Андрей Шуман · О русской поэзии после 1960х гг. В ней напрочь исчезла камерность. В любом искусстве есть площадь, а есть камерный зал. В музыке, но и в поэзии. Камерность -- это очень сложно, это высший пилотаж мастерства одновременно и творца, и его зрителя (или слушателя). Потому что в камерном искусстве зритель должен быть очень хорошо подготовлен. Русская поэзия начиналась с камерного искусства. Запись в дневнике. Декламация в очень узком кругу. Пушкин -- это поэт немногих зрителей. Он очень изящный. Ему на площадь нельзя. В русской поэзии Серебряного века очень много камерности. Утончённости. Даже у популярных поэтов вроде Блока или Есенина. И вот именно с этой камерностью стали бороться в советской литературе 1930х. А окончательная победа случилась в 1960х. Все заметные поэты стали поэтами площади. Камерные художники ушли в тень. На свету стало быть можно только поэтам больших залов. Поэтам истошного крика и пафосных кривляний плохого актёра. И, удивительно, что такой стала вся поэзия -- как официозная со стихами про детство Ленина, так и поэзия альтернативы. Вся поэзия стала смешной пародией на самую себя -- вроде стихов Ники Турбиной. Но у слушателей был уже настолько испорчен поэтический вкус, что никто не понимал, что все эти стихи -- это карявая пародия. Все стали поэтами площади. Даже Иосиф Бродский -- это стихи для площади, только особой. Это стихи советского андеграунда -- сильно прокуренных квартир, в которых легко найти много вина и там же случайный секс, где страшная тарабарщина из недочитанных западных статей и книг. И эту тарабарщину всех этих прокуренных квартир с доступными женщинами талантливо нанизывал в случайные сочетания Бродский. И на фоне всей этой дурной поэзии наверняка были камерные авторы, о которых мы просто ничего не знаем. Авторы, которые писали и дальше талантливые стихи, когда из телевизора пели Визбор и Высоцкий, и истерично декламировали свои стишки Евтушенко и Ахмадулина. И создавали они настоящую поэзию вопреки всему этому информационному шуму дурновкусия.
Амира: Vladimir Emelianov С Дмитрием Быковым, которому сегодня 55, я общался один раз в жизни и десять минут. Но мне хватило надолго. Подписав мне книгу об Окуджаве, он тоном начальника сказал: "Бросьте этого Шилейко, он на рынке не пойдет. А напишите-ка лучше о проклятых поэтах, о Щировском напишите. Я формирую план ЖЗЛ и с удовольствием это поставлю. Зачем нам книги про ученых? Приходят с биографией Кнорозова, кому он интересен? Теперь еще вы с Шилейко. Ну, муж Ахматовой, остальное неважно". В общем, всё за эти десять минут стало ясно. Нет сомнения в том, что этот заносчивый бойкий журналист - тоталитарный лидер без секты, гедонист под смешанным советско-неоправославным соусом, и претендует в своих романах на целого Солженицына. Тот оказался за границей в 55, этот в 54. Оба уехали с маленькими детьми и новыми молодыми женами. Через некоторое время Быков непременно напишет из-за океана, как нам обустроить Россию. А лет через 20, возможно, даже приедет. Это такой фарсовый вариант Сим Симыча.
Олег Гуцуляк: Андрей Шуман О развратниках Декаденства и "Серебряном веке". В России не случилось романтизма. Ему просто не дали случиться. Это ведь течение по возрождению наций и отделению их от безликих империй. Романтизм случился только на окраинах самой империи -- у поляков, украинцев и беларусов. Ему мешали, но он там все же случился. Но в царской России вместо романтизма или модернизма очень быстро набрал силу именно Декаданс. И с ним даже особо не боролись. Самый яркий автор Декаданса -- Достоевский. И почти все популярные философы были философами Декаданса: Соловьев, Розанов, Бердяев, Булгаков. Накал между развратом, азартными играми, сифилисом, морфием и богомольством, поломниченством к старцам, вечной женственностью. Почему в дворянской и мещанской среде был спрос на Декаданс как в философии, так и в литературе? Почему философские работы какого-нибудь Льва Толстого не вызывали интерес? Потому что в них не было резкого запаха потных тел публичных домов и, одновременно, богомольных сторожек немытых старцев, пахнущих старческой мочой? Были ведь другие философы. Но почему они не были интересны? Например, была довольно недурная неосхоластика в Киеве.
Олег Гуцуляк: Vladimir Emelianov · Пробовал почитать "Катастройку" Зиновьева, но это как питаться рвотным. Мерзкий он какой! Какой гадкий у него язык! Кто вообще решил, что он мыслитель? Он литератор типа Лимонова: где живу - над тем и смеюсь. Оказывается, Зиновьев был еще и фоменковец, написал предисловие к одной книжке Фомоносовского. Зато как я увлекся Дудинцевым! Он актуален сейчас как никто. Он четко пишет в обоих романах, что если человек хочет сохранить совесть чистой, то что бы он ни думал, какие бы предрассудки ни имел, а этой жаждой чистоты он спасется. Заплатит страданием, но цел будет. И язык у Дудинцева хороший: невычурный, ясный и простой.
Олег Гуцуляк: Julia Guseinova Горький как раз все по делу. И да, роман "Мать" лучшее, что есть, еу может быть ещё "Васса Железнова" - они на все времена. «Какая гадость, какое нищенство мысли, нахальство невежества и цинизм!» Как Максим Горький отменял русскую литературу 125 лет назад, 16 апреля 1898 года, вышел двухтомник Горького «Очерки и рассказы» — его первое книжное издание. Это, как он думал, позволило ругать коллег. В дальнейшем мало в чем он был так последователен, как в критике неправильной русской литературы. Но в чём-то был прав. * Я не люблю современной нашей литературы еще и за ее пессимизм. Жизнь не так плоха, какой ее любят изображать в книгах, она ярче. И человек в жизни — лучше, чем в книге, даже и талантливой. Он — сложнее. По-моему, писатели обижают человека. Разумеется, и я тоже обижаю. Что делать? Стал профессионалом. Письмо Илье Репину, 1899 * Чорт бы ее взял — литературу, вкупе с литератором и с обычным ее читателем и почитателем — ибо я «пописываю», он — «почитывает» — ну-с, и что же? Читали и мы, всё читали — Толстого и Достоевского, Щедрина и Успенского и еще многое, и — какая польза? Одно наслаждение. Письмо Леониду Средину, 1900 * Они противны, эти кислосладкие, пассивно-доброжелательные российские интеллигенты, противны до омерзения. Ты — или умирай, защищая то, что любишь,— если любишь,— или молчи и вянь, идиотский кактус, если не умеешь любить. Любить — значит — бороться и побеждать. Письмо Давиду Айзману, 1907 * Вчера получил номера «Русской мысли» и «Образования», прочитал несколько статей и — всю ночь не мог уснуть с тоски и со зла. Что такое? Это — русская литература? Какая гадость, какое нищенство мысли, нахальство невежества и цинизм! Людей, кои идут на святое поле битвы, чтобы наблевать на нем,— таких людей надо бить. Письмо Константину Пятницкому, 1908 * Куприн написал рассказ «Морская болезнь»,— для меня это произведение — пакость, объяснить его я могу лишь тем, что автор был пьян, когда «создавал» эту дрянь, но оправдать — никак не могу. Письмо Константину Пятницкому, 1908 * Мое отношение к пессимизму и ко всем иным выражениям психического распада личности в русской литературе — становится все более враждебным. Письмо Давиду Айзману, 1908 * Каждый день приносит какой-либо сюрприз — «Суламифь» Куприна, стихи «модернистов» — каждый день кто-нибудь встает пред тобой голый и весь в гнилых язвах. Письмо Константину Пятницкому, 1908 * Вот уже лет 50, как русская литература с русской жизнью — шерочка с машерочкой — неуклонно танцуют свой печальный вальс в два па: раз — па романтическое, два — реалистическое, и — знаете ли, это очень скучно и очень вредно. «Жизнь наша весьма печальна»,— ноет обыватель русский. «Ах, как печальна наша жизнь!» — вторит ему литература. «Стало быть, я — прав!» — торжествуя, объявляет обыватель, опуская руки. Начинает жизнь творить легенды: «Ах, давайте сотворим легенду!» — подвывает литература и занимается поощрением обывателя к творчеству поступков мелкоуголовного характера. Очень скучно все это. Письмо Людмиле Никифоровой, 1909 * Показывать миру свои царапины, чесать их публично и обливаться гноем, брызгать в глаза людям желчью своей, как это делают многие, и отвратительнее всех делал злой гений наш Федор Достоевский,— это гнусное занятие и вредное, конечно. Письмо Леониду Андрееву, 1912 * Пишущие люди современности нашей тем особенно противны стали за последнее время, что ходят при людях без штанов и задом наперед, скорбно показывая миру болящее свое место, а место это потому болит, что не знает, куда можно спокойно сесть. Письмо Леониду Андрееву, 1912 * С изумлением, почти с ужасом слежу, как отвратительно разлагаются люди, еще вчера «культурные». Б. Зайцев бездарно пишет жития святых. Шмелёв — нечто невыносимо истерическое. Куприн не пишет — пьет. Бунин переписывает «Крейцерову сонату» под титулом «Митина любовь». Алданов — тоже списывает Л. Толстого. О Мережковском и Гиппиус — не говорю. Письмо Константину Федину, 1925 * Прочитал скандальный рассказ Пильняка «Повесть непогашенной луны» — каково заглавьице? Этот господин мне противен, хотя, в начале его писательства, я его весьма похваливал. Но теперь он пишет так, как будто мелкий сыщик: хочет донести, а — кому? — не решает. И доносит одновременно направо, налево. Очень скверно. И — каким уродливым языком все это доносится! Письмо Алексею Чапыгину, 1926 * Замятин слишком умен для художника и напрасно позволяет разуму увлекать талант свой к сатире. «Мы» — отчаянно плохо, совершенно не оплодотворенная вещь. Гнев ее холоден и сух, это — гнев старой девы. Письмо Илье Груздеву, 1929 КСТАТИ В 1902-м Академия наук избрала Горького почетным академиком по разряду изящной словесности. Николай II отреагировал кратко: «Более чем оригинально». И не стал Горький академиком.
Олег Гуцуляк: Vladimir Emelianov Не знаю, писал ли кто-нибудь о том, что Высоцкий иногда даже архаичнее чем поэт. У него есть рифмованные выкрики, "песни беспокойства", рифмованные драматические миниатюры без поэтического размера. Это какие-то заклинания нового типа. У него бывают экстатические выходы за пределы поэзии, когда движение звука тянет строчку и при этом рвет логику: "Парус! Порвали парус! Каюсь!", "У Пеле на столе крем-брюле в хрустале". У Бродского тоже есть такие выходы типа "Зелень лета, ах, зелень лета, что мне шепчет куст бересклета..." Это разовые и короткие вещи, долго на таком накале жить нельзя. Но мне известен один пример, когда все стихотворение написано в момент экстаза. Это "Шаги Командора" Блока. Оно уникально тем, что экстатический выход оправлен в ледяную кованую форму. Поэтому оно такое страшное.
Олег Гуцуляк: Vladimir Emelianov Схема падения института брака в России по образцам русской литературы. Татьяна Ларина и Мария Троекурова: буду век ему верна. Анна Каренина: уходит к Вронскому. Муж и свет осуждают. Анна на шее: гуляет с Артыновым и с князем. Муж рад, свет одобряет. Маргарита Николаевна: уходит к Мастеру (он, кстати, тоже получил шальные деньги, как и Онегин). Муж и свет не обращают внимания. Дьявол радуется. Во всех случаях мужья - важные чиновники и генералы.
Олег Гуцуляк: Vladimir Emelianov Перечитал "Онегина" еще раз. Ранней весной 1825 года, когда кончается роман, герою 26 лет. Этот возраст дан в последней главе. Значит, он родился в 1799 году или в 1798 году. Татьяне на момент их объяснения летом 1820 года 17 лет. Это следует из письма Вяземскому. Значит, она 1803 года. Тогда разница в возрасте между ними всего 4 или 5 лет, что нормально для брака. Где же тут "девочка" и большая разница в возрасте? Если обратиться к прототипу сюжета, т.е. к отказу Чаадаева влюбленной в него Авдотье Норовой, то разница снова в 5 лет: Чаадаев 1794, Норова 1799 г.р. В тот момент (1826) ему 32, ей 27 лет.
ВанХеда: Vladimir Emelianov Вот моя астрологическая схема истории русской поэзии. Ни у кого не прочитал, сам придумал. Она хороша так же, как таблица Менделеева, потому что позволяет переставлять людей в правильные группы. Запишу, чтоб не забылось. Вот смотрите. 18 век:период Воды, проблема размера и преобладание высокого штиля. Ода, эпос. Ломоносов, Херасков (Скорпион), Тредиаковский, Капнист (Рыбы), Державин (Рак). Отдельно Сумароков (Стрелец). Он не в свою эпоху родился, ему надо в середину 19 века. Первая половина 19 века: период Воздуха, проблема содержания и снижение стиля. Баллада, басня, поэма. Крылов, Жуковский, Гнедич (Водолей), Батюшков, Пушкин (Близнецы), Лермонтов, Кольцов (Весы). Отдельно Баратынский и Языков (Рыбы), Шишков (Скорпион), им нужно в 18 век. Отдельно Шихматов (Стрелец) и Шаховской (Телец). Они выпадают из лидерства. Вторая половина 19 века: период Огня, социальная поэзия и поэзия природы. Короткие стихи. Тютчев, Фет, Некрасов (Стрелец), Григорьев, Случевский (Лев). Выпадают АК Толстой (Дева, ему к символистам), Апухтин, Полонский (Рыбы, им в 18 век), Майков (Близнецы, ему к Пушкину). Начало 20 века: переход от стихий к крестовым идеям. Кардинальный крест - акмеисты. Форма тождественна содержанию. Гумилев (Овен), Ахматова (Рак), Мандельштам (Козерог). Сюда же должен был пойти Маяковский по своей любви к архитектуре и прошлому (Рак). Или быть современником Державина. Фиксированный крест - футуристы. Форма больше содержания. Северянин (Телец), Хлебников (Скорпион), Пастернак (Водолей). Сюда же нужно было Андрею Белому (Скорпион). Мутабельный крест - символисты. Содержание больше формы. Волошин (Близнецы), Брюсов, Блок (Стрелец), Иванов (Рыбы). Есенин, Цветаева, Кузмин (все Весы) остаются вне групповых идей. Им туда к Лермонтову. Дальше сочетание двух элементов. Обэриуты: Огонь-Земля. Хармс (Козерог), Заболоцкий (Телец), Введенский (Стрелец), Олейников (Лев). И после этого система не просматривается. Поэтов слишком много, манифестов нет и все отдельно. Вершины русской прозы первой половины 20 века подчиняются строгой закономерности: все крупнейшие русские писатели до 1950-х гг. родились в периоды стихии Земли. Булгаков, Набоков (Телец), Куприн, Платонов, Грин (Дева), Алексей Толстой, Фадеев (Козерог). Это серьезная проза большой формы. И опять Весы отдельно и вне тенденции (короткий рассказ, исторический роман, роман-фельетон: Бунин, Тынянов, Ильф), как и в поэзии. Совершенно отдельно и безопорно - Зощенко (Лев) и Шолохов (Близнецы). А что же вторая половина? Ведущую роль играют знаки Фиксированного креста: Домбровский, Ефремов (Телец), Казаков, Шукшин (Лев), Вен. Ерофеев, Соколов (Скорпион), поздний Катаев, только в это время нашедший себя (Водолей). Пожалуй, это лидеры. И почему-то Дева (Трифонов, Довлатов, Вик. Ерофеев). И отдельно Битов, которому нужно к Пушкину (Близнецы). VitalyVetash Semira Слишком большой схематизм, тк только по Солнцу в знаке определять литературное (и вообще) творчество не достаточно, например, для поэтов, Луна играет часто ведущую роль и тд. Но тем не менее из таких уж глобальных астро-подходов можно передложить еще более обобщённую, но все же только схему опред. образом относящаюся и к типам в творчества в евро-культуре. 1. Открытие Урана в 18 веке ("знание-сила", обновляющий воздух) - эпоха просвещения, науки, раскрепощения. 2. открытие Нептуна в 19 веке ("эмоц. глубина, психология", погружающая вода) -эпоха классич. романтизма. 3. открытие Плутона в 20 веке ("массовый драматизм" бурлящая вода). 4. 21 век отмечен открытием множества дальних и ближних Малых планет (число открытых их движется к миллиону) - эпоха информационного общества, дробность восприятия (распыленная воздухом земля): "за деревьями не видно леса". Хоть первая малая планета открыта в 19 веке - Церера, но кульминация открытия малых планет именно с начала 21 века, к концу 20 в. было открыто всего несколько тысяч (и в основном все в ближнем поясе астероидов с циклом бликом земному), а ныне все более открываются в дальнем поясе Койпера с циклами до 11 тыс. лет вокруг Солнца..
Олег Гуцуляк: Vladimir Emelianov Читал и перечитывал "Обыкновенную историю". Мне всегда казалось, что не понял главное в этом романе. И сегодня главное открылось. Это роман о скуке жизни, о ее предсказуемом репертуаре. В деревне скука статична, а в городе динамична. Из скуки в деревне ездят друг к другу обедать, а в городе ходят в департамент, производят горшки и переводят статьи о картофельной патоке. Единственная сила, которая может спасти от скуки, - талант. Талант открывает своему обладателю другой мир и волшебным образом переносит в другую среду. Так вот, у героев этого романа нет талантов. Поэтому они обречены, будучи людьми с добрым сердцем, сломаться в окружении чиновников, дельцов и продажных журналистов. Дядя становится скептиком, Саша с трупом романтика в душе делается циником, а бедная жена дяди заболевает физически. Без таланта нет выхода из скуки. Страшен бездарный мир. Когда Гончаров писал это, он уже был спасен своим талантом, благодаря которому оказался в кружке Белинского. Интересно, что, нащупав развилку между эдемской статикой деревни и адской суетой города, он стал развивать тему таланта дальше, в "Обломове", параллельно разработав и тему Эдема. Причем Эдем дворянской усадьбы для купеческого сына не был личным опытом. Помещичьего детства у Гончарова (как и у Чехова с его райскими усадьбами) не было. Он его только хотел. Обломов хочет назад в деревню, но нет сил. Адуев возвращается, но не может там надолго остаться, отравленный Петербургом. В целом вектор ясен: вернулся бы, но некуда. Без таланта в желанное не попасть. И вот почему Обломов тяготеет к Ильинской: ее талант для него - дверь в потерянный рай. Ее голосом он спасается. И вот опять. Весь день читал Гончарова, а он именно сегодня и родился 211 лет назад. Самый несчастный русский писатель. И не дворянин, и без семьи, и не новатор, и почти всю жизнь на службе, на презренной должности цензора. В первом ряду не упоминается. И самый странный русский писатель. Реалистическими, тихими средствами создававший портреты тех, кто медленно загибается от чужого бездушия. Не эксцентрик, не ритор, не поэт в прозе. Дотошный художник и холодный социальный аналитик. У него был шанс выскочить из этого, когда, подобно Дарвину, он ушел в кругосветное плавание. Он мог даже сделаться этнографом. Но ближайшее привлекло больше. И четверть века он чувствовал движение времени как никто. Это до 1870 года. А потом ранняя вялость, постарение души, нелюбовь к новому, меланхолический темперамент сделали свое, и Гончаров сошел с ковра большой литературной борьбы. Однако прежнее было непобедимо, и Чехов в литературной табели о рангах дал ему вместе с Толстым тайного советника.
ВанХеда: Kirill Serebrenitski ... Русская классическая литература XIX столетия - звëздно прекрасна прежде всего тем, что никакая она не русская. Она, литература, сожгла свои паспорта, забыла о присягах, перестала платить подати и прочую мзду, - и рванула прочь, унося с собой, украдкой, сокровища русского языка. Русские литераторы совершили астронавтский подвиг: вывернулись, выпростались, преодолели тяжкое иго казённой гравитации. Литература уходила - не в сторону, не за рубежи, а - ввысь, в спиритуальные небеса; а навстречу ей устремлялись, как таившиеся, до поры, космические корабли, - такие же высвобождаюшиеся: французы, немцы, англичане, итальянцы, испанцы, датчане, шведы. Во второй половине XIX эта заоблачная эскадра, - разноязыкая, но единая, - уже парила, неспешно и бесстрашно, над Европой, крейсировала до берегов Америки, присматривалась к Азии и Африке, - сверху, свысока. Именно поэтому и случился эпохальный, триумф литературы: писатели превращались постепенно в наблюдающих инопланетян, и потому знали о людях больше, чем сами люди, и были понятнее и проникновеннее, чем люди с людьми. .... Ведь: если, и правда, наблюдают за нами какие-нибудь вдумчивые терпеливые ультракогнитивные зелёные карлики или фиолетовые рептилии, - то они давно уже знают о нас намного больше, чем мы сами, и могут нам поведать много такого, чего мы о себе не знаем. ... Собственно, если выдумать какие-нибудь единицы измерения национальности, - то русские литераторы даже менее русские, чем английские литераторы - англичане, а французские - французы. Просто потому, что Доде или Франс не знали ни слова по-русски, а вот граф Толстой и граф Соллогуб - владели французским настолько, что могли бы запросто написать "Анну Каренину" и "Тарантас" по-французски, если бы им вздумалось. ... О прочем, - науки, изящные искусства, - и говорить нечего. Их отечества - не земли, очерченные пограничными столбами, а - время: триумфальный, победоносный, и, увы, - уже недостижимый и неповторимый, - Век XIX.
ВанХеда: Александр Мелихов Пропущенная дата: 14 июля 1968 года ушел из жизни мой любимый писатель - Паустовский. Я преклоняюсь перед Толстым, но Паустовского люблю как даже и не старшего, а в чем-то младшего друга. К его «Романтикам» и «Блистающим облакам» я отношусь с некоторой растроганной снисходительностью как взрослый человек к мальчишеским фантазиям: не зря даже не самые злые языки называли раннего Паустовского эпигоном Александра Грина — еще и расцвеченного всяческими красивостями. А вот у «Кара-Бугаза» и «Колхиды» при всей их соцреалистической производственной романтике (добыча глауберовой соли, осушение болот), временами граничащей с пресловутой лакировкой действительности, нам очень бы даже не помешало поднабраться паустовской убежденности, что труд и преданность своему делу — делу, а не бизнесу! — могут быть гораздо более романтичными, чем самая заморская экзотика. О пристрастии молодого Паустовского к экзотике в начале двадцатых с любовной насмешкой писал Бабель: Паустовский-де трогательно притворяется, что он в тропиках. И Паустовский незадолго до смерти в своей статье «Несколько отрывочных мыслей», которую можно считать его литературным завещанием, посчитал нужным еще раз сказать об ошибочности отождествления романтики и экзотики: «Сама по себе экзотика оторвана от жизни, тогда как романтика уходит в нее всеми корнями и питается всеми ее романтическими соками. Я ушел от экзотики, но я не ушел от романтики, и никогда от нее не уйду — от очистительного ее огня, порыва к человечности и душевной щедрости, от постоянного ее непокоя. Романтическая настроенность не позволяет человеку быть лживым, невежественным, трусливым и жестоким. В романтике заключается облагораживающая сила. Нет никаких разумных оснований отказываться от нее в нашей борьбе за будущее и даже в нашей обычной трудовой жизни». Как всякая общая формула, завет Паустовского допускает и непредвиденные, даже отвратительные автору толкования — так, например, фашизм, попытка несложной части подчинить себе многосложное целое, умел преотлично романтизировать жестокость, — романтизм Паустовского лучше всего раскрывается не в декларациях, а в творчестве. В мире Паустовского полнокровны и любимы только созидатели и утешители, в нем почти нет борцов. А когда они изредка появляются, как, например, бесконечно идеализируемый им (уж не знаю, насколько основательно) лейтенант Шмидт, — то и в его личности Паустовского влечет прежде всего не готовность к убийству. А готовность к жертве. Среди его героев — Левитан, Кипренский, Шевченко, Андерсен, Григ, Багрицкий, Бабель, Шарль де Костер, Лермонтов, Гоголь, Эдгар По, Пушкин, Мопассан… Он воспел их с такой нежностью и поэтичностью (хотя порою и сентиментальной), что в тысячах и тысячах юных душ пробудил любовь к этим творцам. Но воспевать тех, кто уже и без того многажды воспет и превознесен историей, все-таки гораздо легче, чем отыскать поэзию в жизни людей незаметных. И он их любил и романтизировал как, пожалуй, больше никто: «Но все же чаще и охотнее всего я пишу о людях простых и безвестных — о ремесленниках, пастухах, паромщиках, лесных объездчиках, бакенщиках, сторожах и деревенских детях — своих закадычных друзьях». И все они романтики, все они поэты. Романтиков и поэтов Паустовский находит всюду, в какое бы захолустье ни занесла его судьба. Разумеется, скучный рационалист, воображающий, что физические ощущения для человека неизмеримо важнее, чем душевные переживания (хотя на деле все обстоит ровно наоборот), не увидит ровно ничего любопытного в тех людях, каждому из которых Паустовский готов посвятить особое стихотворение в прозе. И, может быть, еще и выскажется в том духе, что если даже в романтизме и заключается облагораживающая сила, то плодами этой силы чаще пользуется не сам романтик, но в основном те, с кем ему приходится сталкиваться. «А что я, лично я буду иметь с романтики?» — спросит рационалист, и Паустовский ответит ему своей жизнью. Вернее, «Повестью о жизни», ибо никакие события и предметы не бывают прекрасными — прекрасными бывают только рассказы о событиях и предметах. В «Повесть о жизни» можно погружаться бесконечно — и каждый раз выходить с просветленным и обновленным зрением и слухом: да, жизнь ужасна — и как же все-таки упоительна! Романтический отец, из-за таинственной роковой любви ввергнувший семейство в нищету, муторный труд репетитора, санитарный поезд Первой мировой, революция в Москве, пара минут у стенки, бегство в Киев, мобилизация в армию гетмана Скоропадского, Одесса в соседстве с Гражданской войной и первым литературным сообществом — Ильф, Бабель, Багрицкий, — затем Сухум, Батум, Тифлис, — постоянный голод и опасности, — порождающие у читателя лишь острую зависть: повезло же человеку такое испытать и повидать! Вот это он и поимел с романтики — упоительную жизнь, наполненную красотой. А о политических премиях, включая Нобелевскую, он мог сказать: не опозорен.
ВанХеда: Andrij Bondar Іноді думаю, що російська література не тому нам не потрібна, що шкідлива чи ворожа, і навіть не тому, що погана чи неякісна, а тому, що морально неспроможна, пасивна і глибоко сервільна. Література, що досі не спромоглася на жодну видиму спробу художньої критики тієї антропологічної катастрофи, в якій опинилася їхня країна, і просто проспала народження домотканого фашизму, ніяк не може бути для нас обʼєктом зацікавленості. В цієї літератури відбитий нюх і слух. У неї цироз печінки і поганий запах з рота. Летаргія і гібернація. Іншими словами, вона нічому не вчить і нічого не змінює в людях. Література, що вигадала «маленьку людину», колись вийшла з «Шинелі» Гоголя, щоб сьогодні зайти в службистський кітель Фандоріна.
полная версия страницы